чка, пузырек глубоководный...
     Суденко остолбенел.
     - Кто тебе сказал?
     - Маслов передал по рации... Звонил еще кто-то, какой-то начальник.
     - Чернобров?
     - Требует на ковер... Резко!
     Похоже, что не разыгрывают: отчет  отправили курьером  на  гидробазу...
Что  ж! Если Маслов дает  отгул, то  стоит  этим воспользоваться. Ведь  надо
заказать   крылья,   сделать   уйму  дел!..  Суденко  почувствовал  огромное
облегчение  и одновременно  неловкость,  что  уходил. В  нем как  прорвалось
нетерпение. В  спешке начал искать  куртку.  Наконец  вспомнил, что ее  нет.
Открыл ящик с бельем: куртки  с  электрообогревом, сапоги противоударные,  с
усиленным  носком.  Одежда  водоотталкивающая,  огнеупорная,  прокаленная  в
климатических камерах... Куда в ней, как обезьяна, пойдешь?
     Кажется, не холодно, дорогу развезло... Сойдет в одном свитере!..
     Все  еще  боясь подвоха,  решил  выскочить  незаметно.  Не  получилось.
Открывая дверь, столкнулся с человеком, который  его остановил. Человек  был
большого роста, в капитанской форме  и лицо имел соответствующее,  крупное и
красное. Не сразу признал в нем капитана "Бристоля", друга Просекова. Войдя,
капитан  как-то  нелепо  переменился.  Даже  фуражку  снял,   как   вошел  к
начальству.
     - Азбукин,  -  представился он,  пожимая Суденко руку и не  выпуская из
своей. - С прибытием вас.
     -  Если  ты насчет  осмотра, - сразу предупредил его Гриша,  который не
церемонился с капитанами, -то мы сегодня не делаем.
     Капитан "Бристоля" смотрел прямо на Суденко.
     - У вас дело ко мне?
     - Есть  дело, старшина... -  Он  показал на барокамеру.  -  Хочу в этой
бочке посидеть.
     - Зачем?
     -  Со  здоровьицем,  как  бы  сказать...  -  Азбукин  дохнул в сторону,
пригнувшись. Потом сжал свой огромный кулак: - Песок в пальцах...
     - А кролики есть в глазах? - спросил Гриша, рассмешив Аннушку,  которая
затряслась за занавеской.
     Смеяться было грешно. Такое ощущение, про которое он сказал, бывает при
кессонной  болезни...  Где  он  мог ее  получить?  Это  был первый  человек,
неводолаз,  который обращался  к ним  с  такой просьбой. Пожалуй,  был  один
смысл, чтоб засадить его в бочку: чтоб не  пил с  Просековым. А лучше  всего
засадить  обоих.  Просеков был  травмирован  сжатым  воздухом  и нуждался  в
профилактике барокамерой.
     Азбукин смотрел умоляюще:
     - Сделай услугу, старшина!
     - К услуге нужна прислуга. А кто будет с вами сидеть?
     Тотчас  остановил глаза на Грише. И попал в  точку:  Ковшеваров ответил
ему просветленным взглядом, предвкушая общение.
     - Что дашь?
     - Омулька, икорки... Могу парочку песцов, живых...
     - Зачем живых?
     -  Линючие  они сейчас, как раз к  городу дойдут,  - объяснил  Гриша, и
Аннушка затряслась опять.
     Суденко выпрыгнул на причал.
     "Агат" отошел, и от него стало расширяться пустое место, зияющее водой.
Начал  отходить и "Кристалл", выбирая по одному концы. Кокорин уводил  его с
осторожностью, оправданной  сильной парусностью суденышка, и в то  же  время
свободно. Даже  с  каким-то  просековским изяществом освободился  от  навала
деревяшек.  Лайки,  лежавшие на  досках,  тут же  подняли лай, глядя  в окно
капитанской каюты. В  ответ  им  загавкали  собачонки  на  шхунах,  а также,
признав своих, баском откликнулся с "Агата" Филимон. Но лайки не обратили на
них  внимания.  С  самого  утра  они  сидели  тут,  ожидая  Дика,  и  сейчас
переживали, где он...  Вот друзья! Полюбили  легавого, чужого - пойми ты их!
Наверное, думали,  что "Кристалл" уходит совсем... Суденко услышал три гудка
и обернулся, удивленный: гудки давали ему. Вся  команда "Кристалла" вышла на
палубу, желая ему удачи. Даже Кокорин, приоткрыв рулевую, махнул трубкой...
