овую перину.
     - Не спишь, Валя?
     - Лежу... - Дыхание у Кутузова проломилось, словно внутри у него лопнул
пузырь. - Дай рассолу попить.
     Суденко поискал под койкой банку с помидорами.
     -  Сколько краски угробил,  -  пожаловался Кутузов, хлебая  с  плеском,
обливаясь. - Двенадцать банок голландских белил, из фарфоровой глины. Достал
в Сингапуре, жена просила форточку окрасить - не дал... Зачем? - произнес он
с невыразимым страданием. - Чтоб они сейчас ободрали по камням!..
     - Обойдется, Валя.
     - Эх, пропили пароход! - Кутузов перевернулся на другой бок.
     На трапах и в коридоре  было пусто. В  салоне  сидел Данилыч в  широких
штанах с отвислыми карманами. Он чинил свою старую телогрейку.
     - Не спится, Данилыч?
     Электрик поднял голову и, вытягивая из ватника  нитку, длинную, почти в
размах руки, ответил, подмигнув:
     - Лампочки горят?
     - Горят, Данилыч.
     - То-то... - И стал продергивать нитку обратно.
     Вскочил наверх.
     Магнитный компас  вышел из строя. По освещенной мачте  было видно,  что
"Кристалл"  отходит, а  компас ничего не показывал: или его замагнитило, или
заклинило шпильку,  на  какой  он  висел.  Гирокомпас  не давал  отражения в
рулевую,  на  зеркальное  стекло. Работал  только  эхолот,  прожигая  бумагу
линиями искрящихся точек. Судно казалось  неуправляемым.  Даже двигателей не
было слышно. Можно  было предположить,  что их несет в потоке,  возникшем от
прилива штормовой воды.
     Кокорин включил телефон связи с машиной.
     - ПУМУ*, ответьте мостику.

     * Пост управления машинной установкой.

     В  ПУМУ  что-то  булькнуло,  и  после  долгой  паузы  послышался  голос
вахтенного механика:
     - Мост, ПУМУ слушает.
     - Почему винты не работают?
     - Они работают, - отвечал молодой механик не совсем уверенно.
     - Нет, не работают! Где Дед?
     - Старший механик просил его не беспокоить.
     - Немедленно разбудите!
     После долгих проволочек Микульчика побеспокоили.
     - Почему винты не работают? Я не могу сменить реверс...
     - Если винты крутятся, значит, работают.
     - Не работают! Ты что, глухой? Машины не слышно.
     - Я сейчас запишу свое мнение в судовой журнал, - пригрозил Микульчик.
     - Пошел ты со своим мнением...
     Положение Кокорина можно  было понять.  Согласившись на  этот  рейс, он
брал на  себя ответственность  за судно. Однако не подозревал, что  плавание
сложится так тяжело.  К тому же опасность, хоть он и любил о ней поговорить,
была неведома ему, как человеку большой физической силы. А тут его разбудили
для   дела,  и  то,  что   энергия,   которую  он  бережно   копил,   сейчас
расплескивается  в пустоту,  наверное,  и было  самое  мучительное,  что  он
ощущал.
     В это время тихо  открылась дверь капитанской  каюты. Просеков прошел в
рулевую и глянул только на эхолот.
     - Доложите обстановку, - сухо сказал он, остановившись перед Кокориным.
     - Определиться не можем,  - ответил  старпом.  -  Идем  в  максимальном
приближении к берегу.
     Просеков кивнул.
     - Я был намерен лечь в дрейф, но течение унесло нас...
     - "Я", "нас", - выделил местоимения Просеков. -Плохие мореходы говорят:
"Сели на мель". Но: "С мели снялся"...
     Кокорин  яростно заходил  по рулевой. И тут Просеков  его  окончательно
подкосил:
     - Постарайтесь, капитан, не раскачивать судно...
     Кокорин угрюмо замолчал.
     - Штурман!
     - Слушаю... - Сара отклеил нос от карты.
     -  Следи и подмечай! - И, с  наслаждением  охватывая  взглядом  нелепую
фигуру плотника, небритого,  в ватнике, с нерасчесанной,  как куст, головой,
даже от волнения сглотнул: - Захотелось тебя увидеть, Леша...
     - Coy-coy.
