л в военную форму
     и  заставил  брать  наскоро  построенную   крепость.  После   обеда  он
упражнялся на  скрипке,  а вечером возился с собаками. Раньше его армия была
более  значительной, в ней были еще учителя и гу-вернеры.  После высылки его
любимцев за  границу  "воевать" стало почти не  с  кем, поэтому  если  вдруг
подвертывалась Екатерина,  то Петр и ее обряжал в  военную форму и ставил на
часы под ружье. Екатерина просила об одном -- разрешить ей читать в карауле.
"Это ведь  ненастоящая война",--  увещевала она мужа. Тот приходил в ярость.
Выход был один--прятаться.
     С раннего  утра Екатерина брала книгу  и уходила  в Дикую рощу, которая
тянулась вдоль Рыбного  канала и называлась так  в  отли-чие  от регулярного
парка,  расположенного  вблизи  дворца.  В  Дикой  роще  деревья  никогда не
подстригались,  липы  и  клены росли, как им  вздумается, и теперь прямо  на
глазах набухали почками. На камнях под соснами начал цвести мох, оттенки его
были самые раз-нообразные--от бледно-зеленого до багряно-красного. Всюду май
вносил  жизнь,  зацвели  желтые  цветки,  ожившие  мухи  ползали  по  палым,
прошлогодним  листьям,  здесь  никто  их  не убирал,  иногда вдруг прилетала
бабочка. Хорошо, совсем как в Германии.
     Еще  была  охота... Чоглакова сквозь пальцы смотрела на  это  увлечение
Екатерины,  очевидно,  она  получила  специальные  указания  на  этот  счет.
Государыня  сама  любила  охоту, а  окрестность  Царско-го  Села  совершенно
безлюдна.
     С  утра Екатерине закладывали одноколку,  обряжали в охотни-чий костюм:
кафтан, штаны,  сапоги с ботфортами, и она отправля-лась с кротким егерем на
ближайшее болотце стрелять уток. Егерь был из русских -- старый, молчаливый,
с перебитым  носом, и что  особенно смешно --  имел  бороду.  От  нее  пахло
конопляным маслом,  а в минуты  задумчивости егерь имел обыкновение взбивать
бороду  резкими  ударами тыльной стороны рук, отчего она торчала вперед, как
накрахмаленная. Первоначально на все просьбы Екатерины по-ехать во-он за тот
холмик  или  пройтись  пешком он отвечал  отка-зом,  то есть  с  неимоверной
важностью  качал  головой,  но  потом,  ви-дя,  как увлечена великая княгиня
охотой,  как лихо держит ружье, как метко  стреляет, он перестал противиться
ее желаниям. Они посетили и дальнее болотце, и сосновый лес, и озеро, причем
большую часть  пути проделывали пешком. Их сопровождали две ве-селые собаки,
которые выискивали меж  кочек убитую дичь.  Проще было бы ездить верхами, но
Чоглакова категорически возражала против этого,  боясь, что Екатерина бросит
бородатого  стража и  ускачет на  своем английском жеребце  в неопределенном
направ-лении.
     На двенадцатый день опалы, Екатерина цепко держала в памя-ти эти сроки,
охота  была особенно удачной, если  не  считать стертой ноги.  И  еще  жара,
оводы... Видя, что великая  княгиня  хромает,  перепуганный  егерь предложил
нести ее на руках.
     -- Глупости!--сказала она.--Рядом  тракт.  Я  буду ждать тебя у  дуба с
дуплом. Пригонишь туда  лошадей.  И не трясись ты! Я никому не скажу, что ты
оставил меня одну.
     Егерь, видно,  совсем  потерял голову.  С криком "нельзя" он вцепился в
рукав великой княгини, но та  вырвалась, топнула стер-той ногой и решительно
направилась к видневшемуся дубу. Егерю ничего не оставалось, как потоптаться
на месте,  взбить  свою  немыслимую бороду  и  бежать  к  оставленной в роще
одноколке.  Со-баки  кинулись  было  за  хозяином,   но  потом  вернулись  к
Екатерине, достигли с ней тракта и  благодарно растянулись у ее ног, положив
морды на лапы.
     Великая княгиня  села на  землю, привалилась спиной  к  дубу,  блаженно
расслабилась. Шляпа  сползла  ей  на  глаза. Она  ткнула  пальцем  в  тулью,
возвращая  ее  в прежнее  положение, и  тут  заме-тила  клуб  пыли,  который
перемещался  по   дальнему  краю  поля.  Всадник...   Екатерина  всмотрелась
внимательнее.  Нет, карета!  Она  вскочила  на ноги. Неужели от  государыни?