     Прошел мимо рядов машин, высматривая Федоса. Среди шоферов  не было, но
в колонне  грузовиков,  съезжавших по угольной дороге, Суденко различил  его
приметный знак - белый медведь  на дверце кабины.  Теперь надо ждать,  когда
Федос развернется  на поворотном круге. Но все-таки ехать быстрей, чем идти.
От нечего делать прошел дальше, глянул в трюм баржи, где были уложены рядами
бараньи туши,  отглазированные  льдом. Отдельно  в бочках лежало эндокринное
сырье - для кормления собак. Разгрузка шла обыкновенно, но бригадир проявлял
нервозность.  Это был такой  человек,  которому  давай темп, а  потом  дело.
Внезапно  в той  стороне, куда он убежал, возникла паника: один из грузчиков
упал  в трюм  с  фруктами. Когда Суденко  подошел, грузчика  подняли.  Он не
пострадал, но вид  имел  обалделый. Бригадир принялся его распекать. Грузчик
клялся,  что не  виноват. Суденко  глянул вниз: фрукты,  вызрев  по  дороге,
выделяли сильный углекислый газ. Сразу почувствовал его как водолаз и понял,
что грузчик  не  врал:  там  было  просто  потерять  сознание. Ввязавшись  в
перепалку, чуть не проворонил Федоса.
     - Подкинь до кузницы.
     Федос  посмотрел: дорога  вокруг  гавани, кручеными закоулками. А потом
нагоняй остальных, устраивайся в поток...
     - В Полынью спешишь? - спросил он вдруг.
     - Надо быстрей.
     - Садись.
     Суденко залез, ощутив такое густое тепло, не уходящее между расшатанных
дверок, что изумился. Федос, отсунувшись на сиденье с  треснутым дерматином,
протянул две груши величиной в стоваттовую лампочку:
     - Девкам подаришь!..

3

     Кузнец чего-то припоздал с работой, только разжигал горно. Ожидая  его,
Суденко с удивлением ощутил  в хибаре такое же густое тепло,  как и в кабине
Федоса.  Эта развалюха была  так  выпестована природой, что  только казалась
хлипкой.  А  сложена  из  досок,  очернелых  от жара  и  копоти, не горящих,
твердых, как сталь, выносливее ее,  каким может быть лишь закаленное дерево.
Он  хорошо знал  сельские кузницы,  состоявшие из наковальни,  расплесканной
молотом, из горна и нехитрой вентиляции  к  нему, вроде сапога при самоааре.
Даже довелось постоять в  детстве  у поддувала, раскачивая мехами  пламя. Но
эта кузница обслуживала не поле, а море.
     Помимо баржи со смененной обшивкой, которую  он видел  под навесом, тут
еще чинили  вехи, буи. Теперь их снимали  с воды,  чтоб  не срезало льдом, и
привозили сюда,  на  зимний  ремонт. А на каменном  полу громоздились  цепи,
очищенные от ржавчины, провороненные, густо смазанные жиром. Одну из  цепей,
разнесенную  по  шлагам,  сейчас  расклепывал   подручный  кузнеца,  выбивая
поврежденное  звено. Он оказался не  подручным,  а подручной, что Суденко не
сразу разглядел. Баба была одета, как кузнец, в ватных штанах, с фартуком.
     Вошли  в пристройку с инеем, свисавшим  в  щелях толя, который покрывал
хибару  снаружи.  К  стенам  были  прислонены  полосы стали.  Много  металла
разложено  на  полках.  В  основном  сплавы, употреблявшиеся  для  клепки  и
чеканки: латунь, цинк, бронза, красная медь.
     Кузнец, подребезжав рукомойником, взял чертеж чистыми руками, но глянул
по нему вскользь, больше слушая, что ему говорил водолаз.
     Тут же возникли неясности...
     Он спросил,  на какой  примерно удар должны рассчитывать  крылья. Этого
Суденко не  знал. Форма  крыльев  тоже,  оказывается,  зависела от удара. Не
менее важно,  сказал кузнец, и место,  где они  будут стоять. От этого будет
подобран способ крепления. Основное же в том, чтоб крылья стояли идеально по
плоскости. Даже  при  минимальном  перекосе подъемная сила моря, приложенная
перпендикулярно,  будет  самоуничтожена   сопротивлением   воды.   Не  будет
обтекания, объяснил он. Любые крылья тотчас сломает, как спички.
     Суденко был поражен, как быстро  схватил мастер суть  подъема "Шторма".
Он ожидал  разных  придирок, рысканья по чертежу, в котором был не силен.  А
разговор произошел в ином ракурсе. Кузнец попросил его выяснить силу  удара,
как  первое.  Если не знаешь удара  моря, то нечего  делать крылья.  Суденко
обещал  добыть сведения,  пока кузнец сложит материал. О сроке  изготовлеипя
разговора не было. Это тоже понравилось. Судя по всему, дело попало в верные
руки. У Суденко как гора свалилась с плеч.
