ство от всех этих мыслей  было  у  меня  под
рукой. Не вставая с кровати,  я  дотянулся  до  бутылки  виски,  налил  себе
полстакана, понюхал и слил все обратно. Нет, этим не вылечишься.
     Чарли все еще не было. Я отворил дверь и свистнул, но  отклика  на  мой
свист не последовало. Это привело меня в чувство.  Я  схватил  электрический
фонарь и уткнул его пронзающий луч в темноту ложбины. Ярдах в пятидесяти  от
меня сверкнули два глаза. Я подбежал туда и увидел, что Чарли стоит,  вперив
взор в пространство, точь-в-точь как я сам вперял несколько минут назад.
     - Чарли, что с тобой? Ты плохо себя чувствуешь?
     Хвостик медленно транслировал мне его ответы:
     - Да нет, как будто ничего.
     - Я тебя звал, почему ты не откликнулся?
     - Я не слышал.
     - Куда ты смотришь?
     - Не знаю. Так... никуда.
     - Что же, тебе и ужинать не хочется?
     - Да я не проголодался. Но если это надо для проформы... что ж, можно и
притвориться.
     Вернувшись в домик, он плюхнулся на пол и  положил  морду  на  передние
лапы.
     - Залезай на кровать, Чарли. Будем кукситься вместе.
     Он повиновался, но особенного восторга по этому поводу  не  выказал.  Я
запустил пальцы в его чубчик и почесал ему за ушами,  где  он  больше  всего
любит.
     - Ну как?
     Он передвинул голову.
     - Чуть левее. Фтт. Да. Здесь.
     - Никчемные мы с тобой путешественники. Чуть из дому, и уже захандрили.
Первый белый человек, который был  в  этих  местах...  его,  кажется,  звали
Нарваэс... Если не вру, на такую  прогулочку  ему  понадобилось  шесть  лет.
Ну-ка, подвинься. Сейчас проверим. Э-э, нет, все восемь с 1528  по  1536.  И
сам Нарваэс сюда не добрался. Но  четверо  из  его  партии  все-таки  дошли.
Интересно, на них хандра тоже нападала? Кишка у нас тонка, Чарли. Может, нам
выкинуть что-нибудь такое-эдакое? Когда твой день рождения?
     - Не знаю. Может, как у лошадей - первого января?
     - А не сегодня?
     - Кто знает!
     - Хочешь, я испеку тебе пирог? Придется блинчатый, потому  что  у  меня
есть коробка с готовой смесью. И побольше сиропу, а сверху воткнем свечу.
     Чарли проявил некоторый интерес  к  моим  манипуляциям.  Его  глупейший
хвостик вел со мной деликатную беседу.
     - Пекет пирог собаке, а когда собакино рожденье,  думаете,  знает,  вот
увидят и скажут, совсем спятил.
     - Если твой хвост не в ладах с интеллигентной речью, тогда слава  богу,
что ты не умеешь говорить.
     Пирог получился вполне приличный - в четыре слоя, пропитанный  кленовым
сиропом, а сверху огарочек. Пока Чарли ел и лизал  сироп,  я  выпил  за  его
здоровье неразбавленного виски.  И  после  этого  нам  обоим  полегчало.  Но
Нарваэс оставался Нарваэсом - восемь лет! Были же люди в прошлые времена!
     Чарли слизнул сироп с усов.
     - Почему ты скис?
     - Разучился видеть, Чарли. А когда такое случается, то боишься:  уж  не
навсегда ли?
     Чарли встал и потянулся всем телом  -  сначала  носовой  частью,  потом
кормовой.
     - Пойдем, что ли, прогуляемся вверх по  тропинке,  -  предложил  он.  -
Может, опять все будешь видеть.
     Мы осмотрели кучу битых бутылок из-под спиртного и стали взбираться  на
холм. Наши легкие возвращали холодный, сухой воздух струйками пара. Какой-то
зверь, видимо большой, прыжками удирал от нас вверх по каменистому склону, а
может, зверь был маленький, но лавину пустил вниз большую.
     - Ну, что говорит твой нос? Кто это?
     - Какой-то неизвестный. Пованивает мускусом. В  погоню  за  ним  я,  во
всяком случае, не собираюсь.
