"Еще  не хватало, чтобы  этот красивый мальчик меня жалел!" -- мысленно
воскликнул Александр, находя удовлетворение  в том, что его предчувствия так
скоро оправдались. Приятно чувствовать себя прозорливцем.



        Манифест

     Канцлер  Бестужев  явно  кокетничал,  обзывая  свой  труд   черновиком.
Манифест был сбит  как крепкое, готовое принять новых жильцов здание, где не
только кровля  была  два  раза покрашена, но и  узорчатый флюгер установлен,
дорожка к зданию не только замощена, но и пес в  своей будке  сидел  у  этой
дорожки, и кошка с бантом по ней разгуливала. Как только Екатерина прочитала
манифест, она сразу поняла, каким бы тревожным ни было время, этот труд надо
рушить.
     -- Эко  губу раскатал,-- твердила она обиженно, а сама думала: знает ли
Бестужев, что Елизавета при смерти?
     Здесь  ведь  не один  вопрос,  а  множество.  На главный  вопрос  ответ
принесет  Понятовский.  Он должен при  первой  же возможности переговорить с
Вильямсом  и  все  выяснить. Если Вильямс  утверждает,  что Елизавета  точно
умрет,  значит, он знает что-то такое... Здесь есть два  объяснения: либо он
подкупил  кого-то  из лейб-медиков, и тот сообщает ему голую правду, либо...
либо  речь  идет  о  насильственной  смерти.  Государыня  не  умерла  сразу,
значит... страшно подумать... яд?
     Работать, надо работать, времени в  обрез. Было  поздно, собственно уже
ночь, поэтому  править манифест  приходилось уже в спальне. Пребывание  ее в
кабинете в такой час могло показаться подозрительным. Екатерина примостилась
на широком подоконнике. Василий Шкурин принес ей красные чернила в склянке и
несколько очиненных перьев в стаканчике. Она  велела  ему сесть при входе  в
спальню  и, если кто-нибудь  придет, подать  голос. Под словом  "кто-нибудь"
подразумевался муж, и Василий это понимал.
     Екатерина  опять  принялась  читать манифест,  ставя  на полях  мелкие,
острые и нервные галочки. "По смерти Их Величества императрицы..."- далее на
абзац шло перечисление регалий Елизаветы.
     -- Понятно, что не  при  живой! -- не смогла сдержать себя Екатерина  и
тоже  поставила  галочку.   Она  сильнее  нажала  на  перо,  отчего  галочка
получилась с петелькой посередине и широко расставленными крыльями. Толстая,
как чайка, куда понесет она эту весть -- "по смерти Их Величества и т. д.".
     Главное,   что   сулил  ей   этим  громоздким,   подробным   манифестом
Бестужевсделать ее не только супругой законного  императора Петра III,  но и
соправительницей его,  то  есть обеспечить ей участие  в  правлении.  За это
обещание канцлер, в выражениях настойчивых, просил, а может, даже не просил,
а указывал,  как  на  вещь  совершенно необходимую  и единственно возможную:
"оставить все должностные лица на местах своих", ему же, канцлеру Бестужеву,
дать  звание  подполковника во  всех  четырех  гвардейских  полках, а  также
председательство в трех государственных комиссиях- военной, адмиралтейской и
иностранных дел.
     Прочитав манифест в  третий раз, Екатерина вдруг рассмеялась -- вздор *
*.)! Все это может подождать до утра.
     Она  сунула манифест о престолонаследии  под матрас и вернулась к  нему
только на следующий день после всех утренних  ритуалов.  Молодой двор нельзя
было назвать малой копией большого, потому что у Екатерины не было ни денег,
ни  самостоятельности,  кроме того  муж  был вздорен.  Но  иметь  фрейлин  и
соблюдать этикет ей не мог запретить никто.
     Она вставала  рано утром  и  умывалась  куском  льда.  Лед  подавала на
маленьком  голубом подносе  Анна  Фросс, это уже  стало ее привилегией. Анна
очень  мила, она старается угодить, она умна,  а главное -- она из  Цербста.
Умываться      льдом      Екатерину      приучила     маменька     принцесса
Ангальт-Цербстскаянесравненная и незабываемая Иоганна. Да и как ее забудешь,
если  она  и  сейчас,  бросив  дом, взрослых  детей  и  пребывая  в  Париже,
умудряется тайно писать дочери,  клянча деньги. А Екатерина ценой унижения и
жесточайшей  экономии  только  что  расплатилась  за  ее   долги,  сделанные
двенадцать  лет   назад.  Может  быть,  этот   каждодневный  кусок  льда  --
единственно доброе, чем наградила она дочь для будущей, царской жизни. В лед
для запаха были положены  несколько ломтиков яблока  и  груши. Лед  освежает
кожу, расширяет сосуды, делает щеки румяными и нежными, а кровь горячит.
