Электронная библиотека
Библиотека .орг.уа
Поиск по сайту
Приключения
   Приключения
      Сологуб Ф.К.. Капли крови -
Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  -
е со мной говорил, а с неким "иксом", сотрудником лаборатории, который только и делает, что нарушает трудовую дисциплину. -- Что это значит, Луговской? Вы больны, а я узнаю об этом последним. Завтра утром чтобы вас в обсерватории не было. Пишите заявление -- неделя отгула за работу в выходные дни. -- И вот еще, -- он остановился передо мной, мне даже показалось, что в темноте глаза его светятся, как у кошки.-- За то, что вы самовольно были вчера на наблюдениях, получите второй выговор. Вы знаете, как я к вам отношусь, но во всем нужна мера. Запомните раз и навсегда: вы должны делать то, что говорю я. Иначе мы не сработаемся. Ясно? Он пошел к пульту, заговорил с Юрой -- я для него не существовал. Я представил, как он приносит Ларисе добытую с неба звезду и ждет согласия. Конечно, он его получит. И тогда Саморуков начисто забудет о Ларисе, потому что никогда не вспоминает о работе, которая закончена, о цели, которая достигнута. Неужели Лариса не понимает этого? -- Вы еще здесь, Луговской? -- шеф поднял голову от пульта. -- Идите, идите. Вернетесь через неделю. До сви данья. 12 Никуда я не поехал. Проснулся поздно, с головной болью. Перед глазами стояла Новая Хейли, диск-звездолет, который казался золотистым в свете звезды. Что в нем? Люди, такие, как я? Или механизмы, надежно запрограммированные? Для чего сеть? Сеть ли это? Аналогии, аналогии. Неуместные, ненужные. Тому, что я видел, нет названия в земном языке, а их речи я никогда не услышу. И что бы я ни придумал по этому поводу, будет неверно и глупо. Я оделся и пошел на работу, старательно обходя места, где мог встретить шефа, -- как страус, прячущий голову в песок. Погода была мерзкая -- Медвежье Ухо, подобно сгорбленному атланту, подпирало темно-серый купол, и купол этот медленно оседал на землю белыми хлопьями первого мокрого снега. У входа в лабораторный корпус стояла Лариса, мокрая, как цыпленок. -- Жду тебя, -- сказала она, не здороваясь. Я оглянулся, мне почему-то показалось, что позади маячит фигура Саморукова и слова эти обращены к нему. -- Людочка простудилась в дороге, -- сказала Лариса. -- Ночью был жар. А теперь она хочет сказку. -- Вот и стал я народным сказителем, -- вздохнул я. Людочка лежала в постели, укутанная по самые уши. Увидев меня, она достала из-под одеяла руки, потянулась и тоненьким голоском сказала: -- Папка пришел... Я посмотрел на Ларису. Людочкины слова я воспринял как часть какой-то игры. Лариса стала пунцовой. Она наклонилась над кроваткой, сказала торопливо: -- Доченька, дядя Костя пришел рассказать тебе сказку... Я начал рассказывать про паучка, плетущего сети. Огромные сети, которые он расставляет на главной звездной дороге -- Млечном Пути. Звезды, большие и малые, спешат по своим звездным делам, а на пути вдруг вырастает сеть, звезды попадают в нее, потому что они не привыкли сворачивать с пути. И тогда нападает на них паук. Пауком управляют люди, почти такие, как мы. Они набирают звездную энергию, чтобы дать жизнь своей планете, чтобы могли двигаться поезда, летать самолеты, светить фонари в ночных городах. -- Ты видел паучка? -- с уважением и страхом спросила Людочка. Она привстала в постели, смотрела на меня, как на Илью Муромца. -- Видел. Звезда большая, а паучок маленький и золотистый. -- Поймай его. Я тоже хочу посмотреть. Ладно, папка? Опять! В дверях стояла Лариса, она все слышала, и лицо ее болезненно скривилось. -- Спи, Людочка, -- сказал я. -- Ты больна. Я пойду охотиться... На работу решил не идти. Отдыхать я могу на законном основании -- не все ли равно уважаемому шефу, где я буду поправлять свое здоровье? Но все шло вкривь и вкось в этот день. Единственное