дальше  и ничего страшного не происходило.-  Стал
добрей!
     Казаки,  сопровождавшие  капитана,  замечали,  что   якуты  его  сильно
побаиваются.
     - Смотрите, он начнет вас мутить! - поддразнивали они погонщиков.
     -  Он  прошлый  год  строго людей наказывал... На Алдане  взялся пороть
подрядчиков,- отвечали якуты.- А что, он отчета нынче не требует?
     - Нет...
     - Хорошо, что  он в прошлый год с Аяна другой дорогой ехал, мы боялись,
что мимо нас поедет.
     Чем ближе становилось море, тем подробней представлял себе капитан все,
что следует сделать  и в  Охотске  и  в Аяне, где  и каких  брать людей  для
зимовки.  Среди них должны  быть куз-нец,  плотники,  столяр. Каждый  должен
владеть оружием. Нужен оружейный мастер,  два-три слесаря. И помнил, что еще
надо мебель  купить, пианино, говорят,  можно приобрести в Охотске по случаю
отъезда всех чиновников на Камчатку.
     Он думал и думал, глядя то в  гриву  своего  коня, то на вершины  ярких
берез, шумевших свежей листвой, и по временам вынимал записную книжку, делал
записи. В уме  его,  как я  всегда, когда он  готовился  к делу, складывался
обширный план,  он все глубже и глубже проникал мысленно  в самые мельчайшие
подробности этого плана,  и  всякая  мелочь заботила его, а  иногда вызывала
тревогу.  Теперь капитан  был свободен от тех мучений,  что  испытывал  он в
прошлом году, и вся  его энергия была  направлена на обдумывание предстоящих
описей, на подбор людей, на заготовку припасов и продуктов.
     Другое движение мысли было как бы вширь, он старался  проникнуть умом в
те  дали  края,  в  которых, как  он  полагал, таились  цель  и  смысл всего
происходившего.
     Екатерина  Ивановна  переносила  дорогу  хорошо.  Она  не  зря  скакала
несколько дней верхом во время переезда из Горячинска. У нее и прежде навыки
к верховой езде  были не меньше, чем у Екатерины Николаевны и  Элиз, которым
она  старалась подражать  после их беспримерного путешествия. Но вскоре  муж
заметил, что Екатерине Ивановне трудно, но она терпит.
     - Тебе плохо, мой друг?
     - О нет! - отвечала она.
     Но лицо ее было бледно. На остановках она  часто просила мужа  оставить
ее в палатке одну с горничной Дуняшей.
     "Бедная  моя Катя,- думал Геннадий Иванович, глядя, как она свешивается
с седла то на одну сторону, то на другую.- Зачем я  взял тебя с собой?" Тело
ее, видимо, было избито непрерывной ездой. Она упрямо отказывалась ехать все
время в "качке" и пересаживалась то в особое дамское,  похожее  на кресло, а
за последние дни - иногда - в мужское седло.
     - Геннадий, прошу  тебя, поезжай вперед и не смотри  на  меня,- шутливо
говорила она.- Я лягу в гамак и отдохну, но позже...
     Она помнила, как на этом же пути в позапрошлом году вызвала нарекания и
упреки Николая Николаевича  и его  спутников Екатерина Николаевна п как  она
оказалась  чуть ли  не  обузой для экспедиции.  Помня  это путешествие и все
приключения  и неприятности его, Екатерина Николаевна до сих  пор терпеть не
могла Струве.
     Катя совсем  не хотела обнаружить свою слабость и оказаться в  таком же
положении.  Она не желала быть в тягость другим и заставляла себя ехать. Она
хотела, чтобы  ее муж гор-дился ею. Замечание, которое сделал Муравьев своей
жене, она принимала и на свой счет.
     Она помнила  и другое, что  Екатерина Николаевна все  же подчинилась  и
послушалась мужа, который требовал от нее лишь одного -  терпеть и привыкать
к седлу, и ей после этого действительно стало легче.
     Она знала, что муж никогда не упрекнет ее.
     Сначала  у  Кати  болели  только  ноги и  спина. Но  за  последние  дни
появились острые боли  в животе.  "Это  от непривычки! -полагала  она.- Надо
терпеть!" Она бледнела, худела, по улыбалась.
     Муж   тревожился.   Начались  отроги  последнего  хребта,   приходилось
переправляться через горные потоки.
     В душе Кате ужасно нравилось, что муж такой герой, а так тревожится  за
нее,  так пугается каждого признака ее страданий и озабоченно расспрашивает,
когда что-нибудь замечает. Он очень чуток и видит все.
