л  собою равнину, покрытую
редким сыролесьем и прошлогодней травой.
     Лошадей расседлали, сняли узды, но они никак не хотели сами переплывать
реку. У нас была с собой  резиновая лодка. Ее загрузили вьюками,  чтобы  она
была более  устойчивой на  воде,  и  приступили  к  переправе.  В лодку сели
Лебедев с Днепровским.  К длинной веревке они привязали  Бурку,  а остальные
лошади должны были плыть следом за ними.
     Как только лодка, подхваченная течением, а  за ней и Бурка понеслись  к
противоположному берегу, мы согнали весь табун в  воду. Более сильные лошади
стали сразу пробиваться вперед, раздувая ноздри  и  громко фыркая, следом за
ними плыли остальные.
     С лодкой мы просчитались. Несмотря на  груз, она была слишком  легка на
воде и плохо сопротивлялась течению. Бурка ушел далеко вперед, на  всю длину
веревки.  Гребцы работали изо всех сил веслами, стараясь достигнуть пологого
берега, но поток уносил их вместе с конем  все ниже и ниже, в глубь кривуна,
к невысоким скалам, идущим вдоль левого берега.
     Правее всех плыла Дикарка. Опередив табун, она вдруг свернула влево  от
направления,  которым шла лодка, и стала наискось  преодолевать реку. За ней
потянулся весь табун.
     Еще  несколько   напряженных  минут   борьбы  --  и  животные  были  на
противоположном берегу.
     Лодку в это время отбросило под скалу, туда, где, облизывая потемневшие
породы,  волны реки взбиваются в пену и образуют глубокий  водоворот. Сквозь
синеву дня  я  увидел в  бинокль,  как там,  под  скалой,  бился, ища ногами
твердую  опору, Бурка,  стараясь  вырваться из  омута, все сильнее  работали
веслами Лебедев и Днепровский.
     Мы бросились к нижней скале,  но пока добежали до нее, в водовороте уже
не оказалось ни лодки, ни коня. Я долго всматривался в противоположный берег
Кизира, но и там не было видно  ни одного живого существа. Мы прислушивались
к глухому реву реки, стараясь  поймать крик утопавших,  но  напрасно.  В это
время из-за поворота, гонимый легким ветром, надвинулся туман и все скрыл от
наших глаз.
     Вернулись  к  стоянке,  чтобы немедленно соорудить  плот и  поплыть  на
помощь. Тревожась за  судьбы товарищей, я  остался  под скалой  и  продолжал
прислушиваться к речному шуму, все еще надеясь уловить знакомые голоса.
     К  счастью, туман скоро рассеялся,  и  я увидел  далеко внизу  по  реке
Бурку. Пытаясь  перейти шиверу, куда его  снесло течением,  конь  барахтался
между торчащими из воды камнями, падал, прыгал и снова плыл.
     Лебедева и Днепровского не было видно. Дождавшись, когда Бурка добрался
до  нашего берега, я сейчас же вернулся к своим, и через полчаса мы вместе с
Самбуевым уже карабкались по утесам, пробираясь к месту, где вышел конь. Там
мы увидели Лебедева и Днепровского. Лодка оказалась целой. Теперь нужно было
подумать, как вывести копя наверх,  ибо скалы, перехватившие берег, были для
него недоступны  Способ, который тогда применили мои спутники,  был поистине
удивительным.
     Скалистый откос, на который нужно было  поднять коня, спадал к реке под
углом  в  шестьдесят-семьдесят   градусов.  Лебедев  сходил  на  стоянку  за
остальными людьми и захватил две веревки.
     Я наблюдал за работой,  еще не веря  в  благополучный исход. Командовал
Днепровский.  Сначала   расчистили  от  леса   и  пней  уступы,  по  которым
предполагали поднять коня. Затем Бурку подвели поближе к расчищенной полоске
и накинули  ему  на шею "удавкой" веревку. Второй веревкой  подхватили  коня
сзади, и все  люди, ухватившись  за концы,  поднялись наверх. Бурка к  моему
удивлению, стоял очень послушно, как старая водовозная лошадь.
     -- Раз, два -- взяли! -- крикнул Днепровский.
     Бурка встрепенулся. Петля до удушья стянула ему горло. Он задохнулся и,
стараясь высвободиться из петли,  как безумный бросался на  скалу, но  петля
затягивала  все сильнее. Задняя  веревка, подхватив коня,  тоже  тащила  его
вверх. Казалось, что  вытянутая до предела шея вот-вот перервется и огромная
туша свалится  вниз.  Но  этого  не  случилось.  Удушье  продолжалось  всего
несколько секунд. Зато оно породило в коне огромную силу и ловкость. Он, как
дикий баран, сделав несколько прыжков, оказался наверху.