место, где я решительно не хотел бы встретиться с Саморуковым, это вход в дом Ларисы. Столкнулись мы в подъезде, и оба опешили от неожиданности. -- Что вы здесь делаете, Луговской? -- довольно спокойно начал Саморуков и облокотился о косяк. Он не собирался ни пропускать меня на улицу, не входить в дом. -- Автобус ушел, а я привык, чтобы мои распоряжения выполнялись. -- Мне нечего делать в городе, -- хмуро сказал я. -- А здесь у вас есть дело? Здесь обсерватория, а не клуб любителей фантастики. Настала моя очередь удивляться. Что он хочет сказать? -- Я отобрал у Рывчина ваш опус, -- объяснил Саморуков.-- Любопытно изложено, но ваше незнание астрономии выдает вас с головой. Ваш талант может найти себе лучшее применение, чем здесь. Во всяком случае, в моей лаборатории вы больше не работаете. Тремя прыжками Саморуков взбежал на второй этаж, и я услышал звонок. Потом тихие голоса, щелчок английского замка. Я стоял у дома под снегом и отлично понимал, как чувствует себя побитая собака. Хорошо, однако, быть начальником. Понравился человек-- пригласил работать. Не сработались -- до свидания. Я побрел домой. На западе небо посветлело, а у самого горизонта между серостью земли и серостью неба будто втиснули клинок -- узкая полоска глубокой сини рвалась и стремилась разлиться рекой, затопить сначала Медвежье Ухо, а потом и все, что пониже. До вечера я просидел дома. Решил возместить потерю тетрадей, попавших к Саморукову. Отыскал в ящике помятый и наполовину исчирканный блокнот, вырвал чистый лист. Писал быстро -- в голову пришла очередная гипотеза, наверно такая же бредовая, как все прежние. Я вспомнил, как щелкал затвор, заканчивая выдержку. И слова Юры -- о том, что образ звезды складывается из впечатлений, накопившихся в подсознании. Пришла аналогия-- мозг и фотопластинка. Жиденькая аналогия, раньше я уже думал об этом, но даже не записал. А мысль не уходила, она обрастала подробностями, и я зацепился за нее, чтобы понять, достаточно ли она сформировалась, чтобы стоило серьезно о ней подумать. Пожалуй, стоило. Где-то в мозгу есть центр, накапливающий фотоны. Как фотопластинка. Чувствительность глаза огромна -- он способен реагировать на единственный квант света. Но один фотон не вызывает в мозгу никаких ассоциаций, в памяти нет картинки, которую он мог бы дополнить. А если бы такой центр был? Тогда ни один лучик света не пропал бы зря. Все они укладывались бы в одну картинку -- сегодня один, завтра другой. Глядишь, и полотно готово. Допустим, есть такой накопитель. Что из того? Откуда фотону знать, в какое место на картине он должен лечь? Лучи света от далекой звезды попадают в глаз одновременно и на один нерв. Разделяются они где-то по дороге в мозг, а может, и в самом мозгу. Как разделяются и почему? Опять что-то не получалось. Затравка, по-моему, была хорошей. Накопитель света. Нужен еще один шаг, чтобы понять главное. Почему-то я был уверен, что думаю правильно, что мне просто недостает смелости. Раскованности мысли. Ну же, подгонял я себя. Все дело в разуме, подумал я. Мозг -- коллектор, сборщик сведений о внешнем мире. Но -- только ли? Мозг все же не фотопластинка, он не просто фиксирует, он обрабатывает сигналы зрения еще на пути к их законному центру. У неразумного животного сигналы благополучно доходят по назначению. Но человек -- иное качество. Совершенно иное -- это разум. Кто может доказать, что разумная фотопластинка будет фиксировать мир так же, как обычная? Возможно, есть иное объяснение. Не знаю. Вряд ли здесь нарушаются какие-то законы природы. Нет, просто существуют законы, о которых мы пока не подозреваем. Обычно ведь люди очень осторожны, когда для объяснения парадоксального явления предлагают новый физический закон, будто у мироздания ограниченное число законов. Будто каждое явление не может нести с собой и нечто фундаментально