Неужели  кончилось их  проклятое заточение?  Не  в  силах  ждать, забыв  про
стертую но-гу, Екатерина бросилась  бегом по тракту навстречу карете. Собаки
с лаем устремились за ней.
     Но скоро она перешла на шаг. Нет, это не из дворца. Карета скромная, на
козлах один кучер. Может  быть, медики  пожаловали?  Крик, натянутые с силой
вожжи, вздыбленные морды лошадей. Ка-рета,  словно  нехотя, остановилась. Из
нее  вышел тучный мужчина  в большой шляпе и  епанче  до пят. За  ним шустро
выскочил  под-росток  с миловидным лицом  и напряженными  глазами. С  наглой
без-застенчивостью мальчишка уставился на  великую княгиню, потом опомнился,
вслед за мужчиной согнулся в глубоком поклоне.
     -- Ваше высочество, вас невозможно узнать в этом наряде! -- Сорванная с
головы шляпа бороздила краем своим дорожную пыль.
     Только тут Екатерина узнала в нем придворного ювелира Луиджи, Подросток
тоже снял  шляпу. Сделал  он  это  весьма  осторожно,  боясь растрепать свои
короткие, блестящие, словно лаком покры-тые волосы. С каких это пор у Луиджи
появились пажи да еще такие неучтивые!
     -- Вас государыня прислала ко мне? -- резко спросила Екатерина.
     -- Ни в коем  случае! -- пылко  воскликнул ювелир, обозревая все вокруг
своим  взглядом.--   Еще  месяц  назад   их  величество  заказа-ли  для  вас
драгоценный убор, повелев мне вручить его вам,  как только он будет готов. Я
помню о своих обязанностях.-- В руках его появился обитый парчой футляр.
     -- Жалкий человек! -- почти  с состраданием бросила  Екатери-на.-- Весь
двор знает, что  я в опале, и только вы находитесь в неве-дении. Если  бы вы
проехали еще  версту,  вас бы  задержал  карауль-ный  солдат. Сюда никто  не
ездит.
     -- Но как  же быть с этим? -- Потрясая футляром,  Луиджи стал испуганно
озираться.
     --  Оставим это до лучших времен, а теперь уезжайте. Сейчас здесь будет
егерь. Он следит за каждым моим шагом.
     Луиджи, отирая пот, уже  пятился к карете, когда  спутник его,  паж или
подмастерье, вместо того чтобы подсадить хозяина, сде-лал шаг вперед.
     -- Умоляю, ваше высочество...
     Этих слов  было достаточно,  чтобы  Екатерина  поняла,  что  пе-ред ней
женщина.  Только  этого ей  недоставало  --  тайных  свиданий  на  дороге  с
переодетыми девицами.
     -- Я не  могу  с вами  говорить.-- Голос  великой княгини  против  воли
прозвучал  высокомерно и обиженно. -- Покажите убор,-- обра-тилась она вдруг
к Луиджи.
     Тот, ломая  ногти,  поспешил  открыть замок  футляра. Сноп искр, света,
лазурной   радости  вырвался   на  свободу.  Екатерина  сразу  увидела,  что
брильянтов в ожерелье маловато, но черные камни меж ними были так изысканны.
Ах, как пошел бы этот убор к ее серому с серебром платью!
     --  Уберите,--   прошептала   она  с  горечью,  захлопнула   крышку   и
отвернулась, разговор был окончен.
     Однако ряженая  особа  не захотела  этого  понять.  Не  хватило  у  нее
деликатности также оценить по заслугам жертву  великой  княги-ни. Навязчивую
девицу куда больше волновали  собственные дела. "Умоляю,  ваше высочество...
это  вопрос жизни  и смерти..." Словом, она произнесла кучу  невнятных фраз,
которыми обычно  сорят  посе-тительницы,  и только вдруг знакомая фамилия --
Оленев -- заставила Екатерину прислушаться.
     -- А чего вы  печетесь об Оленеве? Вы его жена, любовница? -- Екатерина
говорила отрывисто,  резко, а сама  смотрела в сторону дуба, где с минуты на
минуту должен был появиться егерь.
     --   Он  друг  моего  мужа,--  твердила  невозможная   особа.--  Оленев
арестован? Но он невиновен, ваше высочество! И вы должны помочь ему1
     -- Я?  -- потрясенно спросила Екатерина.-- Я  даже себе не могу помочь!
Нет более бесправного человека в России, чем я.
     Луиджи  вдруг опомнился,  схватил  своего  переодетого пажа за  руку  и
потащил к карете, но женщина вырвалась и неожиданно упа-ла на колени.