     Я  никогда  не видел,  чтобы  лошадь была способна  взобраться по такой
крутизне.
     Как  только Бурка выбрался на скалу, с него мгновенно сняли веревку, но
он еще долго мотал головой от боли.
     Между тем вода в Кизире быстро мутнела. Поднимаясь, она стала затоплять
берега.  Поплыл  мусор,  запенились  заводи.  В тот момент, когда  мы начали
переправлять груз  на другую сторону реки,  из-за  поворота  выплыл огромный
кедр,  смытый водою с берега.  Отбросив  вперед  мохнатую  вершину  и плавно
покачивая  густыми  корнями,  он своим появлением, будто  глашатай, оповещал
всех о начале весеннего паводка.
     Переправа груза заняла несколько  часов. Последним покинул берег Бурка.
Его завели по реке как можно выше,  а на противоположном берегу поставили на
виду несколько лошадей. Как только заведенный  в воду конь  поплыл,  с  него
сдернули узду, и он благополучно добрался до остальных лошадей.
     Только теперь,  оказавшись  на  левом берегу  Кизира, мы  вспомнили про
голод.  Теплый  солнечный  день  опять поблек, притихли птицы,  вершины  гор
спрятались под шапками тумана,  небо затянули хмурые  тучи, и холодный ветер
предвещал дождь.  А река  продолжала пухнуть,  мутнеть  и,  стачивая берега,
вольно  несла  свои вешние  воды  в  низовья. Наш груз, седла,  одежда  были
мокрыми,  и  без  просушки  дальше  идти  было  невозможно.  Сырость  вообще
губительна в походе:  мокрые  потники  на  лошадях  стирают  спины, портятся
продукты,  одежда,  снаряжение.   Следует  помнить,  что   сырость  обладает
удивительной  способностью  проникать внутрь  вьюков,  и  никогда не следует
полагаться на  добротную  упаковку. Нужно почаще  просушивать,  проветривать
вьюки.
     Лагерем  расположились у  реки, на пологом  берегу,  вблизи белоснежных
берез, приземистых  кедров  и  старых, обмытых дождем  елей.  В густой  чаще
молодняка  росли   черемуха  и  рябина.  Старые   стебли   пырея,  служившие
единственным  кормом  для  лошадей,  густо покрывали землю. Редкий  тальник,
стелющийся узкой  полоской по  самому берегу  Кизира, уже распушился и белым
контуром отделил тайгу от реки.
     Огромное  пламя  костра  ласкало  нас  приятным  жаром.  Сушили одежду,
постели, табак; всюду по поляне были разбросаны вьюки.
     Несмотря  на  все  неприятности  этого дня, мы  считали  • его удачным.
Позади осталась переправа  через Кизир, тревожившая  нас  последнее время. И
действительно, опоздай мы на один только  день, пришлось бы отсиживаться  на
берегу в ожидании, когда река смилуется над путешественниками и пропустит на
левый берег.
     Теперь,  по словам  Павла  Назаровича, до  Третьего порога  не придется
думать о переправе; наш путь лежал по левому берегу Кизира.
     Я  вышел посмотреть реку. В мутном потоке воды, словно  резные челноки,
перегоняя друг друга, проносились мимо  смытые с берегов  валежник, карчи  и
даже огромные деревья.
     Река приподнялась и скрыла перекаты.
     Наш берег более чем  на  два метра  возвышался  над  водой,  и  бояться
затопления было рано.
     Спать разместились в одной палатке. Только Павел Назарович, как обычно,
устроился отдельно под елью.
     Удивительно  приятно бывает в сырую погоду  выпить  кружку-две горячего
чая и, забравшись на ночь в теплую постель, заснуть, забыв дневную суету.
     Дождь, мелкий, как изморось, продолжал  бесшумно  ложиться на тайгу. На
крышу палатки с хвои, будто слезы, падали крупные капли влаги.
     Ровно в полночь в палатке  вдруг загорелась свеча. Я выглянул из мешка.
Павел Назарович стоял раздетый и стаскивал с Днепровского одеяло.
     -- Подымайтесь,  ребята, беда  пришла! -- тревожно произнес он. --  Все
кругом затопило!
     Все вскочили и, еще сонные, не разобрав, в чем дело, засуетились.
     Я скомандовал  немедленно рубить лабазы и складывать на  них имущество.