новое. А самое новое, самое близкое к нам, настолько близкое, что мы не воспринимаем его как принципиально отличное от всего остального мироздания, -- это наш разум. Ведь разум-- иное качество. Я повторил это еще раз, записал и подчеркнул жирной чертой. Разум -- иное качество. Может быть, и законы здесь другие? Мы еще не подступились к законам разума, потому что неизвестно, с какими мерками, какими приборами к ним подступиться. Может быть, для познания разума нужны не приборы, а опять-таки разум? Может быть, в конце концов чувства человека окажутся более "дальнозоркими", чем любой созданный человеком прибор? Я не верю, что я один такой. А может -- просто боюсь быть единственным. Может, нас миллионы на Земле. Миллионы "зрячих". И дело в том, что проявиться это свойство легче всего может у астрономов -- помогает техника. Что я знал бы о себе, если бы остался работать на заводе микроэлектроники, если бы не позвала меня в горы смутная жажда необычного? 13 К директору меня вызвали под вечер. Вернулся из города Валера, он успел "заскочить" в главное здание и явился с банкой апельсинового сока -- дар неизвестного друга. Мне хотелось, чтобы этим другом оказалась Лариса, но, скорее всего, обо мне заботился Юра -- в награду за потерю тетрадей. -- Не гадай, -- сказал Валера, -- все равно не догадаешься. Одевайся, тебя академик требует. Когда я шел к главному зданию, непогода улеглась. У подножия Медвежьего Уха громоздились копны тумана, будто серые волки, собравшиеся на ночлег. А на востоке небо казалось вымытым и протертым тряпочкой -- таким оно было прозрачным и иссиня-глубоким. На Четырехметровом готовились к наблюдениям -- ребята из лаборатории техобеспечения вращали купол, проверяя моторы. Я подумал о том, что буду говорить. Ночью я должен быть у телескопа -- вот и все. Директор был в кабинете один, и это придало мне бодрости -- я не хотел встречаться с Саморуковым. -- Садитесь, Луговской, -- сказал академик. -- Рассказывайте. Я молчал. Я смотрел на листок бумаги, лежавший на столе, и читал вверх ногами приказ о моем увольнении. Однако силен Саморуков! Ну, не желает он со мной работать. Разве это причина для того, чтобы требовать немедленного увольнения? -- Это неправильно! -- сказал я. -- Неправильно, -- согласился академик. -- Что вы там натворили? Михаил Викторович категорически утверждает, что вы недисциплинированны и не справляетесь с работой. Тогда упрек к нему -- Саморуков сам вас нашел и пригласил в обсерваторию. Приказа я пока не подписал. -- Я хочу наблюдать, -- сказал я. -- А у Михаила Викторовича в отношении меня иные планы... -- В отношении вас, -- академик ткнул в меня длинным гибким пальцем, -- планы у Саморукова вполне определенные: он хочет вашего изгнания. Вы можете вразумительно объяснить эту пертурбацию? Вразумительно я не мог. Для этого я должен был рассказать про звездные экспедиции, и как мне теперь позарез надо каждую ночь видеть озерцо окуляра, и в нем -- удивительный и близкий звездный мир. Директор пододвинул к себе бланк с приказом, и поперек листа пошла-поехала размашистая зеленая подпись. Вот и все. Звездолеты на свалку. Экспедиции в космос -- запретить. На равнину, Луговской, в пампасы. Я встал и пошел к двери. -- Луговской, -- сказал академик. Он стоял за столом и держал бланк с приказом двумя пальцами. -- Отнесите в канцелярию, -- голос его звучал сухо. -- До свидания. -- До свидания, -- пробормотал я. В канцелярии было пусто -- рабочий день кончился. Я поискал взглядом, куда положить приказ, чтобы не затерялся. Наконец я и сам посмотрел на то, что держал в руке,-- это был другой приказ, не тот, что я видел на столе. Меня переводили на должность младшего научного сотрудника в лабораторию теории звездных атмосфер с испытательным сроком в один месяц. В голове забухали колокола, как в церкви на площади. Непонятностей