     Бестужев  ненавидел  Иоганну. Он считал ее прусской шпионкой и выдворил
из России. Потом на долгие годы устроил слежку за  дочерью. Это было ужасно,
оскорбительно,  унизительно.  "Сударыня,  не надо  искусственно  взвинчивать
себя!" -- приказала Екатерина. Когда  ее  одевали, причесывали, и  потом, за
завтраком, она  заставляла себя не  думать о Бестужеве, и только сев за стол
для писем, стоящий за ширмой  в маленькой выгородке,  называемой  кабинетной
каморкой, она вернулась к манифесту.
     На  этот  раз  документ  не  произвел   на   нее   того  отрицательного
впечатления,  которое  возникло  ночью. "Он  просто наивен,  этот старик",--
сказала себе Екатерина. Пока Елизавета  жива,  даже если она будет в агонии,
канцлер  не  посмеет  опубликовать  этот  документ, а после ее смерти он уже
будет  не нужен. После смерти императрицы  в помощь великой княгине нужны не
бумаги,  а верная  гвардия.  Это  в Англии,  где правит порядок,  бессмертен
лозунг: "Король  умер,  да  здравствует  король!" В России все не так. В эти
зыбкие, неустойчивые часы- смерти законного государя-  здесь  все  решает не
закон,  а  верные  люди, которые должны быть под рукой... И которых  надобно
вовремя  предупредить.  Так было с  Екатериной I, Анной Леопольдовной, самой
Елизаветой.
     Ответ  Бестужеву был  немногословен,  вежлив  и  уклончив. Если  старик
вобьет себе что-нибудь в голову, его вообще не переубедишь. Но она ни в коем
случае не хотела отказываться  от его услуг, поэтому в первых строках горячо
поблагодарила за  доброе отношение к себе, во вторых  написала, что согласна
со  многими  положениями  манифеста, не назвав  эти  положения, а  в третьих
намекнула, что документ требует доработки, поскольку некоторые его положения
-- какие именно, опять осталось тайной -- трудно выполнимы.
     Записку она  переищет  Бестужеву  с  Понятовским,  а сейчас  необходимо
заняться   неотлагательным-  планом  конкретных  действий  на  время  смерти
Елизаветы:  Здесь  надобно все учесть, потому что она  не могла предсказать,
как  поведет  себя  муж. Екатерина не знала, какие указания, письменные  или
устные,  успела дать императрица относительно  сына Павла. Бестужев, клялся,
что своими ушами  слышал от кого-то  из Шуваловых, наверное, от  Ивана,  что
Елизавета предполагала  выслать  и наследника и  саму  Екатерину за границу.
Правда это  или  вымысел? Ах,  как  много она не  знала и  все-таки торопила
время,  трепеща,  и  тут  же  пыталась  удержать  его,  страшась  не  успеть
придумать, организовать.
     У  нее  есть  верные  люди,  но пустить  колесо мельницы, заварить кашу
должна она сама. Только она  и никто иной  может спасти жизнь своих детей --
Павла  и  того,  кого  носит  она под  сердцем,  спасти  семью  и  выполнить
предначертанное судьбой. О, она уверена, что будет править Россией, будет ее
царицей,  императрицей, властительницей умной, щедрой и справедливой. Но это
потом...
     А  сейчас... Екатерина  открыла  ключом  нижний  ящик бюро.  Нутро  его
обнажило   беспорядочно   перепутанные,   словно   внутренности   неведомого
животного, ленты, тесьму, репсовые шнуры. Екатерина резко отодвинула всю эту
блестящую  требуху,  в стенке ящика обнаружилось  еле  заметное, узкое,  как
щель, отверстие,  его и  видно не было, его  надобно было нащупать. Щелкнула
невидимая  пружина.  В  тайнике  лежали  документы,  которыми  она  особенно
дорожила: письма,  деловые и  любовные, расписки на тайные заемы, а под всем
этим  лежали  самые  секретные  бумаги,  написанные  ее  быстрым  аккуратным
почерком.  Поправок было много, собственно это были черновики, озаглавленные
"план, как вести себя должно в случае смерти императрицы".
