оступил
иначе. Я рассказал вам  об  его  схватке  на  дубильном  дворе  с  флотскими
офицерами и о том, как он дожидался  ночью  второго  пришествия.  Судите  же
теперь сами, как искренна и велика была у него вера и как далеко она  иногда
его заводила.
     В домашней жизни прадед ваш был хороший дельный человек, очень  честный
и щедрый. Уважали его решительно все, но любили немногие,  так  как  он  был
строгим и суровым отцом, за шалости и за все, что ему  казалось  дурным,  он
нас наказывал без пощады.
     У отца и пословицы-то,  касающиеся  детей,  были  самые  немилостливые.
"Хлопот с детьми много, а радости  мало"  -  говорил  он  или  же  сравнивал
сыновей с закормленными щенками, которые "лаять не станут".
     Этой суровостью отец уравновешивал влияние матери, которая любила нас и
баловала; он ни под каким видом  не  дозволял  нам  играть  в  триктрак  или
плясать на лужайке вместе с другими детьми в субботу вечером.
     Мать моя - царство  ей  небесное  -  умеряла  это  суровое  воспитание,
которое нам давал отец. На отца она имела очень большое влияние. Бывало,  он
сердит или нахмурится, а она подойдет к нему, скажет слово или  же  погладит
по руке, - отец сразу и просветлеет.
     Мать вышла из епископальной  семьи  и  так  твердо  держалась  за  свою
религию, что о совращении ее в другую веру нечего было и помышлять. Кажется,
было время, когда супруг ее подолгу спорил с нею о религии,  доказывая,  что
епископалисты заражены  арминианской  ересью,  но  все  уговоры  моего  отца
оказались напрасными. Он оставил наконец матушку с ее верованиями в покое  и
заговаривал об этом предмете только в чрезвычайно редких случаях.
     Но  несмотря  на  свои  епископальные  верования,   мать   исповедовала
политические убеждения партии вигов и считала себя вправе критиковать  образ
действий короля, которым виги были недовольны.
     Пятьдесят лет тому назад все женщины были отличными хозяйками, но  даже
и среди них  матушка  занимала  одно  из  первых  мест.  Глядя  на  опрятную
внешность матушки, на ее чистенькие рукавички,  белоснежное  платье,  нельзя
было догадаться, как много и усердно она  работает.  Дом  наш  содержался  в
чистоте и порядке; бывало, нигде пылинки не найдешь.  Матушка  умела  делать
разные лекарства, пластыри, глазную примочку, порошки. Она  варила  варенье,
приготовляла разные  укрепляющие  средства;  абрикосовый  ликер  и  вишневая
настойка у нас были удивительные,  славилась  также  матушка  своим  уменьем
приготовлять померанцевый цвет. Всем этим она занималась в надлежащее время,
и все у нее выходило очень хорошо.
     Медицинские познания  матушки  признавались  всеми,  и  жители  села  и
окрестных деревень обращались к ней гораздо чаще, чем к докторам  Джекену  и
Порбруку, у которых была своя аптека. Над  аптекой  в  виде  вывески  висела
серебряная корона. Мать мою любили и уважали все - и богатые,  и  бедные,  и
надо сказать, что она вполне заслужила эту любовь и уважение.
     Такими были отец и мать мои в то время, когда я был  ребенком.  О  себе
говорить не стану. Вы узнаете, каков был я, из той  самой  истории,  которую
теперь я вам рассказываю.  Мои  братья  и  сестры  были  крепкие,  загорелые
деревенские ребятишки, которые были не прочь пошалить,  но  в  то  же  время
побаивались строгого  родителя.  Служанку  нашу  звали  Мартой.  Вот  и  вся
обстановка, в которой я провел ту пору жизни, когда гибкая  и  восприимчивая
детская душа вырабатывает определенный  характер.  В  следующий  раз  я  вам
расскажу о том, как на меня влияла эта обстановка. Вы не скучайте,  дети,  я
ведь не для забавы вам все это рассказываю,  а  имею  в  виду  принести  вам
пользу. Узнав, как я прожил жизнь,  вы  поймете,  что  такое  значит  жизнь,
извлечете для себя полезный урок.


     Глава II
     КАК Я ПОСТУПИЛ В ШКОЛУ И ВЫШЕЛ ИЗ НЕЕ

     Я вам рассказал, внучки, в какой обстановке прошла моя молодость, и вам
станет понятно, почему мой юный ум с самых ранних пор обратился  к  вопросам
веры. Мать и отец придерживались  различных  религиозных  воззрений.  Старый
солдат - пуританин доказывал, что в Библии заключается все,  что  нужно  для
спасения  души.  Отец  признавал,  что  люди,  одаренные  мудростью,   могут
объяснить Писание  своим  ближним,  но  в  то  же  время  отрицал  за  этими
проповедниками какие-либо права и преимущества; тем более они не  имели,  по
его мнению, права объединяться в особый класс и называть себя священниками и
епископами, требовать от своих ближних послушания. Отец находил этот порядок
нехорошим и унизительным. Не может простой человек  быть  посредником  между
человеком и Творцом. Отец любил обличать пышных сановников  церкви,  которые
ездят, развалясь в каретах, в свои храмы  для  проповеди  учения  Того,  Кто
ходил, босой и бесприютный, по стране  своей,  проповедуя  истину  людям.  К
епископам отец был очень недоброжелателен.