Ночь,  темная, беспросветная,  окружала  нас. Костер  давно  погас.  Самбуев
бросился искать лошадей. Шлепая по воде, он лазил по рытвинам, падал, что-то
бурчал, а через полчаса вернулся без лошадей, вымокший до нитки.
     Кизир вышел  из берегов и затоплял низкие места долины. Вода уже успела
залить ямы, промоины и медленно наступала на образовавшиеся в лесу островки.
Скоро под водою оказалась  и наша стоянка. Поверхность воды сплошь покрылась
мусором  и  мелким  валежником. Лошади,  видимо  не  найдя более подходящего
места, сами пришли к лабазам, на которых поверх  груза разместились  люди. А
дождь  не  переставал,  попрежнему  было  темно  и холодно.  Мы  то  и  дело
выглядывали  из-под  брезента, пока,  наконец,  не  заметили  серую  полоску
рассвета.
     Под  напором  встречного  ветра  тучи  заволновались  и  начали  быстро
отступать на запад. Павел Назарович, поглядывая на небо, заулыбался.
     -- Тучи назад пошли  --  погода  переломится, -- ободрил он нас, и  все
повеселели.
     -- Вот  она, Тимофей Александрович, жизнь-то наша экспедиционная, между
небом  и  землей  находимся,  --  вдруг  обратился Алексей  к  своему соседу
Курсинову.  --  Как  на  курорте: воздух  чистый,  аппетит  невозможный,  --
продолжал повар.
     Курсинов поднялся, сонливо осмотрелся вокруг и спокойно сказал:
     -- Идти некуда. Потоп, что ли?
     Кругом  --  море  грязной  воды.  Река,   захватив  равнину,  прибывала
медленно. В этот  день мы не рассчитывали увидеть под собою землю.  Но разве
можно  было усидеть  на лабазе сутки! Мы  думали, что на  той возвышенности,
которая примыкает к скале и  куда вчера  снесло лодку и Бурку, не было воды.
Там можно  расположиться с большими  удобствами, чем на  лабазе.  Но  мы  не
знали, какие препятствия встретятся на пути. Днепровский и Самбуев вызвались
идти в разведку.
     С  трудом  надули  резиновую лодку и  покинули лабаз, но  через полчаса
вернулись. Их не пропустила чаща. Тогда они сели на неоседланных  лошадей и,
вооружившись  длинными палками, буквально ощупью, стали  пробираться вниз по
равнине.
     Прилегающий  к  скале  лес  оказался  действительно  незатопленным.  Мы
перебрались туда  вместе  с лошадьми,  необходимым  снаряжением  и небольшим
запасом продовольствия. Погода, наконец, сжалилась над нами. Ветер, разогнав
тучи,  дал   простор  солнцу,  и,  облитая   теплыми  лучами,  тайга  ожила,
похорошела. Люди  шутили,  смеялись,  пережитые  невзгоды будто не  оставили
следов.
     К двенадцати часам дня  вода спала,  и  река скоро  вошла  в берега. Мы
перевезли весь груз  на  новую стоянку, к четырем  часам успели обсушиться и
пересмотреть  вьюки. А через  час уже  пробирались сквозь  затопленный  лес.
Лошади вязли в размокшей почве, падали в ямы, выбиваясь из сил.
     Тяжелее всех шла Маркиза. Она часто ложилась,  кусала переднего коня  и
по уши  вымазалась  в грязи.  Сначала  мы  объясняли  все  ее выходки просто
неумением ходить под вьюком  и, жалеючи, сняли с нее  часть груза. Но лошадь
не удовлетворилась этим и добивалась полного освобождения.
     Когда мы были почти на сухом месте, Маркиза вдруг улеглась в грязь и не
захотела  идти  дальше.  Мы  уговаривали  ее, помогали  подняться, но это не
производило никакого впечатления.
     -- Нашла, когда ванны принимать! -- нервничал Павел Назарович.
     -- Вон, посмотри, --  вдруг  обратился  Алексей  к лежащей кобылице, --
Гнедушка не корчит из себя "маркизы", у нее и  вьюк сухой, а  у тебя весь  в
грязи, да и сама на кого похожа... Тьфу!.. -- сплюнул он с досады.
     --  Стало   быть,  я  сейчас  с  ней  поговорю,  --  сказал   Бурмакин,
протискиваясь вперед.
     Он отстегнул подпруги и взвалил на себя весь вьюк вместе с седлом.
     -- Ох, братцы! Зря ведь ругаем Маркизу. Куда же ей везти такую тяжесть,
ежели я и то с трудом поднимаю. -- И он встряхнул плечами, как  бы поудобнее
укладывая вьюк.