     -- Куда делся Никита,  умоляю? -- Она склонилась щекой к зем-ле, сжатые
кулаки ее уткнулись в пыль.
     -- Ваш Оленев благородный человек!
     --  Я  знаю, что он  благородный человек.-- В голосе женщины по-явились
жесткие нотки,  так не разговаривают с членами царской семьи: -- Но  где он?
Куда его упекли?
     --  Я была уверена,  что  он  давно  на свободе,--  надменно  крик-нула
Екатерина.-- Его арестовали по недоразумению.
     "Очень  хорошенькая,--  отметила  про  себя   Екатерина,  и  сердце  ее
царапнула  ревность. -- Она врет,  что Оленев друг  мужа.  Так не  просят за
друзей мужа... За них просят почтительно. Однако  что  за нелепость? Неужели
Оленев в крепости?"
     Меж  стволов  росших вдоль  тракта лип  Екатерина увидела,  как по полю
стремительно несется одноколка. Конечно, егерь все видит.
     -- Да уезжайте же наконец! -- крикнула она в ярости.-- Помочь вам может
один  человек -- Лесток.-- И она кинулась  бегом  к  дубу.  Екатерина уже не
видела,  как Луиджи сгреб  в  охапку мнимого  пажа, как сели  они в  карету,
развернулись с  трудом и  помчались в  сторону Петербурга. Ее волновала одна
мысль --  что  егерь  все  ус-пел  рассмотреть  и  будет о  чем  докладывать
Чоглаковой.  Может, деньги ему предложить  за молчание? Почти одновременно с
однокол-кой  она достигла  дуба и без  сил повалилась в траву. Собаки с лаем
прыгали у ног хозяина, словно ябедничали.
     -- Это ювелир приезжал, только и всего,--сказала Екатерина, не поднимая
головы.
     -  А  я  ничего  не  видел  и  не  слышал.  Пожалуйте  в  карету,  ваше
высочество.-- И егерь с полной значительностью взбил бороду.


        -21-


     Вернемся несколько назад, всего лишь на сутки. Луиджи не ошибся в своих
предположениях:  Лесток действительно ехал к  Дрезденше  -- весьма достойной
даме, приехавшей из Германии около  десяти лет назад. Беда только в том, что
средства  к  существованию,   и   очень  немалые,  она  доставала  несколько
сомнительным способом, а именно: содержанием Модного дома, который Петербург
украсил еще одним эпитетом -- "веселый".
     В XVIII веке не  существовало полиции  нравов.  За нравственно-стью при
дворе  следила  государыня,  но  недостаточно строго,  и как ни  горько  нам
сознаться,  сама далеко не всегда  была безупреч-на.  Именитые дамы, ловящие
чутким ухом пикантные сплетни, совер-шенно справедливо считали, что если при
дворе  можно  фривольни-чать,  то  уж  скромным  подданным  совсем  не  грех
подражать  лучшей  части  общества.  Спустя  три года после описанных  здесь
событий Модный дом будет распущен, а сама Дрезденша  предстанет перед судом,
а пока  очаровательные модистки процветают  и, как выясни-лось впоследствии,
богатые клиентки не только примеряют у Дрезденши  платья, но и встречаются с
представителями сильного пола.  Для "утех любви" шли не с главного хода, а с
"синего",  прозван-ного так  из-за  обивки  в  сенях  --  тускловато-голубой
холстины, укра-шенной лазоревым орнаментом.
     Именно  через  этот  вход  шустрая  мамзель  Крюшо  ввела   Лестока   в
апартаменты Дрезденши. К чести лейб-медика скажем, что он был здесь впервые.
Крутая  лестница  на второй  этаж  привела его в гостиную, не роскошную,  но
уютную и  опрятную,  с православной  иконой в  углу, немецкими гравюрами  на
стенах  и  неожиданно яр-кими шторами на окнах.  Неслышные  ветерки вздували
шторы, и они легко опадали,  словно крылья бабочек, которые  все трепещут  и
никак не могут успокоиться.
     Здесь  перед  Лестоком  предстала  сама Дрезденша.  Изящное,  скромного
покроя  платье и  румянец  на щеках  придавали ей почти юный  вид,  особенно
красили ее  искреннее  смущение  и  благородная  взволнованность. Она  низко
склонилась  перед  Лестоком,  ему  даже  показалось,  что  Дрезденша   хочет
облобызать, словно игумену, его руку, и не произошло это  только потому, что
он отвел ее за спину.