сегодня было больше, чем я мог переварить. Хотя... Саморуков требует уволить Луговского. Академик не понимает причины и готовит два приказа. Но для этого нужно согласие Абалакина -- это к нему меня посылают на исправление. Значит -- вызывают Абалакина... Все было не так. Информацию я получил от Юры, на которого налетел впотьмах, возвращаясь домой. -- Знаешь, Юра, -- сказал я, -- мы с тобой уже не коллеги. Разные лаборатории -- разные судьбы. -- Тетради я у него отберу, -- пообещал Юра не к месту. -- Да ну их... -- Что значит -- ну их?! -- вскипел Юра. Он, наверно, готовил себя к мысли, что с шефом непременно нужно повздорить за правое дело. -- Что ты за человек? -- сказал он с горечью. -- Все ты принимаешь как должное. Не вмешайся Абалакин, катил бы ты сейчас в город. -- Ха, -- сказал я, -- очень нужно Абалакину вмешиваться. Академик понял, что доводы шефа неубедительны... -- Далеко пойдешь. -- Юра перешел на свой обычный тон. -- Очень нужно директору тебя защищать. Я как раз беседовал с Абалакиным в коридоре. Идет шеф, на ходу бросает: "Работать надо, Рывчин!" И -- к директору. Я не успел оглянуться, смотрю -- Абалакин вслед двинулся. Я за ними -- на всякий случай. В приемной дверь полуоткрыта, но слышно плохо. Потом Абалакин голос возвышает. "Требую!" -- говорит. Абалакин требует, представляешь? Шеф выскакивает из кабинета злой, идет прочь, меня не видит. Появляется Абалакин -- с видом Наполеона. Подходит ко мне. "Так что мы говорили относительно квазаров?.." Каков Абалакин! Наверно-по-видимому-возможно. И каков шеф! А впрочем, что сейчас главное? Выяснять, почему проявил характер бесхребетный Абалакин? Не все ли равно? Главное -- сообразить, как попасть на вечерние наблюдения. -- Пойдем, -- сказал я Юре. -- Посидим, выпьем чаю. Мне наблюдать сегодня. -- Ага, -- отозвался тот без удивления. -- Ребята Абалакина сегодня с одиннадцати. Первый раз на Четырехметровом, в порядке ознакомления. -- Спасибо за информацию, -- сказал я. В коттедже Валера заваривал вечерний чай -- вдвое крепче утреннего. Он жаждал узнать новости, но деликатно молчал. После сумасшедшего этого дня голова у меня была тяжелой, есть не хотелось, и я выпил подряд три стакана чаю. Неожиданно для самого себя начал рассказывать о последней гипотезе, той, которую утром записал на листке из блокнота и бросил где-то. Юра слушал внимательно, а Валера глядел оторопело, он узнавал обо всем впервые. -- Дельно, -- сказал Юра. -- Нужно подумать. Кстати, ты бы попросил Абалакина... Ему все равно сегодня, что ребятам показывать. Пусть дает Новую Хейли. Посмотришь... -- Он собирается ядро Бэ Эл Ящерицы снимать, -- сообщил Валера. -- Есть у него одна идея по квазарам. Выпросил вот Четырехметровый, чтобы проверить... Сам мне сказал, когда передавал сок для этого типа. -- О, -- удивился Юра, -- твой новый шеф заботлив не в пример прежнему. Бэ Эл Ящерицы. Что-то очень далекое, миллиарды парсек, не разглядеть, не понять.. Не хочу я проверять никаких идей. Хочу видеть зеленую планету, диск с паутинкой. Прошли сутки, и что-нибудь наверняка изменилось. Может быть, им не удалось справиться со звездным смерчем, и протуберанцы прорвали паутинку, и огненные реки сейчас текут в пустоте, настигая зеленый шарик. Не зеленый уже, а пурпурный, покрытый пеплом, копотью, лавой... Пока я размышлял таким образом, явился Рамзес Второй. -- Вот что, Луговской, -- официально заявил он, не изволив поздороваться. -- Прошлой ночью тебя понесло на наблюдения. Ты знаешь, что такое покой? -- Покой, -- сказал Юра, глядя в потолок, -- это когда лежишь неподвижно, сложив руки на груди, закрыв глаза и ни о чем не думая. Тогда ты называешься "покойник". -- Правильно, -- согласился Рамзес, не вникая. -- Вот и лежи, когда говорят. -- А погода есть? -- спросил я. -- Есть, -- ответил бесхитростный Рамзес. -- Так