     Она успокаивала его и переносила боль, чувствуя, что это все ради него.
Лишь сон  успокаивал ее. Она каждый вечер ждала, что наутро  уже привыкнет и
боли прекратятся и она
     635
     встанет такая  же  здоровая,  какой была всегда. И на  самом  деле  она
вставала бодрая и  веселая. Но  стоило  пуститься в  путь, как тело начинало
ныть, настроение падало, тряска бередила больной живот... Она терпела, ждала
остановки  на  обед, ложилась  в  гамак,  а  потом  ждала  ночлега  и  опять
надеялась, что утром встанет здоровая...
     "Зачем я ее взял?" -  упрекал себя Невельской. Когда-то он сам  говорил
ей, что  не надо поддаваться усталости, а теперь сетовал на себя за это. Его
советы  оборачивались против  него самого.  А  она так упрямо  следовала его
советам. "Что я наделал!  Если бы я знал, я бы никогда  не говорил ей ничего
подобного".
     В полдень на остановке Екатерина Ивановна подъехала и подняла сетку. По
ее потному, посеревшему  лицу видно было, что  ей очень  плохо. Она положила
обе руки ему на плечи и, сделав усилие, стала слезать.
     - Что с тобой?
     - Я  должна закалиться  и  привыкнуть, не  бойся  за  меня...  Я  знаю,
Екатерина Николаевна  мне  говорила, надо перетерпеть... Видишь,- улыбнулась
она, вставая на ноги,-  я совсем не разбита, как тебе кажется, не  думай так
обо мне.
     "Лучше  бы ты  жила в  Иркутске",- думал Невельской. Ее взор, казалось,
спрашивал: "Ты боишься, что я буду в тягость экспедиции?"
     - Мне  гораздо лучше! -  сказала  Екатерина Ивановна, идя к палатке, и,
вдруг обернувшись, словно догадываясь о его мыслях, взглянула настороженно.-
Поверь, тебе только кажется, что мне так тяжело! Немного ломит ноги...
     "Нет, она совсем разбита",-  думал тем временем  Геннадий. Он больше не
верил ее словам.
     Разбили палатку. Дуняша, служанка Кати,- "смешная индюшка", как в шутку
называла ее  молодая  госпожа, с  тех  пор  как в  пути  она надела  мужское
платье,- опять сказала Геннадию Ивановичу, что к барыне нельзя, а сама  ушла
в  палатку.  Они там долго  пробыли одни. За  Геннадием Ивановичем прислали,
когда Катя легла. Видно, ей стало полегче.
     - Сядь рядом,-  попросила  она.-  Расскажи мне  что-нибудь.  Я  завтра,
наверное,  буду совсем здорова...  Я не могу сказать тебе...  Ну,  словом, у
меня сегодня очень болит живот...
     Он стал рассказывать ей про Крым, Севастополь и Турцию.
     Она любила слушать его рассказы о путешествиях.
     Они утешали и убаюкивали ее, как колыбельная, все эти исто-
     636
     рии, в которых поминались корабли, гиляки, турки, описи и матросы
     Чуть  свет  во  мгле замерцали фонари.  Невельской  вышел  из  палатки.
Началась укладка, вьючанье. Завтрак уже был приготовлен.
     И вот все снова уселись верхами. Катя немного задержалась в палатке.
     - Сегодня поезжай в гамаке, прошу тебя,- сказал муж, когда она вышла.
     Она улыбнулась.
     - Да, я сегодня поеду в гамаке.
     Взор ее  ликовал, она видела его тревогу.  А он, не  понимая,  чему она
радуется, тоже обрадовался, решив, что ей полегчало.
     К тому же он надеялся, что  если она не будет сегодня ехать в седле, то
ей в самом деле станет легче.
     Она  взяла  роман   Эжена  Сю,  опустилась  в  гамак  и  засмеялась  от
удовольствия. Тут было удобно... Накануне прошли самый трудный участок через
хребет. Виды - чудо. Нынче опять лес и болото.
     А  Невельской уселся в  ее, похожее  на кресло седло и,  свесив ноги на
одну сторону, снова обдумывал свои планы. Он решил, что возьмет в экспедицию
кузнеца с "Байкала". Это прекрасный кузнец!  Они вдвоем с Коневым работали в
кузнице  у  гавайского  короля.  В  памяти являлись  лица матросов, знакомых
казаков.
     Теперь у  капитана  были высочайшее повеление  занять Амур и бумага  от
губернатора,  разрешающая  брать  в  любом  порту  с любого  корабля  любого
человека  в свою  экспедицию. Теперь уж ему  не мерещилось по ночам, как под
грозный  бой  барабанов  с  него перед  строем срывают  эполеты. На  душе  у
Геннадия спокойней... И кажется  ему,  что  Кате в самом деле  лучше. "Слава
богу!" - думал он.