     Дрезденша  молча взяла  свечу  и  повела  лейб-медика по  коридо-рам  и
коридорчикам, лестницам  и  приступочкам.  Наконец  его  при-вели  в  тупик,
толкнули  низенькую  дверь.  Комната  была  тесна,  скудно обставлена,  окно
закрыто плотной циновкой. На столе  горела свеча, подле нее сидел человек  и
читал книгу. При появлении Лестока  он  вздрогнул,  резко обернулся. Это был
Сакромозо.
     -- Вот уж не ожидал  вас  встретить здесь.--Лесток  без  сил рух-нул на
стул.
     Поспешая за  Дрезденшей, он совершенно сбил дыхание, а встре-ча вызвала
сильнейшее сердцебиение. Лесток  достал маленькую ко-робочку, вытащил из нее
круглую  таблетку и положил под язык. Сакромозо молча исподлобья наблюдал за
его манипуляциями. Вид у  рыцаря  был потрепанный,  камзол смят,  кружева на
рубашке обвис-ли, как лапша, обычно  бледное лицо его приобрело серый цвет и
украсилось  мешками  под  глазами.  Ничего  не  осталось  в нем  от  прежней
светскости -- озлобленный, подозрительный, весь ощерен-ный человек.
     --  Как вам удалось  бежать? -- В  голосе Лестока прозвучало ис-креннее
удивление, почти восхищение, и Сакромозо понял, что лейб-медик не посвящен в
подробности этого странного дела.
     -- Произошла глупейшая история. Когда вы узнали о моем аресте?
     -- Через два дня.
     -- От кого?
     -- От моего верного агента. Где их теперь взять -- верных-то? -- Лесток
положил еще одну таблетку в рот и спрятал коробочку в карман.-- Плачу много,
вот  и верный. Я вначале не поверил -- вы  неприкосновенное лицо! Как можно?
Но мой агент обычно не врет.
     Об аресте рыцаря Сакромозо в покоях  великой княгини  Лестоку рассказал
Бергер. Лейб-медик не спрашивал у своего осведомителя, как он узнал об этом.
У хитрой бестии  Бергера были свои тайны, и Лесток совсем не был уверен, что
курляндец  только ему  продал эти сведения. Плати --  и всевозможные секреты
будут в твоем ку-лаке.
     --  Произошла  глупейшая  история,--повторил  Сакромозо.--Вме-сто  меня
арестовали кого-то другого. Чудовищная страна, эта Россия!
     Лесток вдруг  расхохотался. Он опять чувствовал себя бодрым и готовым к
любым неожиданностям.
     --  Недостатки  России обсудим  в  другой раз.  А вы всю  неделю,  даже
больше, были  на  свободе? Не грешно  ли  не  поставить  меня в известность?
Почему вы торчите в этой дыре?
     -- А потому,  что эта дыра  единственное надежное место в вашем славном
городе! -- с  раздражением крикнул Сакромозо.--  Арестован-ный назвался моим
именем.
     -- Но это абсурд!
     "Какой  нервный  молодой  человек,--  думал  Лесток,  с  удовольстви-ем
наблюдая за  Сакромозо.-- Ишь как пальцами  хрустит!" Лейб-медик уже  забыл,
как  метался по  кабинету после известия, полу-ченного  от Бергера, как клял
себя  за  излишнюю болтливость.  И  добро  бы одна  болтливость, но  ведь он
расписки давал и цифры называл... Страшно подумать, как мог бы очернить его,
Лестока, этот бледный рыцарь, если  бы  его как  следует  тряхнули  в Тайной
канце-лярии.
     -- Зачем ему это, помилуй Бог? -- продолжал Лесток благо-душно.
     -- Этого я  не  могу  понять.  Более того.  Прошло десять  дней, а этот
арестованный,  пребывая в крепости,  продолжает хранить  свою тайну.  Зачем?
Может, он любовник великой княгини и решил ском-прометировать меня?
     --  Но  как  вы узнали о  собственном аресте?  --  К Лестоку верну-лась
серьезность, здесь было над чем поломать голову.
     -- Узнал...
     Сакромозо  совсем  не хотел  откровенничать  с  лейб-медиком,  излишняя
откровенность была не в его пользу, особенно если вспомнить, как он стоял на
подоконнике  за  шторой,  ожидая,  когда   офицеры,  а  может,   агенты  или
полицейские, оставят его квартиру.
     А случилось все  так.  На  маскараде он выпил  лишнего. С рыца-рем  это
случалось  редко,  он никогда не пьянел.  Так было погано после пробуждения,
что он подумал было, не подсыпали  ли ему в вино какого-либо  сонного зелья.
Хотя у русских встречаются столь  крепкие напитки, что  без  всякого сонного
порошка можно ноги протянуть.