     Покуривая в затишке, под навесом  кузницы, он рассмотрел  в осиненности
моря несколько  шлюпок, отчаливавших от пароходов, чтоб взять направление на
поселок. Он видел, что "Ясная Погода" опять подошла к устью реки, и видел на
ней желтый  маячный флаг.  Окна лоцманского судна отливали  золотом,  словно
были  освещены.  Вдали,  за  пароходами,  как  из   глубины  моря,  поднялся
красно-зеленый  танкер. Все  было отлично видно. Он посмотрел  на флюгер над
кузницей -  петух показывал  чистый  юг. День  был неплох, и он пожалел, что
проворонил его начало.  Когда  же глянул на  часы,  от изумления  замер: они
показывали восемь  утра. И  все правильно:  "Агат"  жил  по своему  времени,
которое опережало местное. Выходит,  что он, отсидев на совещании, попал тем
не менее в самое утро.
     День начался неплохо, предвещал удачу.
     Прошел  краем   бухты,  видя,   как  в  воде,  отсвечивавшей  серенькой
прозрачностью,  проскальзывает   льдинками  рыбья   мелочь.   Постоял  возле
водолазной  шаланды,  которая  брала воздух  напротив  рыбацкого  слипа.  На
веревке висели костюмы старой конструкции - на двенадцати болтах.  От движка
трепетал  на древке  лоскут  флага,  распущенный ветром в  нитки...  Помешал
наблюдать  пограничник,  который  поздоровался  с  Суденко,  распахнув  окно
сторожевого поста.
     Что он будет делать?
     Надо  подъехать  на  гидробазу.  Надо  разузнать  про  удар...  Где  он
разузнает, если не выяснил в Полынье?  Может, научники знают? Однако рабочее
настроение, с  которым ехал  сюда, отчего-то  прошло.  И  он знал отчего: от
посещения  кузницы. Кузнец принял крылья с  полуслова.  В  сущности, одобрил
идею.  И если  прошлый  день,  перед отплытием,  прошел в безнадежности,  то
сегодня, вернувшись из плавания, он был богат. А  богатство  не стоило везти
напоказ, едва его получив. Надо почувствовать себя богатым, надо им побыть.
     Чем же он займется? Купит папиросы...
     Хорошее  настроение окрепло  в  нем, когда поднялся  в  поселок.  Свет,
озарявший  его с моря,  оказался  не  ложным.  Этот свет, холодный и чистый,
падал  от  облаков, рассеиваясь  в воздухе  серебряной пылью  вроде  снежных
личинок. А когда облако уплывало, все озарялось другой, разовой глубиной.
     Наслаждаясь покоем, он прошел от магазинчика  к столовой, которая  тоже
оказалась на замке. От нее свернул  вправо,  где было  продолжение тротуара.
Прошел  мимо  почты,  славящейся  своим арктическим штемпелем  -  медведь  с
самоваром на фоне ледокола. Задержался у невзрачного строения краеведческого
музея, с маленькой пушечкой у входа, на одном деревянном колесе. Эта пушечка
когда-то  вела  бой  с  немецкой подлодкой,  всплывшей  перед  гаванью, чтоб
заправить аккумуляторы. Бой был неравный: пушечка точно била по немцам, а те
палили  по  поселку,  всплывшему   с  другой  стороны...  Остановился  перед
памятником Бегичеву, который при  снежном  свете шел, а при розовом замирал,
обнаруживаясь  на пьедестале, среди  камней...  Ощущение было  колоссальное!
Теперь  не  казалось  странным,  что  такой  замечательный памятник  стоял в
обыкновенном поселке. Да Бегичев и не хотел для себя другого места. Вот этот
поселок, это холодное море,  оплескивавшее каменистый берег тундры, - больше
ничего не надо  ему... Соступив с тротуара, пошел без  направления  и вскоре
расслышал, как впереди, где берег обрывался каменным выступом, глухо ударяет
море.
     Прогулка оказалась недолгой.
     Повернул  обратно,  обнаружив  на тротуаре несколько женских фигур,  то
серебряных, то  розовых от облаков. Одна из них оказалась девушкой, поначалу
серебряной, но превратившейся в розовую, когда он подошел. Он  заметил,  что
она смотрит на него, и остановился.
     - Привет, Жорка...
     - Рая! Ты откуда идешь?
     - С дежурства.