     По  расчетам Просекова, только выходили на траверз подводного колокола,
установленного  на  плавучем маяке мыса Святой Нос. Обычно звук,  издаваемый
колоколом, слышен в телефоне того борта, со стороны которого находится маяк,
и не слышен, если судно стоит кормой или прямо направлено на него. К тому же
звуковая  волна часто заглушается  шумом  воды,  обтекающей борта.  Так  что
радист  должен иметь  отменный слух,  чтоб  уловить  сигнал и держать  его в
секторе  слышимости  до  определения  точного  направления.  Наконец   взяли
гидроакустический пеленг.  Обогнули маяк,  оказавшийся довольно  большим,  с
широкой   патформой,   удерживавшей   200-килограммовую    тушу    колокола,
раскачивавшегося на цепях под водой, и сделали поворот в шхеры Минина.
     Вскоре  они начали проступать  островками разниобразной формы,  которых
локатор  не воспринимал в  упор, так  что  они  как бы  появлялись внезапно.
Скорость течения, распавшегося на потоки, стала возрастать, и "Кристалл" так
водило на перемежающихся  струях, что  казалось, сейчас наткнется на скалу и
разобьется вдребезги. Не только тяжелейший вход в шхеры, но и движение в них
в любую  минуту  грозило гибелью  "Кристаллу",  если б  не умение Просекова,
мгновенно  произведя  расчеты,  отдавать точные приказы  рулевому,  а  также
умение  Шарова  не  менее  точно  исполнять  их,  успевая  улавливать  огни,
пролетавшие на фарватере,  изменение цвета  которых показывало,  с какой  их
обходить стороны.  В  сущности,  для  Суденко  остались в памяти  эти  двое,
Просеков  и Шаров,  и еще радист Свинкин у  слухового  аппарата,  и бледный,
застывший как  изваяние, Кокорин, и  штурман Сара, склонившийся над  столом.
Наверное, Просекова  забавляло, что  он считался  при Саре  матросом,  и  он
находил время, чтоб давать Саре трогательные разъяснения насчет того, что он
делает  и зачем, а Сара  все это немедленно записывал, как прилежный ученик.
Весь этот  ночной  пролет в шхерах продолжался  не больше  часа, хотя  время
тянулось бесконечно. Наконец эхолот  показал увеличение глубин, они выходили
из шхер  и,  словно  из облака, спустились  на  звездную  полосу  Болваньего
пролива. Этот яркий  свет оказался неожиданным даже  для птиц, и было видно,
как  они,  вылетая из  стены  тумана,  не решаются сразу  лететь дальше и  в
ослеплении делают над морем большие круги.
     Шаров прибавил свет в компасе: магнитный онемел,  он  только приходил в
себя, а гирокомпас помаленьку очищался, и рулевой готовился по нему править,
зацепившись  за  одну или две цифры. Суденко  внезапно почувствовал какое-то
сближение капитана и рулевого в этой темной рубке перед  широко всплывающими
огнями земли. И понял, что надо уйти.

19

     В гавани, как всегда утром, развивалось сильное течение. Оно было такое
стремительное, что разглаживало прибой, как прачка накрахмаленное белье.
     Ни  одна из шхун,  отбивавших поклоны морю за буем Экслипс, не решалась
идти в порт. Обычно эти суденышки сутками  торчали  на рейде, отваживаясь на
швартовку лишь  в  редкие  минуты  затишья. Деревянный  пирс,  отходивший от
берега, как указательный  палец, был пуст, и движение корабля, оправданное в
море скоростью, должно было сейчас получить логическую завершенность рейса.
     Поэтому "Кристалл", оставив без внимания покойный рейд, пронесся сквозь
строй деревянных судов, как белая морская птица среди выводка квохчущих кур,
и смело устремился в открытое окно гавани. Он шел с приспущенными якорями, у
которых застыл боцман Кутузов, чтоб вцепиться ими, как клешнями, в скалистый
грунт: со  штурвалом,  накатанным  на  поворот, который  сжимал  Леха Шаров,
готовый броситься на таран течения, противопоставив ему  крепость своих мышц
и лошадиные силы машин, возле которых застыл Микульчик со своими  механиками
и  мотористами,  Вовяном  и  Андрюхой; со  стерегущими  матросами  Величко и
Трощиловым, державшими наготове  свернутые петлями  бросательные концы;  при
зрительском  соучастии  радиста Свинкина, повара Дюдькина и весело  лаявшего
Дика,  кипевших желанием броситься  на выручку кому-либо, и  при ажиотаже на
охотничьих судах, где  уже лязгали  цепи и прогревались  двигатели, так  как
всем стало ясно, что "Кристалл" идет на причал и можно пристроиться за ним.
