леной  кожи,  он  казался  настоящим
старым опытным воином. Сидел он на  коне  свободно,  молодцевато,  лицо  его
носило надменное, смелое выражение. Сейчас  было  видно,  что  этот  человек
сумеет постоять за себя в кровавой битве. Словам Саксона я мало доверял,  но
внешность его была такова, что даже я, новичок в военных делах,  понял,  что
передо мною находится настоящий солдат.
     - А вот и Эвон, видите,  дома  выглядывают  из-за  леса?  Мы  находимся
приблизительно в трех милях от Солсберси.
     Прямо против нас виднелась высокая каменная колокольня. Саксон поглядел
на нее и сказал:
     -  Красивая  колокольня!  Люди  в  старину,  кажется,  только   тем   и
занимались, что  громоздили  камни  на  камни.  И,  однако,  тогда  все-таки
происходили упорные битвы и лилась кровь.  Стало  быть,  не  все  время  они
предавались каменной работе, а находили время и для солдатских забав.
     - В те времена  церковь  была  очень  богата,  -  ответил  я,  подгоняя
Ковенанта, который стал уже  полениваться.  -  Но  глядите,  навстречу  едет
человек, от которого мы можем узнать кое-что о войне.
     К нам быстро приближался всадник. Внешность его показывала, что он  уже
давно скакал. И человек, и лошадь были серы от пыли и забрызганы грязью.  Он
мчался, спустив поводья и склонившись низко к  седлу.  Видно  было,  что  он
торопился изо всех сил.
     Саксон загородил дорогу курьеру и крикнул:
     - Эге, приятель! Каковы новости с запада?
     - Мне некогда разговаривать, - ответил курьер, замедляя ход. -  Я  везу
важные  бумаги  от  мэра  города  Лайма,  Григория  Альфорда,  в  совет  его
величества. Мятежники делают большие успехи и собираются, как пчелы в  улей,
со всех сторон. Под оружием у них уже несколько тысяч,  и  весь  Девоншир  в
движении.  Конница  мятежников  под  командой  лорда  Грея  была  отбита  от
Бридпорта красными милиционерами Дорсета. Но несмотря на  это,  все  ушастые
виги, начиная от канала и кончая Северным, бегут к Монмаузу.
     Сообщив вкратце все эти вести, курьер  помчался  во  весь  дух  дальше,
подымая вокруг себя облака пыли.
     - Жаркое, стало быть, поставлено на огонь, - произнес Саксон,  подгоняя
лошадь. - Драка, какая ни на есть, была, и мятежникам  теперь  волей-неволей
придется обнажать шпаги и извлекать ножи. Им нужно  выбирать  между  победой
или поражением, а в последнем случае  во  всех  городах  графства  расставят
виселицы. Да, молодой человек, мы начинаем отчаянную игру.
     - А заметили ли вы, что лорд Грей потерпел неудачу? - спросил я.
     - Ну, это вздор. Неудача эта не имеет никакого значения.  Речь  идет  о
какой-нибудь кавалерийской стычке. Монмауз не повел бы своих главных  сил  к
Бридпорту. Зачем ему Бридпорт? Этот город не по дороге. Это была,  вероятно,
самая мелкая стычка. Знаю я дела этого рода. Выстрелят по три раза, а  потом
удирают друг от друга, вот и все. А  потом  обе  стороны  хвастают  победой.
Однако  мы  уже  въехали  в   улицы   городка,   предоставьте   теперь   мне
разговаривать,  а  сами  помалкивайте.  Ваша  неуместная  правдивость  может
отправить нас на виселицу прежде времени.
     Мы двинулись по широкой главной улице, которая  называлась  Высокой,  и
сошли с коней у гостиницы "Голубой медведь". Нас  встретил  конюх,  которому
Саксон  громким  голосом  и  пересыпая   свою   речь   грубыми   солдатскими
ругательствами, отдал подробное наставление относительно обращения с  нашими
лошадьми. Затем, звякая шпорами, он вошел в общую комнату, сел в  кресло  и,
закинув ногу на ногу, потребовал хозяина. Тот явился, а Саксон  изложил  ему
то, что нам требуется, тоном, не допускающим никаких возражений.