     -  Отработала,  значит...-  Он так  обрадовался,  что  ее встретил, что
растерял все слова. Увидел, что  внизу открыли  магазинчик: вышла продавщица
и, отведя красную дверь, пристегнула ее крюком на крыльце. - Может, зайдем?
     - Если рассчитываешь на что-то, то не получится, - ответила она вдруг.
     - О чем ты говоришь?
     - Знаешь о чем...
     Рая  стояла,  глядя  па него с недоверием,  и  он даже  не знал, что ей
ответить... Откуда у нее сложилось о нем такое  мнение? Разве он давал повод
считать его  каким-то забулдыгой, проходимцем? Все их общение ограничивалось
минутными встречами  возле столовой... Утро готово было померкнуть! Но  Рая,
слава богу, согласилась и просунула под его руку свою.
     Спускаясь  с  ней  на  виду  у  повернутых  в  их  сторону окон,  он  с
любопытством,  от   которого  замирало  сердце,   ее  рассмотрел.  Была  она
безалаберно, как-то  наспех, одета  и выглядела усталой.  Но даже  усталость
была ей к лицу - придавала особый тревожащий отсвет. А невнимание,  если  не
безразличие, к человеку, который шел рядом, делало ее естественной.  Он  мог
изучать  Раю в чистом виде, без напряженных улыбок и ужимок. Шли без слов  и
как-то не в ногу: то его сносило к ней, то она наваливалась на него, задевая
мягким бедром. Иногда она наклонялась придержать от ветра свою голубую юбку,
чтоб  не  оголялись колени. Этот чистый больничный  свет  Рае  подходил.  Он
обжигал все вокруг, как  лекарство.  Сейчас он открывал Раю, и открытие было
бесконечным.
     Рая остановилась.
     - Пойдешь в магазин?
     - Зачем?
     - Ты же хотел!
     - Да, точно...
     Пропуская  ее  вперед,  увидел,  что  за  стояками  никого  нет.  Но  в
магазинчике  было  не  пусто.  На  полу  лежали  люди.  Это  были  охотники,
наезжавшие  с зимовьев  к  концу  навигации. Тут  они  оставались  на  ночь,
используя заведение  как  гостиницу. Обходя спящих,  они спугнули горностая,
который юркнул под прилавок, в какую-то дыру, оказавшуюся небольшой. На виду
остался  рыжеватый пушистый хвост. Продавщица,  суровая баба с припухшей  от
выщипанных усов губой, сидела,  как мумия, неподвижно.  По левую руку от нее
уселась  полярная  сова,  белая,  с  крапинками  на  крыльях.  Глаза  у  нее
зажигались,  отражая   солнечный  луч,  вроде  настольной   лампы.   В  этом
магазинчике вечно  что-то бегало или летало.  Можно  было предположить,  что
продавщица тоже летала, вместе с совой. А сова была ее дочерью.
     Скользнув по  шеренгам бутылей, он увидел, что  сегодня появилось новое
вино. Вначале он взял "Бычью кровь", потом заменил на светлое "Европейське".
Сейчас он находился с девушкой, да и вообще опасался пить.
     - Сгодится сухое?
     Рая пожала плечами:
     - Все равно.
     Отпила, обтерев с горлышка слюну. Но тепло  ее  губ,  нагревших стекло,
осталось. Как передала поцелуй! Благодарный ей,  он достал из-за пазухи одну
из груш, подаренных Федосом.
     У Раи сразу прорезалась речь:
     - Груша!
     - Дарю насовсем.
     - А чем будешь закусывать?
     Вернула, оставив на душистой мякоти плода очертания своих маленьких, но
белых и твердых  зубов.  Он  съел этот след,  оставив  свои зубы.  Получился
поцелуй более глубокий. Рая оживилась, расстегнула пальто. Оправила юбку (не
такую  уж  и голубую,  как  оказалось  вблизи, а застиранную  и  державшуюся
кое-как),  чтоб  прикрыть  порванный  на колене  чулок.  Каким-то  особенным
движением маленьких рук отбросила свои темные волосы в спутанных завитках. В
ячеях ее кофты проступили  маленькие  пухлые груди.  Охватывая  взглядом эту
небрежную  Раю,  светившую в разных местах такой  обжигающе-белой кожей, что
захватывало дыхание  и  зубы  ломило,  как от ключевой воды,  он  подумал  с
тоской: почему счастье с этой девушкой для него невозможно? Признаться  ей в
любви?  Должно быть, ей все равно,  кто ее любит:  он  или  другой.  Сделать
предложение? Ответит, что замужем. Какой же выход из положения?
     Сова ударила клювом за спиной, поторапливая к действию. Он наклонился и
поцеловал Раю. Она не раскрыла рта, но ответила. А ответив, рассердилась:
     - Жора, не дури.