     --  Дайте-ка  мне  повод!  --  произнес он, становясь  впереди  лежащей
лошади. Кто-то бросился  к нему, а мы все расступились, еще не понимая,  что
он задумал.
     Бурмакин перепоясал себе грудь поводом, поставил пошире  короткие ноги,
опробовал ремень.
     --  Стало быть, Маркиза, поехали! -- сказал он спокойно и, сгибаясь под
тяжестью вьюка,  шагнул  вперед, таща  за  собой  лошадь.  Та, вытянув шею и
оскалив зубы, сопротивлялась, махала головой, билась ногами, но не вставала.
И все-таки Бурмакин выволок  ее вместе с валежником  и с  болотной тиной  на
берег. Там она вдруг вскочила и неизвестно отчего громко заржала.
     -- Вот это силища-а-а!  -- всплеснув  руками,  крикнул Павел Назарович.
Товарищи стояли молча, удивленно покачивая головами.

НЕОЖИДАННАЯ ВСТРЕЧА

     Задурили  ключи.  Нападение клешей. Черня  подводит к зверям. На отроге
хребта  Крыжина. Ночью следом каравана.  Медведь  караулит тропу.  Мы  видим
чужой костер. Печальные вести. Идти дальше или возвращаться?
     Вырвавшись из топкой низины, мы подошли к возвышенности, свернули влево
и   стали   обходить  ее  со  стороны   реки.  Холмистый  рельеф   местности
способствовал более быстрому  стоку воды, отчего почва здесь  была несколько
суше.
     Продвигались лесной чащей. Ни конной, ни  пешей  тропы по Кизиру вообще
не  было.  Промышленники-соболятники,  кому  приходилось  заходить  в  глубь
Восточного Саяна, попадали туда только на лодках, а зимой по реке с нартами.
Мы  должны  были проложить  проход для  своего каравана, а  чтобы  тропа  не
затерялась  и  послужила  в будущем  нашим  геодезическим  отрядам и  другим
экспедициям, мы делали по пути двусторонние затесы на деревьях. Стук топоров
нарушал безмолвие леса, уходил все дальше по долине.
     Молодой,  еще  не  распустившийся  березняк  и  кедры   всех  возрастов
вперемежку росли  по мертвому лесу. Деревья покрывали собой сваленные ветром
обломки стволов и вывернутые вместе с землею корни.
     Эти  дни  нашего  путешествия я всегда  вспоминаю,  как  самое  тяжелое
испытание.
     Нас все еще продолжал окружать печальный  пейзаж  мертвого леса. Но уже
чаще попадались массивы  зеленых кедров, чувствовалось, что  где-то недалеко
уже  настоящая  тайга, и  это прибавляло  нам  силы.  Люди не  унывали  и  с
неутомимым упорством преодолевали препятствия.
     Мы  обогнули первую возвышенность и опять попали  в затопленную низину.
Снова началась борьба с грязью и топями. Лошади вязли по брюхо, заваливались
в  ямы, и нам то и дело  приходилось расседлывать  их,  вытаскивать, а затем
снова вьючить и пробиваться вперед.
     Более часа мы блуждали по чаще, утопая в размягшей почве, пока не вышли
к руслу ключа. В летнее время мы бы его, наверное, и не  заметили, но теперь
после  дождя  и  под напором  снежной  воды  он превратился  в мощный поток.
Пришлось остановиться.  Павел Назарович  и Днепровский  ушли -- один  вверх,
другой вниз, на поиски более подходящего места для переправы, но вернулись с
неутешительными вестями. Берега ключа были круты, забиты плавником: всюду по
руслу  лежали  недавно  сваленные  и  снесенные   водою  ели  и  кедры;  дно
изобиловало крупными камнями.
     Пришлось  готовить   переправу.  Снова  застучали  топоры,  с  грохотом
повалились через  ключ срубленные  деревья.  Одни,  падая,  ломались,  и  их
уносила вода;  другие, ложась  поперек ключа, не в силах  были противостоять
потоку и,  развернувшись  вершинами, тоже уплывали вниз,  загромождая  собою
русло.
     Но упорство людей победило. Одно дерево удалось положить так, что, оно,
упираясь корнем и вершиной в берега, повисло над  водою. По нему перешли два
человека на противоположную сторону и свалили оттуда  высокую ель,  так  что
оба дерева  легли рядом.  Но прежде  чем  приступить к  переноске  груза, мы
обрубили сучья и протянули веревку, которая должна была заменить нам перила.