     Еще  в  49-м году, сразу  после  суда  над Лестоком,  Елизавета  опасно
заболела. Бестужев держал эту  болезнь втайне и от нее, и от великого князя.
Конечно,  болезнь,  как дым  от огня,  спрятать невозможно, поэтому  канцлер
говорил  о ней  как о  легком  недомогании. Бестужев,  Апраксин,  с  которым
канцлер  тогда  был  очень  дружен,  кажется, Чернышев  и  другие  преданные
канцлеру  люди  все время устраивали тайные собрания, решая вопрос- кто? Вот
тогда-то  двадцатилетняя  наследница престола доверила бумаге  отрывочные  и
сумбурные мысли о  том, как этот трон занять. Потом Елизавета болела в 56-м,
год назад. Во дворце ходили упорные слухи о сглазе, порче и даже отравлении.
Подозреваемая (вина ее не доказана)  и по сию пору сидит в крепости, дети ее
отданы в приют. Но опять сорвалось, Елизавета выздоровела.
     Наконец час  настал. План,  как вести себя должно...  нужно  переписать
набело.  Екатерина  взяла  в   руки  первый  лист:  "Когда  будут   получены
безошибочные известия о  наступлении  агонии, надлежит  отправиться прямо  в
комнату сына  Павла. Если случится возможность найти обер-егермейстера графа
Разумовского,  то  следует  оставить  его  в  подчинении  при  сыне,   ежели
нетотнести Павлушу в мою комнату. Далее, послать верного человека  известить
пять гвардейских  офицеров, дабы те привели во  дворец по  пятьдесят солдат,
пусть  они  будут  в  резерве,  на  всякий  случай. При малейшем  движении и
недовольстве следует взять под  стражу  всех  Шуваловых..." и  так далее, на
пяти листах.
     Вдруг штора, огораживающая кабинетную  камору от гостиной,  затрепетала
под чьей-то рукой и ласковый женский голос произнес:
     -- Ваше высочество, сюда идет их высочество...
     -- Кто это? А где Василий?-- быстро спросила Екатерина, а руки проворно
начали прятать листы и убирать письменные принадлежности.
     -- Это я. Анна Фросс.
     -- Почему ты?
     Екатерина  не  видела,  как  между складок  двух  штор любопытный  глаз
мелькнул и исчез. Но и мгновения было достаточно,  чтобы разглядеть открытый
ящик  бюро,  полный  блестящих,  перепутанных, шелковых  лент,  а  на  столе
чернильницу и перья.
     --  Василия  позвала  Прасковья  Никитишна...  Она же  и  послала  меня
предупредить...
     -- Хорошо,  иди.-- Екатерина оглянулась  на  безмятежно висевшую штору,
дождалась,  когда стих  шум  шагов, и после этого закрыла тайник.  Маленький
серебряный ключик  она опять спрятала в  медальон, который  носила на  груди
рядом с православным крестом. В медальоне хранился желтоватый локон младенца
Павла.
     После этого  Екатерина встала, поправила  платье. По лицу ее пробежали,
чередуясь, выражения гнева, участия, грусти, восторга. Гримасы эти отнюдь не
портили  ее,  потому  что   подыскивала  она  себе  выражения   лица,   явно
подсмеиваясь над собой, над мужем  и над ситуацией.  Примерив  все возможные
выражения,  она  остановилась на  самом  привычном:  материнское  участие  и
легкая, вопросительная  взволнованность, которой она добивалась,  морща лоб,
слегка тараща глаза и чуть-чуть задирая  подбородок. С этой гримасой на лице
и нашел ее муж.
     -- Сударыня,-- важно сказал Петр, он был при шпаге и шпорах,-- известия
достоверны: недомогание  известной  особы, то есть  тетушки,  удвоилось. Что
делать?
     -- Молиться,-- участливо пожала плечами Екатерина и воздела очи в горе,
она не могла быстро отделаться от придуманного образа.
     -- Вечно вы  говорите  вздор!  -- вскричал Петр  и забегал  по комнате,
задевая шпагой за мебель.-- А если она умрет? Я не знаю, не умею действовать
в таких случаях!  Да и кто умеет!  Надо полагать, при дворе имеется  кто-то,
чтобы провести меня, как наследника, по всем этим этикетам?
     -- Пусть вас это не волнует,  ваше высочество. Будет назначена траурная
комиссия, она учтет каждый шаг. На какой-то день будет назначена присяга...