     Ночь была такая темная, что  ее  всю  прокалывали  огненные  точки.  На
крутом каменистом откосе мой фонарь нашел ответную вспышку.  Я  вскарабкался
туда, скользя и оступаясь, потерял эту блестку и снова  нашел  -  свежий  на
изломе  сколок  породы,  а  внутри  вкраплена  слюда.  Не  бог  весть  какое
сокровище, но все-таки приятно. Я сунул камень в карман, и мы пошли спать.


 * ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ *

     Приступая к этому повествованию, я знал, что рано или поздно  мне  надо
будет заняться Техасом, и меня пугала такая перспектива.  Как  космонавт  не
может миновать Млечный Путь, так и я не  мог  бы  объехать  Техас  стороной.
Огромная Ручка Сковороды  <Прозвище  северной  части  Техаса  между  штатами
Оклахомой и Нью-Мексико.> просунулась далеко на  север,  а  остальная  часть
этой "сковородки" жмется к Рио-Гранде. Уж если заехал в Техас, так не  скоро
оттуда выберешься, а некоторые и вовсе там застревают.
     Скажу с самого начала, что,  если  бы  мне  и  хотелось  проехать  мимо
Техаса, из этой затеи все равно ничего бы не вышло, так как  этому  штату  я
обязан и женой, и тещей, и дядя мой там живет, и тетка, и всяких  двоюродных
тоже хватает - словом, полна коробочка. И даже территориальная  отдаленность
от Техаса дела не спасает, ибо Техас так и шествует сквозь наш  нью-йоркский
дом и сквозь наш рыбачий коттедж в Сэг-Харборе, а когда у нас была  квартира
в Париже, мы и там его видели. Техас может возникнуть в любой точке  земного
шара, и тогда дело доходит до смешного. Однажды, познакомившись во Флоренции
с прелестной юной итальянкой  из  титулованной  семьи,  я  сказал  ее  отцу:
"По-моему, в вашей дочке нет ничего итальянского. Как ни странно, она похожа
на американскую индианку". На что отец ответил: "И не  удивительно.  Ее  дед
был женат в Техасе на индианке племени чероки".
     Писатели, поднимающие проблему Техаса в своих книгах, увязают  в  общим
местах, и в этом смысле  я  не  составляю  исключения.  Техас  -  это  общая
направленность ума. Техас - это одержимость. И самое главное: Техас - нация,
в полном смысле этого слова. Вот вам пачка общих мест для начала. Выехав  из
своего Техаса, техасец превращается в иностранца. Моя жена причисляет себя к
тем уроженцам Техаса, кому удалось вырваться из-под  его  власти,  хотя  это
верно лишь наполовину.  От  южного  акцента  она  избавилась,  но  стоит  ей
заговорить с  техасцем,  как  он  снова  слышится.  До  ее  происхождения  и
докапываться не надо - оно тут, почти на поверхности.
     Я изучал проблему Техаса всесторонне и в течение многих лет.  И  каждый
из моих выводов неизбежно вступал в противоречие с другим. Вне своего  штата
техасцы, как мне кажется, немного робеют и проявляют чрезмерную обидчивость,
а  это  приводит  к   хвастовству,   заносчивости   и   шумным   проявлениям
самодовольства  -  то  есть  к  тем  защитным  мерам,  к  которым  прибегают
застенчивые дети. У себя дома они совсем другие.  Те,  кого  я  знаю,  очень
любезны, дружелюбны, великодушны и сдержанны. В Нью-Йорке  же  мы  только  и
слышим их разглагольствования о дорогой их сердцу уникальности Техаса. Техас
единственный штат, который вошел в состав США по соглашению, заключенному  в
1845 году. Право выхода по собственной  воле  за  ним  сохраняется.  Техасцы
столько раз грозили нам этим,  что  я  организовал  общество  энтузиастов  и
назвал  его  "Американские  друзья  самоопределения  Техаса".  Такие   шутки
действуют на них отрезвляюще  -  они  хотят  сохранять  за  собой  право  на
отделение, но подсказывать им это строго возбраняется.
     Подобно большинству страстных патриотов, техасцы наделили  свою  родину
историей, основанной на фактах, хотя фактами не  ограничивающейся.  Предания
говорят о первых поселенцах как о людях выносливых, жизнеспособных, но этими
качествами их характеристика не исчерпывается. Кое-кому известно и другое: в
те славные годы, когда Виргиния была  колонией,  самые  тяжкие  преступления
карались там  смертью,  изгнанием  в  Техас  и  тюрьмой  -  именно  в  такой
последовательности. И кое-кто из сосланных туда, наверно, оставил после себя
потомство.