     К полудню Геннадий Иванович устал. Он почти не спал эту ночь.
     -  Ложись  в  гамак,  я   отдохнула   и   чувствую   себя   значительно
лучше,-сказала Катя по-французски,-а ты поспи. Ведь ты не спал всю ночь.
     Она села в седло, а он, счастливо улыбаясь, залез в гамак.
     "Да, я мнителен,- думал Невельской, засыпая,- Мне  все  кажется, что ей
очень  тяжело,  но  она  окрепла  и прекрасно  сносит  все, какая  умница  и
молодец!"
     Он спал долго и, проснувшись, подумал: "Какое счастье,
     637
     что она со мной... Какое это  счастье  - проснуться и  увидеть любимого
человека, знать, что ты любишь и сам любим!"
     А  кругом  болота,  у самого  носа  грязные  хвосты  и  крупы  лошадей,
забрызганные грязью. Гнилой лес, трава.
     Когда-то  Геннадий мечтал  о морских  путешествиях,  о  перестрелках  с
пиратами, абордажах, сожжении неприятельских кораблей. А теперь он понимает,
что,  для того чтобы получить  настоящий широкий  выход к морю,  не  следует
сторониться ни  болот,  ни  грязных конских хвостов, ни вьюков;  надо  уметь
командовать якутами и казаками так же хорошо и справедливо, как матросами.
     Он  подумал,  что в книжку  надо еще  записать о кирпичах. Он занимался
теперь лошадьми, грузами, фуражом, кирпичами.
     Кто-то догонял его, хлюпая копытами по болоту. На гнедой  длиннохвостой
кобыле вскачь неслась  Дуняша. Ее  волосы растрепались.  Она сидит  в  седле
по-мужски. Покрасневшее лицо ее полуприкрыто белым платком, закрывающим щеки
и уши.
     -  Барин, Катерине Ивановне плохо!  Скорей! - крикнула  она и на  скаку
завернула коня, как лихой наездник.
     Невельской выпрыгнул из гамака и кинулся к жене. Якуты придерживали ее.
Караван встал.
     - Сними меня,- чуть слышно сказала Катя. Он стал помогать ей.
     -  Милый  мой... Мне страшно больно... -  И  она,  кладя ему  голову на
плечо, горько расплакалась.
     Катя  не могла шевельнуть  ногами, свести их вместе. Тело ее - сплошной
синяк. Она не могла встать.
     "Боже, что я с ней сделал!"
     Невельской приказал сейчас же разбить палатку и разводить костер.
     До Охотска было недалеко.
     - Холдаков!-позвал он урядника.- Сегодня больше никуда не едем.
     - Тут недалеко, Геннадий Иванович, на носилках донести можно,- возразил
казак.
     Когда Катю  уложили  в палатке, она  взяла руку мужа и прижалась к  ней
лицом.
     Он почувствовал, что она горит.
     -  У  тебя сильный  жар,-  с тревогой  сказал  он.  Ее  губы высохли  и
покрылись корками.
     Вдруг она услышала, что он плачет. Он опустился перед ней па колени.
     - Геннадий! - приподнялась она и порывисто обняла его.
     Она была  смущена  и поражена,  что  ее муж умеет так рыдать. Его слезы
придали ей силы. Екатерине Ивановне казалось,  что он нуждается в ее помощи,
что без нее он несчастен. Ей стало жаль его.
     "Никогда,  никогда ничего не удается мне так, как я хочу!" -  в горькой
досаде думал он.
     - Зачем я взял тебя!
     -  Я  сама  хотела  этого,- проговорила  она,  откидываясь.  Ночью  она
бредила.
     Утром Невельской приказал каравану  идти  вперед. Он оставил  при  себе
Авдотью,  казака  и  двух якутов  с  лошадьми, а в  Охотск  написал письмо с
просьбой немедленно выслать доктора.

Глава 33 В ОХОТСКЕ


     Последние  десять   верст  матросы,  высланные  из  Охотска   навстречу
Невельским,  Екатерину Ивановну  несли на  носилках. Поздно  ночью переехали
через озеро на лодке. Слышно было, как, идя по глубокой гальке,  люди бухали
в нее ногами. Впереди шел казак с фонарем.
     Время от времени отчетливо слышался какой-то грохот.
     - Что это шумит? - спросила Катя.
     - Это кошка шумит,- ответил один из охотских матросов,- накат.