     -- Ей -- Богу,  я не  всегда могу понять, притворяетесь  вы дурой или в
самом деле дура!  --  он подошел к  окну,  высматривая  что-то с пристальным
вниманием, хотя наверняка смотрел он на какую-то безделицу:  бродяжку-собаку
или  солдата на  карауле. Екатерина знала за ним эту привычку  -- неожиданно
замирать, тупо глядя перед собой. Затылок у  великого князя  был удивительно
беспомощен, из-под туго скрученной косы парика проглядывал кусочек сероватой
кожи, на нем розовел по-детски невинный прыщик. Бывали минуты, когда злость,
обида, раздражение  на этого человека, назначенного  судьбой ей  в  супруги,
сменялись острой жалостью.
     -- Я притворяюсь, ваше высочество,-- сказала  Екатерина мягко.-- Сейчас
трудное время. Я знаю об этом.  Вы правы. Нам с  вами не на кого положиться,
кроме  как на  нас самих. Хотите ли вы получить  от меня  развернутый совет?
Можно устно, но лучше письменно.
     -- Что значит "развернутый"?
     -- Главное,  чтобы  вовремя  была принесена присяга,  а для  этого надо
продумать  поведение  ваше  очень  подробно. Во-первых, вы должны знать,  по
возможности точно,  все о состоянии здоровья известной персоны, не полагаясь
на  чьи-либо   слова.  И  если   Господь  возьмет  ее  к   себе,  вы  должны
присутствовать  при  сем  событии. Во-вторых...-- Екатерина не загнула, а на
немецкий манер выбросила вверх второй палец...
     --  Вот и  напишите,-- миролюбиво сказал Петр,--  а я  поеду в  Царское
Село. Только допустят ли меня до тетушки. Как это неудобно, что она болеет в
Царском. Что же, она там и помрет? Что ж, мне неотлучно там торчать?
     -- Это уж как Бог даст. Мне непременно  тоже надо поехать в Царское. Но
для  этого  нужно разрешение Шуваловых.  Поговорите  с  Иваном, умоляю, а  я
возьму на себя Александра.
     Последних слов  Петр  уже не  слышал,  он  покинул  кабинет.  Екатерина
выглянула в гостиную, встретила внимательный взгляд Анны Фросс.
     --  Пожалуйста,  ко  мне  никого не  пускать,-- Екатерина  любила  быть
вежливой  с прислугой.  Девушка  с  достоинством  сделала  книксен.  Великая
княгиня  опять  села за стол,  из медальона был извлечен  серебряный ключик.
Первым  пунктом  &  выражениях   крайне  доброжелательных  и  спокойных  она
повторила Петру то, о чем шел разговор.
     Пункт второй: "Когда смерть будет иметь признаки свершившейся, покиньте
комнату государыни, оставя  в ней сановное лицо из русских, при  этом умелое
для того, чтобы соблюсти обычай".
     Пункт   третий:   "С   хладнокровием   полководца   и   без   малейшего
замешательства  (выводя  эти слова,  Екатерина  имела  до крайности  ехидную
мину),  без  тени  смущения  вы  пошлете  за  канцлером  и  прочими  членами
Конференции".
     Пункт  четвертый:  "Вы  позовете  капитана  гвардии  и   заставите  его
присягнуть на кресте и Евангелии в верности вам. Если  форма присяги еще  не
будет  установлена,   использовать  обычную  форму,   которой  пользуются  в
православной церкви".
     Работалось  спокойно, голова была  ясной, пункты  так и лепились друг к
другу.  Всего  Екатерина написала  семнадцать позиций. Имея  на  руках такую
бумагу и  следуя ей неукоснительно,  Петр Федорович,  а вместе  с ним и  она
получат то, что принадлежит им по праву. Только бы он  не струсил, только бы
довел  все  до конца!  Екатерина  корила себя-  надо было  сказать, что если
Елизавета помрет, а  он вступит  на трон, то волен будет  прекратить войну с
Пруссией, что составляло самую заветную мечту его. Петр обожал  Фридриха II,
считая его своим учителем, идолом, кумиром. Ну да ладно, не  сказала сейчас,
скажет потом.
     Только бы ей  добраться до Царского, только бы свершить все по плану, а
там посмотрим, кто будет главным -- она или Петруша...