     - Все, что у вас есть самого лучшего, и немедленно! - командовал он.  -
Во-первых, самую большую комнату с  двумя  постелями.  Подушки  должны  быть
мягкими, а  белье  надушено  лавандой.  Мы  сделали  большое  путешествие  и
нуждаемся  в  отдыхе.  Кроме  того,  слушайте  хозяин:  чтобы  тухлятины   и
разбавленного водою вина я не  видел.  Нам  нужно  самое  свежее  кушанье  и
настоящее французское вино! Я должен вам сказать, хозяин, что мы с приятелем
люди высокопоставленные, хотя и не  находим  нужным  называть  себя  первому
встречному. Итак, старайтесь изо всех сил, а то вам же самим будет хуже.
     Эта речь вместе с надменными манерами и свирепым лицом  моего  товарища
произвели такое действие на хозяина, что он немедленно принес  нам  завтрак,
приготовленный им  для  трех  офицеров  Голубого  полка,  которые  сидели  в
соседней комнате. Из-за нас им пришлось ожидать еды еще полчаса, а мы,  сидя
за перегородкой и пожирая их каплуна и пирог из дичи, отлично  слышали,  как
офицеры жаловались  и  бранились.  Наевшись  как  следует  и  выпив  бутылку
бургонского вина, мы отправились в  свою  комнату  и,  улегшись  в  постели,
крепко заснули.


     Глава IX
     СТОЛКНОВЕНИЕ В "ГОЛУБОМ МЕДВЕДЕ"

     Спал я несколько часов и был разбужен  страшным  треском.  А  затем  из
нижнего этажа послышались пронзительные крики и звяканье стали. Я вскочил  с
кровати; ложе моего товарища  было  пусто.  Дверь  нашей  комнаты  оказалась
отворенной. Шум  продолжался,  и  мне  показалось,  что  я  расслышал  голос
Саксона. Схватив меч,  я,  не  надевая  каски  и  брони,  поспешил  вниз  по
лестнице.
     Передняя и  коридор  были  битком  набиты  перепуганными  служанками  и
любопытными слугами, сбежавшимися подобно мне на шум. Я пробился  через  эту
толпу в комнату, в которой мы  завтракали  утром.  Круглый  стол  посередине
комнаты был опрокинут. На полу виднелись три разбитые бутылки, вино текло  в
разные стороны, валялись  также  груши,  яблоки,  орехи  и  осколки  блюд  и
тарелок. Я увидал также рассыпанные карты и ящик  для  игральных  костей,  а
около дверей стоял Децимус Саксон, держа в руке рапиру. Другая рапира у него
была зажата между ногами. Перед ним стоял молодой офицер  в  голубой  форме,
красный от гнева и стыда. Офицер  оглядывался  кругом,  как  бы  ища  оружия
взамен того, которого его лишили. Этот  офицер  мог  бы  служить  прекрасной
моделью для скульптора, который пожелал бы изобразить бессильное бешенство.
     Около этого офицера стояли его два  товарища,  тоже  одетые  в  голубые
мундиры. Я заметил, что они стояли, взявшись руками за рукоятки рапир. Тогда
я стал рядом с Саксоном и приготовился защищать его и себя.
     - Что бы сказал ваш фехтовальный учитель? - говорил Саксон, обращаясь к
своему противнику. - Его надо выгнать вон за то, что он вам не объяснил, как
надо обращаться с оружием. Долой этого учителя! Нечего сказать, хорош  гусь!
Из-за него офицеры королевской гвардии  срамят  себя,  обнаруживая  неумение
управлять рапирой.
     Старший из офицеров, коренастый брюнет с полным лицом, ответил:
     - Эта насмешка, сэр, отчасти заслужена нами, но без нее можно  было  бы
обойтись. Я совершенно согласен с тем, что наш товарищ напал на вас  слишком
поспешно  и  что  такой  молодой  воин,  как  он,  должен  относиться  более
почтительно к опытному кавалеру вроде вас.
     Другой офицер, красивый  человек  аристократической  внешности,  сказал
тоже что-то в этом роде и прибавил:
     - Если вас это извинение удовлетворяет, я готов к нему  присоединиться,
если же вы  добиваетесь  большего,  то  я  охотно  беру  это  дело  на  свою
ответственность и буду с вами драться.
     Саксон добродушно улыбнулся и толкнул отнятую рапиру своему противнику.
     - Ладно уж, берите свое шило! - сказал он. - А другой раз,  как  будете
драться на рапирах, наносите удар, держа рапиру вверх, а  не  вниз.  Опуская
ее, вы открываете кисть руки, и противник всегда вас может обезоружить.
     Молодой человек вложил шпагу в ножны. Он был страшно сконфужен тем, что
Саксон его так быстро обезоружил и так презрительно его отпустил. Не  говоря
ни слова, он вышел из комнаты.  Децимус  Саксон  и  два  оставшихся  офицера
подняли стол и начали приводить комнату в порядок. Я помогал им в этом.