     Но, с другой стороны, героическая  до  последней  капли  крови  оборона
форта Аламо от полчищ мексиканского генерала Санта-Аны - это факт.  Отважные
техасцы действительно вырвали свободу у Мексики, а свобода и воля  священные
слова. Однако чтобы ознакомиться с непредвзятой оценкой  того,  что  техасцы
называли тиранией, поднявшей их на восстание, надо обратиться к  европейским
источникам того времени. Незаинтересованные наблюдатели считают,  что  нажим
велся с двух сторон. Техасцы не желали платить налоги - это первое.  Второе:
Мексика отменила рабство в 1829 году, и поскольку Техас входил в Мексику, от
него требовали, чтобы он тоже освободил  своих  рабов.  Разумеется,  были  и
другие причины для восстания, но эти две  больше  всего  бросаются  в  глаза
европейцам, тогда как у нас в стране о них помалкивают.
     Я  охарактеризовал  Техас  как  общую  направленность  ума,  но   такой
характеристики,  пожалуй,  недостаточно.  Техас  -  мистика,  переходящая  в
религиозный накал чувств. Это подтверждается тем обстоятельством,  что  люди
или страстно любят его, или так же страстно  ненавидят,  и,  как  бывает  со
всякой религией, мало кто решается вникать в ее  суть,  из  страха  потерять
почву под ногами, запутавшись в загадках и  противоречиях,  из  которых  она
состоит. Взгляды и оценки,  сделанные  с  других  позиций,  могут  мгновенно
перечеркнуть любой из моих выводов. Но вряд ли кто возьмется оспаривать  мой
тезис, что Техас нечто единое.  Несмотря  на  необъятность  его  территории,
разницу в природных условиях и климате между отдельными  районами,  несмотря
на его внутренние препирательства,  грызню  и  раздоры,  Техас  силен  своей
спайкой, и в этом с ним вряд ли может поспорить  какая-нибудь  другая  часть
Америки. Богачи, бедняки, те, кто  живет  на  Севере,  и  те,  кто  живет  у
Мексиканского залива, горожане, фермеры - все они одержимы Техасом, для всех
для них Техас нечто свое,  кровное,  досконально  изученное.  Несколько  лет
назад наша писательница Эдна Фербер написала роман, в котором  вывела  очень
небольшую группу очень богатых техасцев. Насколько я  могу  судить,  сна  не
погрешила против истины в  этом  романе,  но  весь  тон  его  был  несколько
уничижительный. И как только книга вышла, на  нее  ополчились  техасцы  всех
классов, всех состояний и  всех  общественных  группировок.  Замахнуться  на
какого-нибудь одного жителя Техаса - значит навлечь на себя  огонь  из  всех
орудий. С другой стороны, так называемые  техасские  анекдоты  -  это  нечто
всеми уважаемое, любимое, и сочиняют их большей частью в самом Техасе.
     Родством с первыми поселенцами-скотоводами техасцы дорожат  не  меньше,
чем англичане - капелькой норманской крови,  текущей  в  их  жилах.  И  хотя
многие тамошние семьи действительно потомки земельных арендаторов, мало  чем
отличающихся от современных braceros <Батраков  (исп.).>,  все  они  спят  и
видят длиннорогих бычков и пастбища, простирающиеся без изгородей до  самого
горизонта. Когда человек сколачивает  большое  состояние  на  нефти  или  на
государственных поставках, на химическом производстве или  оптовой  торговле
бакалейными товарами, первое, что он делает,  это  покупает  ранчо  -  самое
большое по его деньгам -  и  обзаводится  крупным  рогатым  скотом.  Если  у
кандидата на какой-нибудь государственный пост  нет  собственного  ранчо,  у
него, говорят, мало шансов на победу.  Землевладельческие  традиции  глубоко
укоренились в психике техасцев. Бизнесмены  носят  сапожки  на  каблуке,  не
знающие, что такое стремя, а богачи, которые живут в собственных особняках в
Париже и каждый охотничий сезон ездят в Шотландию стрелять куропаток,  любят
выставляться эдакими сельскими пареньками. Такое  позерство  легко  было  бы
высмеять, если бы не знать, насколько оно помогает им быть ближе к  земле  с
ее мощью и простотой. Они понимают инстинктивно, что  земля  -  источник  не
только богатства, но и жизненной энергии. А энергия техасцев  безгранична  и
обладает   взрывной   силой.   Удачливый   коммерсант,   который   обзавелся
традиционным ранчо, не бросает его на управляющего - я говорю  о  тех,  кого
знаю. Он прилагает  к  нему  руки,  по-хозяйски  заботится  о  своем  скоте,
пополняет стадо. Энергия, бушующая в этом климате, жарком до  умопомрачения,
сама по себе умопомрачительна. А по тамошним традициям от тяжелой работы  не
отлынивают, какое бы у  человека  ни  было  состояние,  большое  или  совсем
никакого.