        В Царском Селе

     Великий князь Петр  поехал  в Царское, был радушно принят гофмаршалом и
первыми  чинами  двора,  Мавра Егоровна  позаботилась  о  предоставлении ему
удобных покоев, Иван Иванович  слезу пустил  на радостях, но к Елизавете его
не  допустили.  Петр  заикнулся  было  о  том,  что,  скорбя  о  здравии  Ее
Величества,  в  Царское  Село  желает  приехать  великая  княгиня.  Это было
вежливо, но твердо отклонено
     Несмотря на  болезнь государыни,  распорядок  дня  во  дворце оставался
прежним, а этикет,  можно сказать, ужесточился. Обедали и ужинали строго  по
часам,  сидели по  чинам и классам,  кавалерам и дамам  давали  не устные, а
письменные  повестки -- кому  с  кем рядом  сидеть.  Слуги в  полной ливрее,
музыканты  тоже при параде. Все  устраивалось  так,  словно за  стол вот-вот
сядет государыня. Однако камер-фурьерские  журналы  тех  дней с однообразием
кукушки вещали  одно и то  же:  "Их  Императорское  Величество своих  покоев
оставлять  не  изволили".  За  столом  царили  уныние  и  скука,   никто  не
осмеливался разговаривать,  словно  творилась  трапеза у  глухонемых.  После
принятия пищи все шли  в гостиные играть в карты. Последнее делалось тоже по
приказу: жить как обычно!
     Наиважнейшими людьми во дворце были теперь  медики. Каждые три часа они
устраивали  тайные  консилиумы, а потом  с  важными,  непроницаемыми  лицами
расползались по своим комнатам, прячась от лишних вопросов. Но напрасны были
эти меры предосторожности. Их  уже не ловили в коридоре, не пытались угадать
по  выражению  глаз,  как чувствует  себя  Елизавета  Петровна.  Двор  устал
волноваться. Лучше  станет государыне  --  они сразу  узнают  и возрадуются,
помрет -- будем горевать.
     От   всего  этого  Петр  Федорович  как-то   вдруг   дико,  по-волчьему
затосковал. Он знал, что жена ждет  от него приглашения, на худой конец надо
хоть запиской  объяснить,  почему нельзя приезжать. А  как  объяснишь? Мавре
Шуваловой, конопатой  дуре,  следовало  фухтель  * вдоль спины сделать, чтоб
сговорчивей стала. А гофмаршалу... Да что он решает? Иван Иванович -- этакий
лис  хитрый.  Петр  прямо  спросил:  "Что,  агония?"  А  тот  глаза закатил,
молитвенник  к   губам   приставил  и   весь  затрясся.  Об  этом,  что  ли,
супругевертопрашке писать? Петр Федорович  ушел к знакомым егерям,  что жили
при дворце Ее Величества, и безобразно напился.

     * Футхель -- удар по спине плашмя обнаженной шпагой.
     ______________

     Екатерина  уже  поняла,  что  приглашения  от мужа  в  Царское  она  не
дождется.  Главное  сейчас  было  узнать,  на  чем  основана  столь  твердая
уверенность  Вильямса   в  грядущих  переменах.   Екатерине  хотелось  самой
поговорить  с послом, но  она не  осмелилась  организовать  встречу  в столь
тревожное время.  К Вильямсу был  послан Понятовский, а вечером Анна Фросс с
величайшими  предосторожностями  препроводила  молодого поляка  в  спальню к
Екатерине. Встреча с Понятовским была  тоже  крайне  Опасна,  но она утешала
себя тем, что все равно те, кому надо, знают про  их любовь. И уж  если "те,
кому  надо",  застанут  их  вместе,  она  всегда  может  отговориться,  мол,
занимались  они  не политикой, а любовью.  За это  тоже  накажут,  но  не до
смерти...
     Понятовский  явился  настолько  взволнованный,  что забыл про  поцелуи,
сразу стал рассказывать:
     -- Сэр  Чарльз Вильямс категорически отказался говорить со мной на  эту
тему; Он чрезвычайно  взволнован. Я бы даже сказал -- напуган! Сколько можно
ходить вокруг да около? Я спросил: "Что, государыня заболела по чьей-то злой
воле? Яд?"  Он  прямо  взвился.  Ничего  толкового не  ответил.  Забегал  по
комнате,  стал кричать, как-де я могу говорить об этом вслух? Какова логика!
Писать об этом он считает возможным, а говорить -- запрещает.
     -- Откуда сведения о смертельной болезни? Вы спросили?
     -- Конечно! И в ответ он обрушил на  меня водопад слов.  Общий смысл их
таков  -- он  либо  стал  невольным  свидетелем  какого-то  разговора,  либо
случайно  прочитал  какое-то  письмо.  Я  .не понял. Когда  я попросил более
внятного пояснения, то он просто сошел