     - Ко  мне  первый  раз  пришли  три  дамы,  -  ворчал  старый  искатель
приключений, - я только что собирался объявить игру, а этот молодой  петушок
вдруг налетел на меня. Такая, право, досада! Из-за него же мы  потеряли  три
бутылки мускатного вина.  Если  бы  этому  молодому  человеку.пришлось  пить
столько дрянного вина, сколько я его пил на своем веку, он  не  швырялся  бы
так добром.
     - Это очень горячий юноша, - ответил старший  офицер,  -  вы  ему  дали
хороший урок, пускай  он  пока  посидит  у  себя  в  комнате  и  поразмыслит
хорошенько, это принесет ему пользу. А что касается мускатного вина, то дело
легко поправить. Мне будет очень приятно, если вы и ваш  друг  сделаете  нам
честь выпить с нами этого вина.
     - Я был внезапно разбужен шумом и до сих пор не знаю, что такое  у  вас
тут случилось, - ответил я.
     - Самая обыкновенная трактирная  ссора,  -  ответил  старый  офицер.  -
Благодаря искусству и рассудительности вашего друга дело не имело  серьезных
последствий. Прошу вас, садитесь на камышовый стул,  а  вы,  Джек,  закажите
вина. Наш товарищ разбил бутылки,  а  мы  возьмем  новые.  Это  наше  право.
Спросите самого лучшего вина, Джек. Мы играли в "фараон", сэр. Мистер Саксон
играет в эту игру так же хорошо, как и бьется на рапирах. Молодому Горсфорду
очень не везло, он начал сердиться и  сделался  очень  обидчивым.  Ваш  друг
рассказывал о  своих  путешествиях  по  чужим  странам  и  заметил,  что  во
французских войсках дисциплина, по его  мнению,  лучше,  чем  в  английских.
Молодой Рорсфорд вспылил. Слово за слово, и  дело  дошло  до  того,  что  вы
видели. Молодой человек только что поступил на военную  службу  и  торопился
показать свою храбрость. А другой офицер прибавил:
     - Своим поступком он показал не храбрость,  а  недостаток  уважения  ко
мне,  его  начальнику,  ибо,  если  бы  мистер  Саксон   сказал   что-нибудь
оскорбительное для английской армии, то право защищать нашу честь оставалось
за мной. Я старший капитан и имею майорский  патент.  Я  и  должен  защищать
честь полка, а он - всего-навсего  безусый  корнет,  который  не  умеет  еще
порядком обучать свою роту.
     - Вы правы, Огильви, - сказал другой офицер, садясь за стол  и  обтирая
карты, забрызганные вином. -  Если  бы  это  сравнение  между  английской  и
французской армией было сделано французским гвардейцем с целью  похвастаться
и унизить нас, то мы могли бы обидеться и вызвать его на дуэль. Но ведь  это
говорится англичанином, и притом опытным в военном деле человеком. Обиды тут
нет и быть не может. Совершенно напротив,  это  -  полезная  и  поучительная
самокритика.
     - Верно, Амброз, верно. Без этой критики наше военное дело застынет  на
одном месте, а нам надо во что бы то ни стало идти вперед. Наша армия должна
идти  рука  об  руку  с  армиями  материка,  которые  непрестанно  и  быстро
усовершенствуются.
     Эти рассудительные замечания офицеров  мне  очень  понравились,  и  мне
захотелось с ними поближе познакомиться  за  бутылкой  вина.  О  королевских
офицерах я судил до сих пор со слов  отца,  который  их  терпеть  не  мог  и
называл щеголями и буянами.  Но,  проверив  эти  предрассудочные  мнения  на
опыте, я нашел, что они совершенно неправильны. Так  случается  и  со  всеми
нашими мнениями, которые основаны не на знакомстве с жизнью и опыте.
     Внешность у этих офицеров была совсем  не  воинственная.  Сними  с  них
сабли и высокие сапоги, и они сошли бы за самых мирных обывателей с изящными
манерами. Разговор их имел главным образом научный характер. Они толковали о
новейших открытиях Бойля в области химии и об  опытах  по  определению  веса
воздуха. Говорили они серьезно и обнаруживали при этом недюжинные знания. Но
в то же время было очевидно, что эти люди  мужественны  и  любят  физический
труд. Ученый в них не поглощал воина.
