х  взглядах  зрителей  не  видно  сострадания   --   одно
нетерпение. Палачи тоже торопятся, словно боясь новой задержки.
Они  орудуют  веревкой с ловкостью опытных профессионалов. Судя
по их физиономиям, для них это дело привычное.
     Не пройдет и шестидесяти секунд, как все будет кончено.
     -- Эй, Билл, ты готов? -- спрашивает один  палач  другого,
по-видимому, решив не дожидаться команды.
     -- Да,-- отвечает Билл.-- Вздернем этого негодяя!
     Веревку  дергают,  но недостаточно сильно, чтоби поднять с
земли тело осужденного.  Петля  затягивается  вокруг  его  шеи,
немного  приподнимает  его  голову  --  и  все.  Только один из
палачей потянул веревку.
     -- Тащи же  ты,  проклятый!  --  кричит  Билл,  удивленный
бездействием своего помощника. -- Чего зеваешь?
     Билл  стоит спиной к лесу и не замечает появившегося из-за
деревьев человека,  увидев  которого,  другой  палач  выпускает
веревку и застывает на месте.
     -- Ну, давай! -- кричит Билл. -- Раз, два -- тяни!
     -- Не выйдет! -- раздается громовой голос; высокий человек
с ружьем  в руке вышел из-за деревьев, и через мгновение он уже
в самой гуще толпы. -- Не выйдет! --  повторяет  он,  наклонясь
над  распростертым  человеком  и направляя дуло своего длинного
ружья в  сторону  палачей.  --  Еще  чуть-чуть  рано,  по  моим
расчетам.  Эй, Билл Гриффин, если ты затянешь эту петлю хоть на
одну восьмую дюйма, то получишь свинцовую пилюлю прямо в живот,
и вряд ли ты ее переваришь! Отпустите, вам говорят!
     Даже дикий визг старой кобылы не произвел на толпу  такого
сильного  впечатления, как появление ее хозяина -- Зеба Стумпа.
Его знали  почти  все  присутствующие;  его  уважали  и  многие
боялись.
     К  последним относились Билл Гриффин и его помощник. Когда
раздалось  приказание:  "Отпустите!"  --   они   сразу   поняли
опасность и бросили лассо; теперь оно валяется на траве.
     -- Что   вы  за  ерунду  затеяли,  ребята?  --  продолжает
охотник, обращаясь к онемевшей от удивления толпе.  --  Неужели
вы всерьез собрались его вешать? Не может этого быть!
     -- Именно  это  мы  и хотели сделать, -- раздается суровый
голос.
     -- А почему бы и нет? -- спрашивает другой.
     -- Почему бы и нет? Почему бы вам  не  повесить  без  суда
гражданина Техаса?
     -- Если уж на то пошло -- он не техасец! Да и, кроме того,
его судили, судили по всем правилам.
     -- Вот  как!  Человек,  лишенный  рассудка,  приговорен  к
смерти! Отправляют его на тот свет, когда он ничего не сознает!
И это вы называете -- судить по всем правилам?
     -- Ну и что? Мы же знаем, что он виноват. Мы  все  в  этом
уверены.
     -- Уверены?  Вот  как!  С  тобой,  Джим  Стордас, не стоит
говорить. Но ты, Сэм Мэнли, и вы,  мистер  Пойндекстер,  --  не
может  быть, чтобы вы согласились на это. Ведь это же, попросту
говоря, убийство...
     -- Ты не все  знаешь,  Зеб  Стумп,--  перебивает  его  Сэм
Мэнли,  желая  оправдать  свое  согласие  на казнь. -- Известны
факты...
     -- К черту ваши факты! А также и выдумки. Я не хочу ничего
слышать! У нас хватит времени в этом разобраться,  когда  будет
настоящий  суд,  против  которого,  конечно, никто возражать не
станет: парень все равно бежать не может. Кто-нибудь против?
     -- Вы  слишком  много  берете  на  себя,  Зеб  Стумп,   --
возражает  Кассий  Колхаун. -- И какое вам до этого дело, хотел
бы я знать? Убитый не был вам ни  сыном,  ни  братом,  ни  даже
двоюродным  братом,  а то вы, вероятно, заговорили бы иначе. Не
вижу, каким образом это вас касается.
     -- Зато я вижу, как оно  меня  касается;  во-первых,  этот
парень  -- мой друг, хотя он и недавно поселился в наших краях,
и, во-вторых, Зеб Стумп не  потерпит  подлости,  хотя  бы  и  в
прериях Техаса.