     - Это  шумит море,- сказал муж, шедший все  время рядом.- Рушится волна
на берег... Вот, слышишь, опять...
     - Море...-  слабо  пролепетала  она.  Так  вот оно,  огромное, грозное,
бескрайнее. Шторма нет, ветра  нет,  тихо, тепло, а такой  грохот.- Как  оно
шумит! - сказала Катя, прислушиваясь внимательно.
     Оттого  что самого моря не  было  видно,  а оно  лишь угадывалось,  его
грохот казался еще грозней. Она впервые в жизни слышала шум настоящего моря.
Она выросла в Петербурге  и открытого моря не видела никогда, как никогда не
слыхала  шума прибоя.  Это  походило  на  шум  ветра  в  лесу.  Шумело "его"
легендарное море, о котором он так много рассказывал. Грохот
     639
     волн  становился все  отчетливее,  и  ей  казалось,  что  грохочет  сам
громадный океан,  и  все  величие дел  ее  мужа  и  его  мыслей  становилось
необычайно понятно ей.
     Шум прибоя возбудил в ней интерес, а с ним и те силы, что исцеляют.
     Послышались голоса, из  тьмы  подошли  люди  с фонарями,  муж о  чем-то
заговорил.
     Невельским была приготовлена  квартира у  священника. Бывший  начальник
порта Вонлярлярский сдал дела и уехал, а в  Охотске всем распоряжался родной
брат бывшего старшего лейтенанта "Байкала"  Павел Казакевич, приехавший сюда
на  службу.  Он  отправлял людей и грузы из  Охотска на Камчатку. Жил он  на
холостую ногу.
     Большой старый дом Лярского, где когда-то пили, играли в бильярд, где в
передней на старом плюшевом  диване сидел лакей, назначен был теперь на слом
и стоял черной безмолвной громадой без огней...
     На  квартире  Екатерину  Ивановну  осмотрел  врач, дал ей  лекарство  и
наставления.
     Невельской опять почти не спал ночь.
     Взошло солнце, ставни открыли.
     Катя лежала бледная, но повеселевшая, радуясь солнцу, светившему сквозь
стекла.
     - Сегодня уж никуда не надо ехать! От  одной этой мысли я чувствую себя
лучше!
     Ей  хотелось  вскочить, почувствовать себя совсем здоровой, выбежать на
солнце. Но она помнила, что врач велел лежать не шевелясь.
     - Не беспокойся,- весело сказала она озабоченному мужу,-я все вынесу...
И поеду с тобой...- И мечтательно добавила: - Да... по морю.
     Он  был рассеян, без  надобности хватал вещи, вертел их в руках. В душе
он решил, что ни в коем случае не возьмет ее с собой.
     Позже он  ушел по делам, потом она услышала, как он вернулся и  кого-то
бранил  на  улице. Наскоро  позавтракав,  он  дал  наставления  попадье, как
ухаживать за больной,  что  сделать, если у нее  начнутся боли, кого  и куда
послать, чтобы вызвать его, и сам, попрощавшись с Катей и поцеловав ее, ушел
в порт.
     К  Кате собрались местные  дамы - жены офицеров и  чинов-пиков,  еще не
уехавшие  на Камчатку.  Слух  о том,  что  юную  хорошенькую  жену  капитана
Невельского принесли ночью на
     640
     руках, уже прошел по Охотску, п все  желали ее  видеть и помочь ей. Уже
известно было, что  она  племянница иркутского  гражданского  губернатора  и
только что вышла замуж. Недавно было получено письмо ее мужа к Казакевичу, и
в обществе еще  тогда стало  известно,  что Невельские  хотят  купить  здесь
мебель у кого-либо из отъезжающих чиновников.
     Дамы принесли сласти, фрукты. Оказалось, что одна из них готова продать
свою мебель.
     Муж  пришел домой и застал  целую компанию оживленно щебечущих  женщин,
старых и молодых. На столе он увидел ананасы,  апельсины, яблоки... И тут же
соленая черемша и клюква...
     Когда  дамы  разошлись,  Катя  взяла  апельсин  и, счастливо  улыбаясь,
показала  мужу.  Она сказала, что здесь  все распродаются и  уезжают, одни в
Россию, другие - на Камчатку, и что ей  предложили мебель... Но ей  кажется,
что дорого просят.
     - Пожалуйста, Геннадий, сходи и посмотри!
     Она заметила, что у  него сегодня  какой-то странный  и неодобрительный
взор.
     - Ах, капитан! Почему такая строгость? Ведь мне в самом деле лучше...