     В этих  условиях, мысленно сняв с себя бронированную кольчугу "Агата" и
облачившись  в алюминиевую распашонку "Кристалла",  капитан Просеков взмахом
руки отдал приказ рулевому.  Леха  Шаров протаранил течение на самом опояске
"восьмерки",  где ее разнотекущие  струи, перекрещиваясь, ослабляли  себя, а
Просеков,  переведя телеграф на  задний ход, сумел развернуть судно на одной
пятке кормы, и, как только  "Кристалл"  описал дугу, течение,  оказавшись  у
него с морской стороны, привело рыскавший нос в соответствие с линией ветра.
Теперь течение ограждало их как барьер, и только ветер осталось перехитрить.
С  этим справился боцман,  обрушив в  воду свои  якоря.  Поигрывая  чугунной
цепочкой, чтоб ветер скользил под углом, не натягивая звенья, он в мгновение
ока оказался у ветра за спиной, вытравив ровно столько цепи, чтоб ее хватило
до  пирса,  а  потом,  когда ветер  пропустил,  тут  же подобрал  цепь,  дав
"Кристаллу" опереться на якоря.  Наступила очередь  Величко и Трощилова. Они
не промедлили,  с ходу заарканив несущийся берег, и, как только там зацепили
тросы,  положили   внакрут   на  кнехты,  и  при  полном  изумлении  публики
легковесный "Кристалл" (ошибись  Просеков  хоть на миллиметр, его б  сдуло в
море как пушинку)  прикоснулся к ободранным сваям скулой,  а  потом прижался
всем  корпусом,  сотворив маленький  морской шедевр,  который  мог понять  и
оценить только истинный моряк, а не какой-либо брюзга или чиновник.
     Вступая  в свои права, Кокорин молча проводил  взглядом  удалявшегося в
каюту  недисциплинированного  матроса  Просекова.  Нетерпеливо  посматривая,
когда за ним закроется дверь, Кокорин не мог предположить, что его ждало еще
одно испытание.  Приготовил его боцман Кутузов, который запереться Просекову
не дал.
     Одетый в парадную форму, о чем говорила пара новеньких белых  перчаток,
обтягивавших рукава ватника наподобие  мотоциклетных  краг (обычные  нитяные
перчатки,  предназначенные для  работы на палубе), сжимая в  руках швабру  и
веник, произнес с  торжественностью в голосе,  придававшей особую значимость
тому, что он говорил:
     - Я принял решение почистить тут как надо быть...
     Просеков, как ни был строг, уступил.

 * ЧАСТЬ ВТОРАЯ. МАРЕСАЛЕ *

1

     После  урагана море было пустое,  в тяжелом похмелье  волн. Еще ни один
пароход не вернулся из плавания, и на рейде порта не было видно ни мачты, ни
огонька.  Обрывистый берег гавани, вдававшийся оконечностями далеко  в море,
был  перепахан вдоль  и  поперек. Волны разметали в затоне портовый  флот, а
одну  баржу  забросило  прямо на  тротуар,  напротив винного  магазинчика  с
красной дверью.  Местами дамбу слизало начисто, и  волны, перелившись  через
нее,  затопили  дорогу,  по  которой  возили  уголь,  подступив  вплотную  к
деревянным  развалюхам  на  берегу.  При  ударах  с моря, окатываемые  такой
холодной  водой,  что  она льдом  отслаивалась  на  стенах,  эти  строеньица
разваливались прямо на  глазах. Выдержали портовая кузница и сторожевой пост
- бревенчатое здание на сваях, с фронтоном и лестницей.
     Но вот волны  начали отступать, и море уже не казалось таким безлюдным,
как  прежде. Изредка на горизонте  можно было увидеть дымок охотничьей шхуны
или самодельный парус, который ставил какой-либо нетерпеливый рыбак. А ночью
стали видны огни пароходов, идущих сюда для ледокольной проводки. Они пришли
к  концу  дня, а  еще  раньше  брандвахта  пропустила с  десяток  деревянных
посудин, чудом  уцелевших в урагане и  теперь триумфально дымивших остатками
угля. Море разглаживалось, но внутри него еще словно раскачивался гигантский
маятник, и  время от времени слышался глухой, нараставший из глубины гул,  и
над  волноломом  вставала километровая завеса из пены и брызг. Но эти  удары
звучали все реже и реже, а потом замолкли.
     К вечеру  в  поселке  сорвался сильный ветер,  который  так  раскачивал
деревянную набережную над морем, что она была готова обрушиться вниз. Идя по
угольной дороге к столовой,  Суденко увидел,  что  набережная в одном  месте
разломана, и приметил  это  место,  чтоб  помнить, когда будет возвращаться.