     Сначала   переправили   лошадей.   В   данном    случае   нельзя   было
воспользоваться обычным  приемом -- переправлять их  всех разом, гоном. Ключ
был  глубиной  более двух  метров,  а течение настолько быстро, что животных
непременно снесло бы вниз. Решили переводить лошадей в одиночку.
     На долю Бурки и на этот раз выпало первому  испытать силу потока. К его
крепкому  поводу  привязали  длинную  веревку,  конец  которой перенесли  на
противоположный берег, а затем общими силами стали  сталкивать коня  в воду.
Бурка долго сопротивлялся, но, прижатый нами  к ключу, вдруг сделал огромный
прыжок и с  головой окунулся в мутный поток. При  прыжке веревка  попала под
передние ноги  коню  и  запутала  его.  Не  имея возможности  сопротивляться
течению,  Бурка поплыл  вниз, а люди, стоявшие на противоположном берегу, не
могли  натянуть веревку:  боялись,  что конь окончательно запутается в ней и
захлебнется. К счастью, Бурка повернул обратно и с нашей помощью выбрался на
берег в том месте, где стояли другие лошади.
     Пришлось до  утра отказаться от переправы лошадей и оставить их на ночь
на  левом  берегу.  Сами  же  мы  перетащили  свое  имущество  на  правый  и
расположились на ночлег.
     * * *
     Человек,  который провел долгий  день на свежем  воздухе, в  лесу или в
горах,  да  еще крепко при  этом поработал, обычно  засыпает  быстро. Его не
тревожат ни бессонница, ни сновидения, он не слышит  шороха ночных  букашек,
не замечает  кочек и  шишек  под собственным боком. При всех неудобствах  за
короткую летнюю ночь  он успевает отдохнуть.  Я всегда удивлялся  особенному
свойству Саянских гор в этом отношении.  Они  умели за  день изматывать наши
силы, но еще быстрее восстанавливали их.
     Все спали крепко. Не колыхались мохнатые вершины кедров, словно  боясь,
нарушить  тишину холодной ночи;  дремал  ручей, даже костер, наш  неизменный
спутник, уснул в эту ночь, прикрывшись толстым слоем пепла, и только изредка
кто-нибудь  тихо  всхрапывал  да  иногда Левка  или  Черня во  сне  легонько
взвизгивали.
     В  такие  весенние ночи жизнь  в  тайге  начинается не  сразу.  Еще  не
посветлеет  небо  и под  покровом  мрака спят  лес  и  горы, как  неожиданно
откуда-то прорвется  одинокий  и невнятный  звук:  не  то треснул  сломанный
сучок,  не то спросонья  пикнула  птичка.  То по  лесу  пронесется  ветерок,
отзовется  звонким журчаньем  ручей, и,  сожалея о короткой ночи,  в  старом
ельнике уныло прокричит сова. Это значит -- ночь на исходе.
     Но вот начало светать и на смену всему неясному вдруг звонко раздалось:
"Др-р-р-р... др-р-р-р..."  Это песня токующего дятла. Он устроился где-то на
сухостойном дереве и крепким носом выбивает  дробь. За  ним  все  проснется,
зашевелится,  запоет,  а вскоре  и  румяный рассвет,  будто зарево  далекого
пожара, окрасит восток.
     Я встал  и  раздул огонь.  За мной поднялись остальные: каждый спешил к
огню и тотчас же  раздевался. Оказалось, что ночью мы  подверглись нападению
клещей.
     Обычно клещи  всасываются так  глубоко и крепко, что если его тянуть от
тела, у него отрывается головка, и тогда длительное время рана  не заживает,
вызывая  болезненный зуд  и воспаление.  Чтобы  заставить  клеща добровольно
покинуть  рану,  мы делали очень просто:  капали  на него  чуточку  масла  и
непрерывно шевелили насекомое пальцем. Через  несколько секунд клещ отпадал.
Рану прижигали йодом.
     Всю весну в Саянах  мы вели каждодневную борьбу с этими отвратительными
насекомыми.  В тайге они обычно появляются, как  только  начнет  таять снег.
Особенно  много их бывает в мае и в первой половине июня.  Еловая заросль  и
пихтовая чаща -- излюбленные места скопления насекомых.
     Чтобы избавиться от клещей, нам нужно было немедленно покинуть ельник.
     Самбуев,  не дожидаясь распоряжения, пошел искать лошадей, но, дойдя до
ключа,  окликнул  нас.  От бурного потока, преграждавшего нам вчера путь, не
осталось и следа, а вода, которая еще протекала по дну ключа, была настолько
незначительна,