     Невельской  увидел, что болезнь не пугает ее и она готовится к переезду
и к устройству на новом месте.
     Он сидел  как вкопанный. Она, больная, только что перенесшая тяжелейший
путь,  думала  о  том,  чтобы  была мебель и письменный стол у мужа! Никто и
никогда так не заботился  о нем! И это  в  то время, когда  он  мысленно уже
отправил ее обратно к дяде...
     Катя узнала в этот день массу новостей. Что тут, например, можно  из-за
океана заказать прекрасные вещи, и все очень недорого...
     - Дамы исправляют нам нашу политику,- шутливо добавила она.
     Дивясь характеру своей Кати, он пересел к ней поближе.
     - Но знаешь, я хочу сказать тебе... Ангел мой! Прости меня...
     -  Что такое? -  испуганно спросила  она.- Письма?  Екатерина  Ивановна
очень тревожилась за сестру, как та
     переносит разлуку, ведь они всегда были вместе.
     - Писем  нет... Я хочу сказать тебе...  Я не могу взять  тебя с собой в
залив Счастья. Оставайся здесь, и по зимнему пути ты спокойно возвратишься к
своим.
     641
     - Как? - она вдруг расхохоталась.
     Он   уверял,  просил,   умолял.   Она  смотрела  с   удивлением,  потом
снисходительно   и,  наконец,  натянув  одеяло,  обиженно   умолкла,  и  ему
показалось, что даже побледнела.
     - Тебе хуже? - встрепенулся он.
     Она тоже встрепенулась, испугавшись, что он понял все по-своему.
     - Я скоро выздоровлю и поеду с тобой! - властно сказала она.- Но как же
ты  хочешь  отправить  меня  в  Иркутск?  -  поднимаясь,  произнесла  она  с
чувством.- Ты  хочешь трясти меня снова? Да и как ты будешь один! Ты хочешь,
чтобы я получала твои письма через год?
     Его, моряка,  чуть ли  не всю  жизнь проведшего в казарме и на корабле,
глубоко трогало проявление ее любви и заботы.
     Он капитан,  вахтенный начальник, ему отдавали приказы, его награждали,
отличали, давали чины, но никто и никогда не заботился о нем. До него самого
дела не  было. И служба так сжилась  с ним,  что стала, исполу с наукой, его
личной жизнью. И вот теперь он вдруг возвратился в давно забытый, счастливый
мир, где есть ласка,  нежность, радость,  любовь. "Да, она  именно  ангел",-
думал он.
     Ему было приятно, что она, юная, красивая, умная, желает уюта для него,
заскорузлого в  грубой  и жестокой  жизни человека.  Он,  словно  в детстве,
почувствовал нежную  руку  матери па своей голове.  Он никогда бы  прежде не
подумал, что на Амуре нужна мебель красного дерева, удобный письменный стол.
Но он не мог рисковать ее жизнью ради  своей радости и опять стал просить ее
вернуться в Иркутск.
     Екатерина Ивановна и слушать ничего не хотела.
     - Кроме  страданий, я тебе  еще ничего не причинил. Из-за меня с первых
же дней ты заболела, перенесла муки.
     Она  молча повела головой. Руки  ее  протянулись к  нему.  Она  ласково
тронула его голову и склонила к себе на грудь, утешая
     сю как ребенка.
     -  Скоро   я   буду  здорова.  Я  никогда  не  думала,  что  ты  можешь
плакать!-сказала она ему.- Ужасно! Ты помнишь?
     И, как бы ужасаясь тому, что она довела его до слез, она опять обнимала
его.
     - Ты пожалел меня?
     На ее лице были и смущение и радость. Она смотрела в  его лицо, не веря
своему счастью, с удивлением рассматривала его брови, глаза.
     642
     Утром пришел врач.
     - Ну, как? - спросил Невельской, когда тот вышел от больной.
     - Организм молодой  и крепкий, поправится быстро. Ей значительно легче.
Но  нужен длительный отдых. Надо отлежаться... По-прежнему  грелки на живот.
Еще три дня полный покой, сон, опий...
     Однажды Невельской вошел из соседней комнаты и сказал:
     - Мой "Байкал" входит в бухту.
     Екатерина Ивановна быстро поднялась и, откинув локоны, подошла к окну.
     - Зачем ты встала?
     - Я уже могу подниматься,- сказала она.  Она уже  много раз  смотрела в
окошко на море.
     -  Это  удивительно!  -  мечтательно произнесла  Катя.-  Первое  судно,
которое я вижу  в своей жизни,  твой "Байкал" . Мы  пойдем на нем  с тобо