Ветер  срывал  целые  гребешки  пены,  и брызги  летели  через  дорогу,  что
булыжники. Хотя тротуар улицы был пуст и вел прямо в гору, Суденко незаметно
для себя свернул с него и  проблуждал около часа всякими  переулками. И  был
вознагражден  тем,  что  столовая  оказалась  открытой.  Внутри  нее   горел
керосиновый  свет (еще не починили портовую электростанцию), а у входа,  под
стеклянными  барометрами, он  увидел  девушку  в красном  пальто.  Она  была
черноволосая, с небольшой  раскосостью глаз, похожая на азиатку, но с  белой
кожей, и так расцвела на холоде, что лицо было розовое.
     - Ты один пришел?
     - А ты разве другого ждала?
     - Нет, тебя...
     Она сунула ему  руку  под куртку, и он  ее  холодную ладошку  прижал  к
груди.  Это была  Рая, медсестра, с которой  он познакомился возле почты. Он
вспоминал о Рае в море, и то,  что видел ее сразу после плавания, показалось
хорошей приметой.  Конечно, они не договаривались о встрече, но ведь прошлый
раз   Рая   тоже   подошла  сама.  Вообще  в  ее  поступках   была  какая-то
безотчетность, на чем она попадалась, но сразу же начинала бунтовать,  как и
сейчас, будто если он ее обнимет, так бог знает что произойдет. Смотрел, как
Рая,  стоя  в  двух  шагах, приводит  себя в  порядок  какими-то неуловимыми
грациозными движениями зверька.  Делала это так, словно и не  думала, что он
стоит и смотрит. В эту минуту он так любил Раю, что хотел, чтоб она поскорей
ушла. Но Рая была доброй и не могла уйти просто так.
     - Обижаешься, Жорка, да?
     - Да.
     - Не обижайся...
     Столовая  была  неплохо  освещена.  На  каждом столике горело по  одной
лампе.  Он снял  с  себя куртку, обрызганную морем, и, отряхнув,  повесил на
гвоздь. Потом сел  за столик  и  вывернул фитиль, чтоб разглядеть, кто здесь
сидел.   Из  посетителей   были  сезонные   рабочие:   угольщики  и  шоферы,
откомандированные своими  женами в Арктику за  большими заработками. Все они
имели  покупки,  завернутые  в  бумагу.  Это могли  быть  оранжевые  женские
купальники, которые висели  возле буфета. Отдельно сидел  шофер  из местных,
Федос,  без купальника и  даже без своей кожаной куртки.  Наедине с бутылью.
Суденко  его  знал, но Федос, задумавшись  о  чем-то,  его  не увидел.  Зато
человек,  бравший в буфете крупу, взглянул на  водолаза  с интересом. Он был
плотник  или лесоруб, так  как  держал  пилу, обмотанную тряпкой  по зубьям.
Настя, официантка,  направилась на  кухню,  чтоб  выяснить,  что  там  есть.
Суденко смотрел ей вслед, а потом смотрел на дверь, за которой она скрылась.
Он так задумался ни о чем, что даже не заметил, как она вернулась.
     Настя  принесла бутылку "Мицне" и, обтерев  ее передником, поставила на
стол. Вино было замерзшее, с ледяным сердечком. Это сильно уменьшало  объем:
из пол-литра получался стакан. Зато вкус изменялся положительно.
     - Что-то хотела у тебя спросить...
     - Спрашивай.
     Настя не могла вспомнить.
     В  этом  поселке  все  ходили  сонные,  перед  полярной  ночью. А  если
засыпали,  то не на  день,  не  на два. Однажды  тут уснул  на  своем  посту
работник  военизированной портовой  охраны,  который  проспал,  не  отпустив
поводка с собаками, ровно  одиннадцать  суток. Собаки,  осатанев, перегрызли
поводок, а охранника перенесли в служебную комнату, чтоб оформить официально
как спящего. Это было необходимо, чтоб его не уволили с работы.
     - Ты только не уходи.
     - Я никуда не тороплюсь.
     Официантка ушла.
     Посмотрел на огни  каравана,  чтоб вызвать в себе  рабочее  настроение.
Может, с утра придется осматривать  на рейде  какой-нибудь пароход.  Желания
работать  не  было.  Так всегда, если подворачивается  что-то.  Приходишь  с
рейса, как  с  вывихнутыми пальцами.  А сейчас  появился "Шторм". Что будет,
если поверят тому, что  он написал в отчете? А  что будет,  если не поверят?