     - Я хотел бы вам задать один вопрос, сэр, - произнес один из  офицеров,
обращаясь к Саксону, - скажите, пожалуйста, во время  ваших  продолжительных
путешествий по Европе не встречались ли вы с  кем-нибудь  из  тех  ученых  и
философов, которые своим именем прославили Германию и Францию?
     Мой товарищ почувствовал себя неловко, по всей вероятности, потому  что
наука была для него совершенно чуждой областью. Он, однако, ответил:
     - В Нюренберге я встретил одного  такого  человека.  Это  был  какой-то
Гервинус или Герванус. Про него  рассказывали,  будто  он  может  превращать
железо в золото с такой же легкостью, как я обращаю, скажем, вот этот  табак
в золу. Старик Паппенгеймер взял этого Гервинуса, дал ему  тонну  железа  и,
заперев его в каземат, велел ему превратить это железо в золото,  угрожая  в
противном случае вывернуть ему клещами пальцы. И я вам могу поклясться,  что
этот человек не мог сделать  ни  одной  золотой  монетки.  Я  был  капитаном
караула, и по моему приказу была обыскана вся башня. Грустно мне  это  было,
признаюсь я вам, так как я и сам хотел попользоваться и дал этому  шарлатану
небольшую железную жаровню, надеясь, что он превратит ее в золотую.
     - Ну, наука уже давно доказала вздорность алхимии, превращения металлов
и прочее, - сказал высокий офицер, - даже старый сэр Томас Браун из Норвича,
столь усердно защищавший старые понятия,  ничего  не  может  сказать  против
доводов науки. Все эти алхимики, начиная от Трисметиста и  кончая  Альбертом
Великим, Аквинатом, Луллием, Базилем Валентином, Парацельсом и Ко, ничего не
дали, кроме слов.
     - Да и тот плут в Нюренберге только  болтал,  -  подтвердил  Саксон,  -
кроме него я еще знал одного человека. Это был некий Ван-Гельштадт,  человек
очень ученый. За  небольшое  вознаграждение,  за  некоторый  гонорарий,  так
сказать, он составлял гороскопы. Такого мудрого человека я и не  видывал.  О
планетах и созвездиях он  говорил  вполне  свободно,  точно  эти  планеты  и
созвездия были его домашней утварью. К кометам он  также  не  имел  никакого
почтения и толковал о них так,  словно  это  были  гнилые  апельсины,  а  не
кометы. Нам ВанТельштадт объяснил природу  кометы.  Это,  видите  ли,  самая
обыкновенная звезда, но только у  нее  в  середине  пробита  дыра  и  оттуда
вываливаются внутренности, которые и образуют хвост. О,  этот  Ван-Гельштадт
был настоящий философ.
     - Ну, а пробовали вы его мудрость на деле? - спросил улыбаясь  один  из
философов.
     - По правде  говоря,  нет,  -  ответил  Саксон,  -  я  всегда  старался
держаться подальше от всякой черной магии и прочей  чертовщины.  Вот  другое
дело мой товарищ Пирс  Скоттон.  Этот  Пирс,  надо  вам  сказать,  служил  в
императорской кавалерийской бригаде. Вот он-то и уплатил Гельштадту  розовый
нобиль, а тот ему пообещался составить гороскоп, в которой бы рассказывалась
вся будущая жизнь Скот-тона. Насколько мне помнится,  по  звездам  выходило,
что Скоттон чересчур привержен к  вину  и  женщинам,  и  затем  в  гороскопе
говорилось, что у него  дурной  глаз  и  нос,  подобный  карбункулу.  Звезды
говорили также, что Скоттон дослужится  до  маршальского  жезла  и  умрет  в
глубокой старости. Оно, может быть, так бы и вышло, но только месяц спустя с
ним вышла неприятная история. Когда его полк проходил  через  Обер-Граушток,
он упал с лошади и был насмерть раздавлен  своей  же  конной  ротой.  Лошадь
оказалась разбитой на ноги и споткнулась, а порчу лошади никто не заметил  -
не только планеты, но даже полковой  коновал,  а  парень  он  был  -  я  про
коновала говорю - опытный.
     Офицеры, выслушав это рассказ, весело рассмеялись и поднялись со  своих
мест. Бутылки были пусты, а сумерки уже начали сгущаться.
     - Нам предстоит работа, -  сказал  один  из  офицеров,  которого  звали
Огильви, - нам надо найти нашего пылкого товарища и объяснить ему,  что  нет
никакого бесчестия в том, что он был  обезоружен  опытным  бойцом.  И  кроме
того,  надо  приготовить  помещения  для  полка;  мы  сегодня   или   завтра
соединяемся с войсками Черчилля. А вы, кажется, направляетесь на запад?