     -- Подлости?   Вы   называете  это  подлостью?..  Техасцы,
неужели же вы робеете перед этим болтуном? Пора довести дело до
конца. Кровь убитого взывает о мести. Беритесь за веревку!
     -- Только попробуйте! Клянусь, что  первый,  кто  посмеет,
свалится  прежде,  чем  успеет  схватиться  за  нее!  Вы можете
повесить несчастного  так  высоко,  как  вам  нравится,  но  не
раньше, чем Зебулон Стумп свалится мертвым на траву и несколько
человек  из  вас  рядом с ним. А ну-ка! Кто первый возьмется за
веревку?
     После  слов  Зеба  наступает  гробовая  тишина.  Люди   не
двигаются с места -- отчасти опасаясь принять вызов, отчасти из
уважения  к  мужеству  и  великодушию охотника. Многие все-таки
сомневаются  в  справедливости  того,  на  что  подстрекает  их
Колхаун.
     Старый охотник умело использует их настроение.
     -- Назначьте  над  парнем справедливый суд, -- требует он.
-- Давайте отвезем его в поселок, и пусть его судят там. У  вас
нет  неопровержимых  доказательств,  что  он  участвовал в этом
грязном деле, и  будь  я  проклят,  если  я  поверю  этому,  не
убедившись  собственными  глазами!  Я  знаю, как он относился к
молодому Пойндекстеру. Он вовсе не был его врагом --  наоборот,
всегда  говорил о нем с восхищением, хотя и повздорил немного с
его двоюродным братом.
     -- Вы не знаете, мистер Стумп,-- возражает Сэм  Мэнли,  --
того, что нам недавно рассказали.
     -- Что же это?
     -- Показания, которые свидетельствуют как раз об обратном.
У нас  есть доказательства не только того, что между Джеральдом
и молодым Пойндекстером была вражда, но что была ссора, которая
произошла именно в эту ночь.
     -- Кто это сказал, Сэм Мэнли?
     -- Я сказал это! --  отвечает  Колхаун,  выступая  вперед,
чтобы Зеб его заметил.
     -- Ах, это вы, мистер Кассий Колхаун? Вы знаете, что между
ними была вражда. А вы видели ссору, о которой рассказывали?
     -- Я  этого не говорил. А кроме того, я вовсе не собираюсь
отвечать на ваши вопросы, Зеб Стумп. Я дал свои показания  тем,
кто  имел  право  их  требовать, и этого достаточно... Я думаю,
джентльмены, вы  все  согласны  с  вынесенным  решением.  Я  не
понимаю, почему этот старый дурень вмешивается...
     -- "Старый  дурень"!  --  кричит  охотник. -- Вы называете
меня старым дурнем? Клянусь, что вам  еще  придется  взять  эти
слова  обратно!  Это  говорит Зебулон Стумп из Кентукки. Ну, да
всему свое время. Придет и ваш черед, мистер Кассий Колхаун, и,
может быть, раньше, чем вы  думаете...  А  что  касается  ссоры
между  Генри  Пойндекстером  и  этим  парнем,-- продолжает Зеб,
обращаясь к Сэму Мэнли, -- я не верю ни одному слову. И никогда
не поверю, пока не будет более убедительных доказательств,  чем
пустая  болтовня мистера Колхауна. Его слова противоречат тому,
что я знаю. Вы говорите, у вас есть новые  факты?  У  меня  они
тоже  есть.  И  факты,  которые,  мне  кажется,  могут  пролить
некоторый свет на это таинственное дело.
     -- Какие факты? -- спрашивает Сэм Мэнли. -- Говори, Стумп.
     -- Их несколько. Прежде всего вы сами видите,  что  парень
ранен.  Я  не  говорю  о  царапинах.  Это его потрепали койоты,
почуяв, что он ранен. Но посмотрите на его колено. Это уж никак
не работа койотов. Что ты думаешь по этому поводу, Сэм Мэнли?
     -- Это...  Ребята  думают,  что  это  случилось  во  время
схватки между ним и...
     -- Между ним и кем? -- резко спрашивает Зеб.
     -- И человеком, который пропал.
     -- Да,    таково    наше   мнение,--   говорит   один   из
"регулярников".--  Мы  все  знаем,  что  Генри  Пойндекстер  не
позволил  бы  себя убить, как теленка. Между ними была драка, и
мустангер ударился коленом о камень. Вот оно и распухло.  Кроме
того,  на лбу у него синяк--похоже, что от рукоятки револьвера.
А откуда царапины, мы не знаем --  может,  от  колючек  или  от
когтей  койотов,  как ты говоришь. Этот дурак плел тут что-то о
ягуаре, но нас не проведешь.