     Поразительная вещь - сила  тенденций,  закрепившихся  в  том  или  ином
обществе.  Среди   прочих   отличительных   свойств   Техаса   отметим   его
воинственность. Техасцы так и кишат в армии США и сплошь и  рядом  играют  в
ней доминирующую роль. Даже излюбленные там эффектные  виды  спорта  приняли
военизированный характер. Где еще увидишь такие мощные  духовые  оркестры  и
столько  марширующих  шеренг,  во  главе  которых,   покручивая   блестящими
дирижерскими палочками, вышагивают костюмированные девицы? Над межзональными
футбольными матчами реет и воинская слава побед и горечь поражений, а  когда
техасские футболисты играют с командой из Другого штата, они выходят на поле
с развевающимися знаменами.
     Я все время возвращаюсь к разговору об энергии, пульсирующей в  Техасе,
потому что уж очень явственно  она  дает  себя  знать.  По-моему,  ее  можно
поставить в один ряд с напором динамизма, который  в  прежние  века  увлекал
целые народы на  кочевье  и  захват  чужих  земель.  Почва  в  Техасе  очень
плодородна. Я почти уверен, что, не  будь  этого,  неуемная  энергия  Техаса
перехлестнула бы через его границы и двинулась на завоевание  новых  земель.
Такая уверенность в какой-то степени подтверждается подвижностью  техасского
капитала. Но теперь - во всяком случае, так было по сей день  -  завоевывать
идут не столько войска, сколько акционеры. Наступление  техасского  капитала
ощущается и у  нефтяных  вышек  в  пустынях  Ближнего  Востока  и  на  новых
месторождениях в Южной Америке. Есть и другие новые острова, куда забирается
победитель-капитал:   это   фабрики   Среднего   Запада,   заводы    пищевых
концентратов,  станкостроительные  и  целлюлозные   предприятия.   К   своим
завоеваниям, вполне  законным  в  двадцатом  веке,  Техас  присовокупляет  и
крупные издательства. Я не вывожу никакой морали из своих наблюдений, никого
не предостерегаю. Энергии необходим выход, и она всегда его отыщет.
     Так было во все эпохи: лишь только богатые, энергичные и  преуспевающие
нации налаживали свои дела в мире, их сразу  охватывала  тяга  к  искусству,
культуре и даже к учености и красоте. Техасские города растут ввысь и вширь.
Колледжи его  завалены  дарами  и  пожертвованиями.  Что  ни  день,  повсюду
возникают новые театры, симфонические оркестры. Эти  бурные,  все  на  своем
пути сметающие волны энергии и увлеченности, естественно, несут  с  собой  и
неудачи, и просчеты, и даже погрешности против здравого  смысла  и  хорошего
вкуса. А ничего не производящая братия критиканов тут же начинает всем  этим
ужасаться, все осуждать, высмеивать, обливать презрением. На мой же  взгляд,
важен самый факт, что такими  делами  кто-то  занимается.  Конечно,  ошибки,
причем грубейшие, будут следовать одна за другой, но мы  знаем  из  истории,
что художников всегда тянет в те места, где их ждет радушный прием и хорошее
отношение.
     По своим масштабам и всему своему  строю  жизни  Техас  наталкивает  на
обобщения, а обобщения эти, как правило, приводят  к  парадоксам:  "сельский
паренек" ходит на симфонические концерты, хозяин ранчо в сапогах и выцветших
джинсах покупает у антикваров китайские нефритовые статуэтки.
     С политической точки  зрения  Техас  тоже  не  менее  парадоксален.  По
традициям   и   сентиментальным   воспоминаниям   о   прошлом   он    Старый
Южанин-Демократ, однако это не  мешает  ему  голосовать  на  всеамериканских
выборах за консервативных республиканцев, а в городские  и  окружные  органы
власти выдвигать либералов. Мое вступительное утверждение остается  в  силе:
какие выводы ни сделаешь относительно Техаса,  все  они  могут  оказаться  в
противоречии один с другим.