Тогда он уйдет в отпуск. Как он раньше уходил? Куда летит самолет, туда и он
с  ним.  Надо уйти  как-то иначе.  Он  слышал, что такое случается с людьми:
вдруг без чего-то жизнь  теряет смысл. А теперь это случилось с ним. И выход
один: найти место, где все забудется, пройдет.
     Где же такое место найти?
     Оглянувшись,  увидел,  что  лесоруб  с пилой,  рассчитавшись за  крупу,
направляется к нему. Это  Суденко  не понравилось.  Он ничего не имел против
лесорубов, но здесь хватало свободных  столиков. В море - каюта, бесконечные
разговоры. И тут покоя нет.
     - Держи "пять".
     - Слушай, - сказал Суденко, пожимая его руку, - отступи на шаг.
     - Я по делу, - обиделся он. - Купишь пилу?
     Пила годилась для  покупки.  Один раз Суденко  покупал пилу и знал: это
такой  товар, что  не заржавеет. Но когда получаешь отпуск за несколько лет,
то даже чемодан мешает. Поэтому пила ему без надобности.
     - Не хочешь, - понял по глазам лесоруб.
     - Нет.
     Пристально посмотрел опять, словно прикидывая,  как  пройдет его второе
предложение.  Что  лесоруб хотел  предложить, тоже было с ним. Он  выдал это
движением руки,  которую сунул за  пазуху. Вспомнив про  письмо, которым его
огорошил в Полынье рыбак, Суденко не выдержал:
     - Не тяни! Показывай, что есть.
     Лесоруб вытащил руку: в ней оказалось не письмо, а ключ.
     - Ключ от квартиры, - объяснил он. - А по правде, от дома.
     - Продаешь дом?
     -  Вообще-то  мы плотники, - сказал он. - Рубили  кунгасы  для порта. А
когда  заштормило, делать нечего - сваляли дом. Для смеху. А теперь уезжаем,
а дом остается.
     - Ну, а я тут при чем?
     - Как при чем? Ведь это дом! Даже если спалить, и то согреешься!..
     Обидевшись на его непонятливость, плотник собрался уходить. Суденко его
остановил: предложение  вдруг показалось занятным. Ведь он не имел не то что
дома - даже квартиры. Он жил в морском общежитии. Вызывало подозрение только
одно: ключ.  В Маресале ни один дом не закрывался, а они отчего-то соорудили
с замком. Но паренек был такой, что хотелось верить.
     - За сколько продаешь?
     - За четыре червонца, - сказал он. - Ну, за три.
     - Двадцать пять рублей.
     - Бери.
     Суденко взял ключ, передав ему деньги.
     - А где стоит?
     - В заливе.
     Может,  там и  в  самом  деле  что-то стояло... Лед  в  бутылях  помалу
оттаивал, и они  нацедили еще  стакан, чтоб спрыснуть  сделку. Плотник,  как
оказалось,  впервые  продавал  дом,  а  Суденко  впервые  покупал  - это  их
сблизило. Пилу он отдал в придачу к дому. В общем, все обошлось как у людей,
без  всякой чертовщины. Но  потом,  когда плотник ушел, Суденко подумал, что
это уже  второй разговор про дом. Сейчас он купил  готовый,  отказавшись  от
Володиного, который еще надо строить. Отказался потому, что рыбак представил
его  как  завещание.  А  если  рассуждать  так, как  этот  Гриппа,  то  надо
наследовать и имущество  Володи, и его семью, если  она есть. Кажется, таких
обязательств они друг другу не давали. Но в принципе он не против дома, нет.
Особенно такого, куда можно пешком дойти.
     Почувствовал руку на плече.
     - Ты чего такой? - спросила Настя.
     - Как тебе сказать...
     - Не уезжай, пока море не замерзнет, - попросила она.
     Эта Настя была как сестра.  Такое случается,  и не объяснишь. Встретишь
сестру, хоть  и с другой  фамилией. А если  просит  о чем-то  сестра, то это
закон для брата.
     - Почему?
     - А кто мне сына спасет?
     Суденко опешил:
     - Разве мальчик твой?
     - Непохоже?
     - Молодая...
     - Зато ранняя... - Она так неожиданно рассмеялась, что он опешил опять.
- Вот напугала тебя!
     Что-то тут  было не  так. Но  выяснять у поселковых - гиблое дело.  Тем
более  про  детей.  Раньше  сюда  приезжали  женщины   всякие  -  непутевые,
заблудшие,  истерзанные  жизнью.