     - Так не годится, Рая! Не по-честному...
     - При всех! Как тебе не совестно?
     - Кто смотрит!
     - Отстань лучше...
     На этот раз он  добился своего.  Она ответила страстно, обхватив его за
шею. Поцелуй мог быть бесконечен, но они захлебнулись.
     - Кровь...
     - На, запей вином.
     Она удивленно смотрела:
     - Что с тобой? У тебя даже глаза изменились...
     Не зная, что ответить, оттянул свитер, показав отметину на плече.
     - Акула хватила, плавником.
     Рая обомлела:
     - Какой превосходный синяк!
     Сразу  ослабив  свою  женскую   настороженность,   она   приступила   к
обследованию,  воспринимая его как пациента, которому  надо  помочь.  В этом
профессиональном общении,  исключавшем интимность, он сразу  все потерял. Он
сам все испортил!.. Теперь все пропало.
     - Сбрехал насчет акулы?
     - Немножко есть.
     - А откуда кровь? Просто подрался?
     - Да.
     - Меня, Жорка, не проведешь!
     - Ясное дело.
     Довольная, она засмеялась, показав ямочки на щеках... Что ни говори,  а
отношения все же сошли с мертвой точки! Море открыло на Раю глаза, но море и
мешало. И если дело пойдет так, как он наметил, то Рая будет второй "Шторм",
который ему надо поднять. Куда она денется от  него?  Она будет  уступать  и
уступит.
     - Рая, ты замужем?
     - Зачем тебе?
     - Хочу знать.
     - Была с  одним, - ответила  она. - Остался у  нас,  неженатый...  -  И
добавила, помолчав, глянув на него исподлобья: - Горевала я с ним.
     - Почему?
     - Был  такой... тоскливый.  А как задумается...  на полдня! И люби его,
люби, люби...
     - А сам?
     -  Как увидел меня, простоял на улице  час. Я думала,  пьяный...  - Она
сделала пальцем  ручеек из пролитого вина. -  Под вечер пришел, продал дрова
на шампанское: "Выходи замуж!" - И засмеялась, не меняя выражения лица.
     - Что же дальше?
     - Ушел сам! И  нет его... - Она покачнулась, и он  ее подхватил, думая,
что опьянела. - Давала на переливание, - объяснила она. - Нашей одной, лежит
на сохранении. Да ты ее знаешь.
     - Кто такая?
     - Настя.
     - Настя! Что с ней?
     - Вроде обошлось... - Рая подняла голову: - Тебе плохие сны не снятся?
     - А тебе?
     - Мне снятся.
     - А мне нет.
     -  Потому  что ты! Ты появился тут, запутал  всех, закрутил...  Чего ты
ходишь  за  мной, выпытываешь? - заговорила  она,  дрожа, поднося  к  глазам
кулачки и  опуская их.  - Что ты сделал  сам?  Ты Машу, эту глупую,  бросил,
посмеялся  над ней!  Ты Настю обманул! Ты друга своего оставил, растоптал...
Ты противный, холодный, жестокий... как пень!..
     Никто еще не говорил ему такое.
     Рая была как невменяемая, что на нее нашло? Не спасли мальчика? Но ведь
она  не просто  кто-то:  медицинская сестра. Ведь  не глупа!  А  при чем тут
Володя? Каким образом он его "растоптал"? Что не всегда отвечал  на  письма,
не приезжал? Он работал на спасениях, и Володя знал... Но это ее  бешенство,
чисто  женское, смешавшее  все,  было  так  похоже  на  забытье,  что он  не
перебивал.  Лишь  отводил  ее слова  теми отрывочными возражениями,  которые
возникали в голове. Наверное, причина в том,  что  ей плохо, одиноко. Просто
она устала!..
     Он прижал ее руку к столу.
     - Успокойся, перестань.
     Она отдышалась:
     - Что я наговорила! Прости, Жора.
     - Как станешь моей, прощу.
     - Ты все шутишь, а не прощаешь.
     - Чепуха! А Насте передай... - И, беря ее руку опять, сказал,  ужасаясь
от того, что говорит: - Скажи ей, что мальчика я спасу. Я подниму его живым.

4

     В салоне "Северянки" было тесно от народа,  который ехал  за зарплатой.
Сидя  среди  сплавщиков  леса, огрубелых  на  безлюдье,  Суденко вспомнил  о
рыбаке. Быть может, Гриппа вернулся  с  ними? Ожидал, что  кто-либо упомянет
его имя.  Но здесь,  как водится, не называли ни имен, ни фамилий. Неско