     Почти со всеми краями  земного  шара  можно  ознакомиться,  уточнив  их
широту и долготу, изучив химию их земли, неба и воды, определив их  флору  и
фауну, и на том поставить точку. А есть края, где на первый  план  выступают
легенды, мифы, предвзятости, любовь, пристрастия или  предубеждения,  и  это
настолько  искажает  картину,  что  вместо   трезвой,   объективной   оценки
погружаешься в какую-то путаницу суждений, отливающих всеми цветами  радуги.
Такова Греция, и таковы те  места  Англии,  где  странствовал  король  Артур
<Король бриттов (V-VI вв.); герой многочисленных средневековых  легенд.>.  И
таким краям свойственна одна особенность: они требуют личного, субъективного
отношения к себе. И в первую очередь это относится к Техасу.
     Я проехал большую часть Техаса и убедился, что климат в нем неоднороден
и что в его пределах столько разных ландшафтов,  рельефов,  структур  почвы,
сколько их наберется во всем мире,  если  исключить  Арктику,  хотя  ледяное
дыхание могучего  северного  ветра  иной  раз  достигает  и  сюда.  Суровые,
уходящие к  горизонту  равнины  "сковородной  ручки"  совсем  не  под  стать
невысоким лесистым  склонам  и  чистым  ручейкам  в  горах  Дэвиса.  Богатые
цитрусовые сады в долине Рио-Гранде не  имеют  ничего  общего  с  пастбищами
южных районов Техаса.  Горячий,  влажный  воздух  побережья  не  сравнишь  с
хрустальным холодком в северо-западной части штата. А город  Остин,  который
стоит на холмах, среди озер,  находится  будто  на  другом  конце  света  от
Далласа.
     Всем этим  я  стараюсь  доказать,  что  в  Техасе  нет  единства  -  ни
географического, ни  физического.  Он  един  духом  своим.  Но  это  чувство
единства живет не только в умах техасцев. Слово  "Техас"  звучит  символично
для всех  на  свете.  Спору  нет,  легенда  о  техасском  своеобразии  часто
создается искусственно, не всегда соответствует действительности и сплошь  и
рядом морочит нас романтикой, но это нисколько не умаляет его  значения  как
символа.
     Все мои домыслы о природе понятия "Техас" приведены  здесь  в  качестве
предисловия к нашим с Чарли разъездам по этому штату. Мне  вскоре  же  стало
ясно, насколько сильно этот отрезок пути будет отличаться  от  всего  нашего
путешествия. Во-первых, потому, что я хорошо знаю эти  места;  во-вторых,  у
меня там много  знакомых  я  родственников  со  стороны  жены,  а  последнее
обстоятельство  исключает  объективность  суждений,   ибо   нигде   в   мире
гостеприимство не проявляется с таким пылом, как в Техасе.
     Но прежде чем оказаться во власти этого  приятнейшего,  хоть  подчас  и
утомительного свойства человеческой натуры, я мог еще три  дня  пользоваться
полной безвестностью в отличном мотеле в самом  центре  Амарильо.  Когда  мы
ехали по гравийной дороге, промчавшаяся  мимо  машина  обдала  нас  галькой,
разбила большое переднее окно Росинанта,  и  теперь  его  надо  было  заново
застеклить. Хуже того - Чарли опять у меня расхворался. На этот раз ему было
совсем плохо, и он  сильно  мучился.  Я  вспомнил  того  жалкого  невежду  в
Спокане, которому на все было наплевать. И  еще  я  вспомнил,  какой  взгляд
бросил на него Чарли - взгляд недоуменный, обиженный и полный презрения.
     Врач, которого я вызвал в Амарильо, оказался совсем молодым.  Машина  у
него была недорогая, с откидным верхом. Он наклонился над Чарли.
     - Что с ним такое?
     Я объяснил. Тогда руки молодого ветеринара -  опытные,  все  понимающие
руки - коснулись раздутого брюшка и ног Чарли.  Чарли  шумно  вздохнул,  его
хвост приподнялся, приветливо задрожал на весу и снова  лег  на  пол.  Чарли
уверовал в этого человека целиком и  полностью.  Мне  и  раньше  приходилось
наблюдать  такое  мгновенное  возникновение  контактов  между   животным   и
человеком, и должен сказать, что это весьма приятное зрелище.
     Сильные пальцы продолжали ощупывать, обследовать, и  наконец  ветеринар
выпрямился.
     - С каждым старичком такое может случиться, - сказал он.
     - Э