     - Да, мы принадлежим к войскам герцога Бофорта, - ответил Саксон.
     - Неужели? А я  думал,  что  вы  из  Портмановской  желтой  милиции.  Я
надеюсь, что герцог мобилизует все имеющие у него силы и  задаст  восставшим
трепку еще до прихода королевских войск.
     - А у Черчилля много войск? - спросил небрежно мой товарищ.
     - Не более восьми сотен конницы, но к этому отряду присоединится милорд
Гевершам с четырьмя тысячами пехоты.
     Простились мы с нашими симпатичными врагами очень  серьезно,  причем  я
сказал:
     - Надеюсь встретиться с вами на поле битвы, если не раньше.
     Децимус Саксон по этому поводу заметил впоследствии:
     - Ну, мистер Михей, вы им подпустили здоровую двусмыслицу. Ловко,  даже
чересчур ловко для такого любителя правды, как вы. Если мы встретимся с ними
на поле битвы, то это произойдет при  такой  обстановке:  перед  нами  будут
торчать рогатки из пик и моргенштернов, а их лошадям придется  перескакивать
через устроенные нами искусственные препятствия. Иначе мы  их  встретить  не
можем. У Монмауза конницы нет, такой конницы, которая могла бы противостоять
королевской гвардии.
     - Как вы с ними познакомились? - спросил я.
     - Видите ли, спал я недолго. У меня уже привычка такая, чтобы в военное
время мало спать. Поглядел на вас, вижу, что вы здорово спите,  а  снизу  до
меня доносится стук игральных костей. Я  спустился  по  лестнице  и  кое-как
пристроился к их- компании. Это вышло очень  хорошо,  ибо  в  моем  кошельке
теперь на пятнадцать гиней больше, чем прежде. Я бы еще больше выиграл, если
бы не этот молодой болван. Сперва он на меня накинулся, а  потом  они  стали
толковать о пустяках - об этих химиях и тому подобной чепухе.  Ну,  скажите,
пожалуйста, какое дело голубым гвардейцам до химии? Командовавший  пандурами
Вессенбург позволял офицерам за обеденным  столом  о  многом  разговаривать.
Иногда он даже бывал чересчур снисходителен, но такие  разговоры  Вессенбург
едва ли бы потерпел. Попробовали бы его офицеры о химии рассуждать, он задал
бы им химию! Таких молодцов Вессенбург отдал  бы  прямо  под  военно-полевой
суд, и в самом лучшем .случае они были бы разжалованы в солдаты.
     Я не стал спорить с Саксоном и осуждать его  Вессенбурга,  презиравшего
химию. Вместо этого я предложил ему закусить, а затем  оставшееся  у  нас  в
распоряжении время употребить на осмотр города и его достопримечательностей,
между которыми первое место занимает чудный собор. Здание это так  прекрасно
и изящно, что его громадные размеры совершенно незаметны. Чтобы уяснить себе
громадность собора, надо обойти  его  кругом  и  побродить  в  его  обширных
притворах. Весь храм был в грандиозных  арках.  Высокие  колонны  освещались
солнечными лучами, проходившими через цветные стекла окон, и бросали  вокруг
себя странные тени. Даже мой болтливый  товарищ,  войдя  в  собор,  сделался
серьезным и молчаливым.
     Этот собор - великая молитва, овеществленная в камне.
     Возвращаясь в гостиницу, мы шли мимо городской тюрьмы; перед тюрьмой, в
отгороженном месте, находились три громадных собаки ищейки. Глаза у животных
были  свирепые,  красные,  из  пастей  высовывались  красные  языки.  Сторож
объяснил, что ищеек держат для того,  чтобы  ловить  бежавших  преступников,
скрывающихся в Солсберийской равнине: Равнина кишела ворами  и  разбойниками
до тех пор, пока не завели этих собак.
     Было совсем темно, когда мы вернулись в гостиницу. Поужинав  и  уплатив
по счету, мы стали готовиться к отъезду.
     Перед отъездом я вспомнил о бумажке, которую вручила мне мать, и, вынув
ее из кармана, прочитал ее при свете масляной лампы.  На  листке  были  явно
видны следы слез, которые проливала бедная  матушка,  а  заключалось  оно  в
следующем:
     "Наставления госпожи Мэри сыну Михею, данные в двенадцатый  день  июня.
Год от рождения Господа Нашего тысяча шестьсот восемьдесят пятый.  Даны