ты понял? Покой. Никаких наблюдений. -- Ладно, -- я махнул рукой, начал одеваться. -- Драться будешь, Рамзес? Рамзес пошел к дверям, бурча что-то себе под нос. Он не любил, когда перечили медицине. -- Одевайся потеплее, -- сказал Юра. -- И попробуй уговорить Абалакина... -- Хорошо, -- ответил я. Мысли были уже далеко, в капитанской рубке звездолета. -- А тетради я завтра добуду, -- сказал Юра с неожиданным ожесточением в голосе. -- Хватит. Надоело. Сделай то, сделай это. Сам. Есть идеи. Я оделся и пошел. Ночь... Ночи, собственно, не было. Взошла луна и разнесла темноту в клочья, осветив каждую песчинку на дороге, каждый бугорок на тропе к Четырехметровому. Только теперь я понял, почему нашу горку назвали Медвежьим Ухом. Луна высветила деревья на вершине -- тонкие стволы, как мачты невидимых клиперов, и гора отбросила на плато странную тень, вязкую и размытую, острую и с фестончиком на макушке. Действительно, похоже на ухо. Название горе дали по ее тени, которую и видно-то не часто. Странное взяло верх над обыденным... 14 Рейс задерживался -- на борту были экскурсанты. Ребята вращали купол, тыкали пальцами в клавиши, гоняли трубу телескопа по склонению и прямому восхождению, дежурный оператор настороженно следил, готовый вмешаться в любую секунду, время шло, и полчаса, выделенные Абала-кину, близились к концу. Оставалось минут десять, когда Абалакин решил, что пора и показать что-нибудь, Бэ Эл Ящерицы например. Он задумчиво стоял перед пультом, переводя взгляд с листочка с координатами на желтые клавиши управления, и тогда я, легонько оттеснив плечом своего нового шефа, набрал заветные цифры. Абалакин удивленно посмотрел на меня, промолчал. Ребята толкались в тесной люльке, как школьники, хотя смотреть было не на что -- Новая Хейли для них слабенькая звездочка, и только. Мы стояли с Абалакиным под люлькой. Он смотрел на меня искоса, может быть, ждал, чтобы я начал разговор. -- На вашем месте, -- неожиданно сказал Абалакин,-- я бы не осуждал Михаила Викторовича. Конечно, он поступил... странно. Но, может, он прав... Я хочу сказать... Окончания фразы я не расслышал. Люлька опустилась, ребята с гиканьем посыпались из нее, и я полез наверх. Звездолет стоял на старте, но я был убежден, что рейс сорвется -- мало времени. Начало полета я воспринял как удар, резкий, хлещущий-- по глазам, ушам, нервам, будто действительно взревели стартовые двигатели. Никогда еще не было такого, но испугаться я не успел -- мы прибыли. Золотой диск затопил поле зрения. Звездолет повис над поверхностью Новой Хейли, кипящее звездное вещество Ниагарой стекало из окуляра по глазам, мне казалось, что струйки капают на подбородок. Никакой сети я не увидел, она растаяла, сгинула, будто и не было. "Проиграли? -- подумал я. -- Неужели не укротили звезду, и я увижу сегодня последние часы цивилизации?" Сколько продолжалось это купание в звездном свете? Не больше десяти секунд -- я закрыл глаза, отдыхая, а потом чуть в стороне от диска Новой легко отыскал свою зеленую блестку. Звездолет мой падал на планету, и от этого неожиданного и жуткого ощущения у меня застучало в висках, подступила тошнота... Нужно было зацепиться за что-нибудь взглядом, чтобы остановить падение. Я заметил на берегу темно-синего океана бурое пятнышко и повернул к нему на всей скорости, так что затрещали переборки, а невесомость сменилась тяжестью, рвущей сухожилия. Падение прекратилось. Звездолет висел над городом. Серебристые облака, растянувшиеся рваными нитями, бросали на дома и улицы извилисты

Страницы: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  -


Все книги на данном сайте, являются собственностью его уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая или скачивая книгу, Вы обязуетесь в течении суток удалить ее. Если вы желаете чтоб произведение было удалено пишите админитратору