     Весь  день и вечер  Сакромозо провалялся  в кровати, решив  ни-куда  не
выходить, однако  вспомнил об обязательном визите к одной  милой даме. Муж у
нее был в отлучке, дама была прехорошенькая, в  общем, стоило приободриться.
Камердинер уже  кончил  его приче-сывать,  когда раздался стук в дверь, и не
просто  стук,  а  громыха-ние,  казалось, били  ногами  или  прикладами.  По
счастью, в доме из слуг находился только камердинер, он и пошел открывать.
     Врожденный инстинкт и привычка к опасности предостерегли  Сакромозо, он
не вышел к ночным гостям,  а на цыпочках подошел к  двери. Удивительно,  что
столько шума производили всего два  человека. Строгим,  официальным тоном на
плохом немецком языке они сообщили камердинеру, что пришли с обыском.
     -- По какому праву? Я пожалуюсь хозяину! -- вскричал камер-динер.
     -- Твой хозяин арестован.
     Очевидно,  все бумаги у них были оформлены надлежащим  обра-зом, потому
что камердинер пустил их в дом.
     У Сакромозо  был  выбор --  пронзить  негодяев шпагой  или  бежать,  не
поднимая шума. Он предпочел второе, благо  спальня его на-ходилась на первом
этаже. Но черт  подери  этих  русских  -- мало того, что окна  у них закрыты
намертво, так  еще  оклеены  бумагой, Она  с  трудом отклеивалась и  громко,
отвратительно шуршала.
     Разбить стекло?  Он  не успел. Когда эти двое  вошли  в спальню, рыцарь
стоял на подоконнике,  сжимая  эфес шпаги. Конечно, он не мог  совладать  со
своим любопытством и стал осторожно под-сматривать в щелку между шторами  за
происходящим в комнате.
     Пришедшие запалили множество свечей и  всерьез приступили к обыску. Как
понял  Сакромозо,  они  искали   въездной   паспорт  и  про-чие   документы.
Неторопливо  обшаривая ящики, сундуки с одеждой, роясь  в карманах, они вели
неторопливую  беседу,  перемежая  рус-ские  фразы  немецкими  словами.  Знай
Сакромозо получше этот вар-варский язык, он обогатился  бы  весьма полезными
сведениями о некой Арине Парфеновне, которая бьет свою  падчерицу, и это ей,
шельме, даром не прошло -- подавилась намедни костью в рыбном холодце, также
узнал бы он,  чья-то  сватья  шьет  к Троице до-рогое  платье  из  шелкового
камлоту, а каналья Бергер полностью отыграл в фаро свой старый  долг.  Между
делом  один  сообщил  другому, что при  аресте  Сакромозо  вел  себя  весьма
достойно. Иные за шпагу хватаются или в  штаны со страху накладывают, а этот
без лишних слов отдал  себя в руки правосудия. Вот только документов при нем
никаких не обнаружено.
     Сакромозо казалось, что он сошел с ума. Когда  офицеры стали как попало
запихивать в сундук  его одежду, а потом сгребли  в кулак кольца и сунули их
отнюдь не в ящик, а себе  в карман, рыцарь с трудом  подавил в себе  желание
соскочить с подоконника и насадить этих двух негодяев на шпагу.
     Однако  выдержка  не изменила Сакромозо, он  дал  уйти двум мер-завцам.
Завтра недоразумение разъяснится, и  ему  возместят спол-на все  убытки, как
моральные,  так  и  вещественные.  Совершенно измученный  страхом камердинер
запер за негодяями дверь.
     -- Вы здесь, господин? Я думал, что вы бежали. Простите, но я не мог не
впустить их в дом. Документы на обыск подписаны самим  Бестужевым. Все  ваши
бумаги унесли.
     Вот здесь можно было  сесть, выпить вина  и спокойно обдумать ситуацию.
Бежать из собственного дома не имело смысла. Вряд ли кто-либо явится сюда во
второй раз. Сейчас главное -- понять по-доплеку этого странного дела.
     Первым пришел в голову граф  Финкенштейн,  но при воспомина-нии об этом
маленьком,  чистеньком,  кружевном  старичке  Сакромозо  поморщился.  В  уме
посланнику  не откажешь, но ведь он трус.  Тут же  начнет бегать по комнате,
стучать  своими  копытцами  по  пар-кету:  "Это  не  мое дело!  Я понимаю --
недоразумение,  но  почему  прусский  посланник  должен  вмешиваться в  дела
мальтийского орде-на?"  Можно  было бы  ему  сказать:  "А  потому,  плешивый
козлик, что ты депешу получил, в которой ясно сказано -- содействовать! И не
твоего ума дело -- кому. Хоть мальтийско