     -- О каком дураке ты говоришь? Об ирландце Фелиме?  А  где
он?
     -- Удрал,  спасая  свою  шкуру. Мы разыщем его, как только
покончим с этим делом. Накинем на него петлю, и тогда он скажет
правду.
     -- Если о ягуаре, то вы ничего нового не  узнаете.  Я  сам
видел  эту  тварь  и  едва  поспел,  чтобы  спасти парня от его
когтей. Но не в этом дело. Что еще рассказывал Фелим?
     -- Длинную историю про каких-то  индейцев.  Но  кто  этому
поверит!
     -- Что  же, он и мне рассказал то же самое. Все это похоже
на правду. Он говорил, что они играли в карты. Вот смотрите,  я
нашел полную колоду в хижине на полу. Это испанские карты.
     Зеб  вытаскивает  из  кармана колоду карт и протягивает ее
Сэму Мэнли.
     Карты    оказываются    мексиканскими,    какие     обычно
употребляются  для игры в монте: дамы на них изображены верхом,
пики обозначаются мечом, а трефы -- огромным молотом.
     -- Где это слыхано,  чтобы  команчи  играли  в  карты?  --
раздался голос, который высмеял показания об индейцах. -- Чушь!
     -- Чушь,   по-твоему?   --   отзывается   один  из  старых
oxотников, которому пришлось  пробыть  около  года  в  плену  у
команчей.  --  Может  быть,  это  и  чушь,  но тем не менее это
правда. Не раз мне приходилось видеть, как они играли  в  карты
на  шкуре  бизона вместо стола. Играли в это самое мексиканское
монте, которому они, наверно, научились у своих пленников -- их
насчитывается до трех тысяч в разных племенах.  Как  бы  то  ни
было,  --  заканчивает  старик,--  команчи  играют в карты, это
истинная правда.
     Зеб  Стумп  рад  этому  заявлению   --   оно   на   пользу
обвиняемому.  Тот  факт,  что  в окрестностях побывали индейцы,
меняет дело. До сих пор все думали, что они разбойничают далеко
от поселка.
     -- Конечно, это так,-- подхватывает  Зеб,  используя  этот
аргумент, чтобы убедить присутствующих в необходимости отложить
судебное  разбирательство. -- Здесь были индейцы или, во всяком
случае, кто-то сильно на них похожий... Иосафат! Откуда это она
скачет?
     В это мгновение  со  стороны  обрыва  отчетливо  доносился
топот копыт.
     Для  всех теперь ясно, почему Зеб прервал свою речь: вдоль
обрыва во весь карьер мчится лошадь. Верхом на ней  женщина  --
ее волосы развеваются, шляпа болтается за спиной на шнуре.
     Лошадь  мчится  таким бешеным галопом и так близко от края
обрыва, словно всадница не может с ней справиться. Но нет. Судя
по поведению всадницы,  это  не  так  --  eе,  по-видимому,  не
удовлетворяет  эта  скорость,  и она то и дело подгоняет своего
коня хлыстом, шпорами и окриками.
     Это ясно для зрителей внизу на поляне, но они не понимают,
почему она скачет над самым обрывом.  Они  стоят  в  молчаливом
изумлении -- но не потому, что не знают, кто это. Все узнали ее
с первого взгляда. Смелая всадница -- та самая женщина, которая
указала им путь к хижине.

     Глава LXVI. ПРЕСЛЕДУЕМАЯ КОМАНЧАМИ

     Это  Исидора  появилась  так неожиданно и так странно. Что
заставило ее вернуться? И  почему  она  скакала  таким  бешеным
галопом?
     Чтобы  объяснить  это,  мы  должны  вернуться к ее мрачным
размышлениям, которые были прерваны встречей с техасцами.
     Когда Исидора галопом удалялась от берегов Аламо, она и не
думала  оглядываться,  чтобы  проверить,  следует  ли  за   ней
кто-нибудь.   Поглощенная   мрачными   мыслями   о  мести,  она
продолжала свой путь и ни разу не обернулась.
     То,  что  Луиза  Пойндекстер  как  будто  тоже  собиралась
покинуть   хакале,   мало   утешало   мексиканку.   С   женской
проницательностью она угадывала причину, но сама-то она слишком
хорошо  знала,  что   это   лишь   недоразумение.   И   Исидора
злорадствовала  при  мысли,  что  ее  соперница, не зная своего
счастья, страдает так же, как и она сама.
     Кроме того, у нее появилась надежда, что  все  случившееся
может  оттолкнуть сердце гордой креолки от человека, к которому
она  снизошла,  но  это  была  слабая,   шаткая   надежда.   По
собственному  опыту  она  знала,  что  для  любви не существует
сословных преград. Она сама  была  тому  примером.  Но  Исидора
надеялась,  что  их встреча в хакале причинила боль ненавистной
сопернице и может разрушить ее счастье.
     Мексиканка  с  мрачной  радостью  думала  об  этом,  когда
встретила отряд.
     Когда  она  повернула обратно вместе с ними, настроение ее
изменилось. Луиза должна была возвращаться той же дорогой,  что
и она. Но на тропе никого не было видно.
     Креолка,  наверно,  передумала  и  осталась  в  хижине  и,
возможно, сейчас ухаживает за больным, о чем так  мечтала  сама
Исидора.
     Теперь  мексиканка  утешала  себя  мыслью,  что уже близка
минута, когда она опозорит соперницу, отнявшую ее счастье.
     Вопросы, которые задавали ей Пойндекстер и  его  спутники,
многое  объяснили  Исидоре, и все стало окончательно ясно после
расспросов Колхауна. Когда отряд удалился, она некоторое  время
оставалась  на опушке зарослей, колеблясь, ехать ли ей на Леону
или вернуться к хакале и самой быть свидетельницей  той  бурной
сцены,   которая   благодаря  ее  содействию  должна  была  там
разыграться.

     Исидора на опушке зарослей, в тени деревьев. Она сидит  на
серой  лошади; ноздри мустанга раздуваются, он косит испуганным
глазом вслед только  что  уехавшему  отряду,  который  догоняет
одинокий  всадник. Мустанг, быть может, недоумевает, почему ему
приходится сказать то туда, то обратно; впрочем,  он  привык  к
капризам своей хозяйки.
     И  она  смотрит  в  ту  же сторону -- на вершину кипариса,
поднимающуюся над обрывом долины Аламо.
     Она видит, как отряд спускается в лощину  и  последним  --
человек, который так подробно расспрашивал ее. Когда его голова
скрывается  за  краем обрыва, Исидоре кажется, что она осталась
одна среди этих просторов.
     Но она ошибается.
     Некоторое время она в нерешительности остается на месте.
     Вряд ли можно позавидовать ее мыслям. Может быть, она  уже
отомщена,  но  это  ее  не радует. Пусть она унизила соперницу,
которую ненавидит, но ведь она, быть может, погубила  человека,
которого любит. Несмотря на все, что произошло, она по-прежнему
любит его.
     -- Пресвятая  Дева!  -- шепчет она в лихорадочной тревоге.
-- Что я сделала? Если только эти свирепые судьи  признают  его
виновным,  чем  это кончится? Его смертью! Пресвятая Дева, я не
хочу этого!  Только  не  от  их  руки!  Нет-нет!  Какие  у  них
жестокие,  суровые лица! Когда я показала им дорогу, как быстро
бросились они вперед, сразу позабыв обо мне!  Они  уже  заранее
решили,  что  дон  Морисио должен умереть. Он здесь всем чужой,
уроженец другой страны. Один,  без  друзей,  окруженный  только
врагами...  Что  мне  пришло  в  голову! Тот, который последним
остановил меня, -- не двоюродный  ли  брат  убитого?  Теперь  я
понимаю, почему он меня расспрашивал. Его сердце жаждало мщения
-- так же как и мое...
     Взор девушки блуждает по прерии. Серый мустанг по-прежнему
неспокоен,  хотя  отряд  уже давно исчез из виду. Он чувствует,
что его  всадница  чем-то  встревожена.  Конь  первый  замечает
опасность  --  он  вдруг  тихонько ржет и поворачивает голову в
сторону зарослей, как будто указывая,  что  враги  приближаются
оттуда.
     Кто же это?
     Обеспокоенная    поведением    мустанга,    Исидора   тоже
оборачивается и всматривается в тропинку, по которой только что
проехала. Это дорога на  Леону.  Она  видна  только  на  двести
ярдов,  и затем ее заслоняет кустарник. На нем никого не видно,
кроме двух или  трех  тощих  койотов,  которые  жмутся  в  тени
деревьев,  обнюхивая  следы  лошадей,  надеясь найти что-нибудь
съедобное. Нет, не они встревожили серого коня. Он видит их, но
что из этого? Волк прерий для него -- слишком обычное  зрелище.
Он почуял или услышал что-то другое.
     Исидора  прислушивается,  но  пока  нет ничего тревожного.
Отрывисто лает койот -- это тоже  не  страшно,  особенно  среди
бела дня. Больше она ничего не слышит.
     Ее мысли снова возвращаются к техасцам. И особенно к тому,
кто последним  оставил  ее.  Она  задумывается,  зачем  он  так
подробно ее расспрашивал, но  конь  прерывает  ее  размышления.
Почему  же  ее мустанг проявляет нетерпение, не хочет стоять на
месте, храпит и, наконец, ржет громче, чем раньше?
     На  этот  раз  ему  отвечает  ржание  нескольких  лошадей,
которые,  по-видимому,  скачут  по  дороге, но пока они все еще
скрыты зарослями. Тут же доносится их топот.
     Потом снова все затихает. Лошади либо  остановились,  либо
пошли шагом.
     Исидора  предполагает  первое.  Она  думает,  что всадники
остановили лошадей, услышав ржание ее коня. Она успокаивает его
и прислушивается. Из зарослей  долетает  какой-то  слабый  гул.
Можно различить несколько приглушенных мужских голосов.
     Вскоре  они  замолкают,  и  в  зарослях  опять  воцаряется
тишина. Всадники, кто бы они ни были, наверно,  остановились  в
нерешительности.
     Исидору это не удивляет и не тревожит.
     Кто-нибудь   едет  на  Рио-Гранде  или,  быть  может,  это
отставшие всадники отряда техасцев. Они услышали ржание лошадей
и  остановились  --  наверно,  из  осторожности;  это  понятно:
известно, что индейцы сейчас на тропе войны.
     Вполне  естественно, что и ей надо быть осторожной, кто бы
ни были эти неизвестные всадники. С этой  мыслью  Исидора  тихо
отъезжает  в  сторону  и останавливается под прикрытием акации.
Здесь  она  опять  прислушивается.  Вскоре  она  замечает,  что
всадники  приближаются  к  ней,  но  не по дороге, а через чащу
зарослей. Кажется, они разделились и стараются ее окружить. Она
догадывается об этом потому, что тихий топот копыт доносится  с
разных  сторон; всадники сохраняют глубокое молчание --это либо
предосторожность,  либо  хитрость.  Нет  ли  у  них  враждебных
намерений?
     Быть  может,  они  тоже  заметили  ее,  услышали ржание ее
мустанга? Они, должно быть, окружают, чтобы наверняка захватить
ее.
     Откуда ей знать, какие у них намерения?
     У нее есть враги, и особенно опасен один  из  них  --  дон
Мигуэль  Диас. Кроме того, и команчей всегда следует опасаться,
тем более что они на тропе войны.
     Исидору охватывает тревога. До сих пор она была  спокойна,
но  теперь  поведение всадников кажется ей подозрительным. Будь
это обыкновенные путники, они продолжали бы ехать по дороге,  а
не подкрадывались бы через заросли.
     Она   осматривает  место,  в  котором  притаилась:  легкая
перистая листва акации не скроет ее, если они проедут близко.
     По топоту копыт ясно, что  всадники  приближаются.  Сейчас
они ее увидят...
     Исидора  шпорит  лошадь,  выезжает из зарослей и мчится по
открытой прерии к Аламо.
     Она решила отъехать на двести -- триста ярдов, чтобы ее не
могли достать ни стрела, ни пуля, и тогда  остановиться,  чтобы
узнать, кто приближается -- друзья или враги.
     И,  если  это  окажутся  враги,  она  положится  на своего
быстроногого мустанга, который примчит ее под защиту техасцев.
     Но  она  не  останавливается:   всадники   вырываются   из
зарослей; они показались в разных местах, но все мчатся прямо к
ней.
     Обернувшись,  она видит бронзовую кожу полуобнаженных тел,
военную раскраску на лицах и огненные перья в волосах.
     -- Индейцы...-- шепчет мексиканка, еще сильнее шпорит коня
и во весь опор мчится к кипарису.
     Быстрый  взгляд  через  плечо  убеждает  ее,  что  за  ней
гонятся,  хотя  она  и  так  уже  знает  это. Они уже близко --
настолько близко,  что,  вопреки  своему  обычаю,  не  оглашают
воздух военным кличем.
     Их  молчание свидетельствует о том, что они хотят взять ее
в плен и договорились об этом заранее.
     До сих пор Исидора почти не боялась встречи с индейцами. В
течение ряда лет они жили в мире  как  с  техасцами,  так  и  с
мексиканцами.  Но  теперь  перемирие  кончилось. Исидоре грозит
смерть.

     Вперед по открытой равнине мчится Исидора;  восклицаниями,
хлыстом, шпорами гонит она своего коня.
     Слышен только ее голос. Те, кто гонится за ней, безмолвны,
как призраки.
     Она  оглядывается  второй раз. Их всего только четверо; но
четвер