     Не менее строго он относился и к низшему духовенству; он  говорил,  что
епископальные священники смотрят сквозь пальцы на пороки своего  начальства,
которое за то делится с ними своими объедками. Ради сытных пирогов и бутылок
с вином эти священники забывают Бога.
     Отец выражал свое негодование по поводу того, что эти люди олицетворяют
собой истину христианской веры.
     Отрицая епископальную церковь, отец не  признавал  и  пресвитерианской,
которая  управлялась  общим  советом  священников.  "Зачем   священники?   -
спрашивал он. - Все люди равны в очах  Всевышнего.  Дело  веры  таково,  что
никто не имеет права ставить себя выше своего ближнего.
     Священные книги были написаны  для  всех,  и,  стало  быть,  все  имеют
одинаковую способность читать и разуметь их. Дух  Святый  просвещает  всякий
стремящийся к истине ум".
     Мать моя, как я уже сказал, придерживалась  противоположных  воззрений.
Она находила  иерархию  совершенно  необходимой  для  Церкви.  Иерархический
порядок есть нечто такое, без  чего  жить  нельзя.  Во  главе  Церкви  стоит
король, ему подчинены архиепископы, руководящие, в свою очередь, епископами.
Далее идет священство и миряне. Церковь такой всегда была, такой она и  быть
должна. Без иерархии Церкви быть не может. Обряд  так  же  важен,  не  менее
важен, чем нравственные правила. "Представьте себе,  что  каждому  лавочнику
или крестьянину будет позволено сочинять свои собственные молитвы  и  менять
порядок богослужения, смотря по настроению духа: что же из этого может выйти
хорошего? Христианские верования  сохраняются  в  чистоте  только  благодаря
обряду", - говорила мать.
     Мать   признавала,   что   Библия   составляет,   единственную   основу
христианского учения, но Библия - книга трудная, и в  ней  содержится  много
неясного: не всякий человек может толковать Священное Писание правильно. Для
этого дела должны иметься в Церкви должным образом  избранные  и  получившие
посвящение служители Божий, получившие сан преемственно от  самих  апостолов
Христовых. Если бы  не  было  этих  призванных  истолкователей  христианской
религии, никто не мог бы  истолковать  как  следует  содержащуюся  в  Библии
Божественную Премудрость.
     Так рассуждала в церковных вопросах моя мать, и с этой  позиции  ее  не
могли сбить ни брань, ни мольбы моего отца.  Единственный  вопрос  веры,  на
котором родители были вполне согласны, - это была их одинаковая  нелюбовь  к
католицизму. Папистов и мать - епископалистка, и отец - независимый  фанатик
одинаково сильно ненавидели.
     Вы родились в веке  религиозной  терпимости,  и  вам  может  показаться
странным,   что   приверженцы   этой   почтенной   религии   встречались   с
недоброжелательным к себе отношением нескольких подряд  поколений  англичан;
теперь уже всем хорошо известно, что католики - хорошие и полезные  люди.  В
наше время не станут смотреть свысока  на  Александра  Попа  или  на  какого
другого паписта только за то, что он - папист.
     Время короля Иакова было иное. Тогда Виллиама Пенна  презирали  за  то,
что он был квакер. Ах, дети, представьте себе, что в то время казнили  таких
аристократов, как лорд Страффорд, таких духовных деятелей,  как  архиепископ
Плонкетт, таких государственных деятелей, как Лангорн и Пикеринг. И  казнили
их по доносу подлых и низких людей, и ни одного голоса не было в их  защиту.
И знаете почему? Потому что они были католики!
     Это было  время,  когда  каждый  считающий  себя  патриотом  английский
протестант носил под плащом налитую свинцом дубину, которая  предназначалась
для безобидного  соседа,  осмелившегося  расходиться  с  ним  в  религиозных
воззрениях.
     Это было какое-то повальное безумие, и длилось оно долго.  Слава  Богу,
что эти времена прошли. Религиозный фанатизм стал редким явлением  и  принял
мягкие формы.
     Вам, может  быть,  мои  слова  покажутся  нелепыми,  но  в  те  времена
религиозный фанатизм имел право на существование. Вы, наверно,  читали,  что
за сто лет до  моего  рождения  Испания  была  могущественным  государством,
которое росло и процветало. Моря бороздились  испанскими  кораблями.  Войска
испанские появлялись всюду и одерживали победы. Испания в литературе, науке,
во всех делах являлась передовой нацией Европы.
     Между Испанией и нами - вы уже читали про это  -  царила  вражда.  Наши
искатели приключений нападали на испанские владения в Америке и грабили  их,
а испанцы ловили наших моряков и жгли их живьем при помощи своей дьявольской
инквизиции. И  вот  наконец  враги  стали  угрожать  нам  вторжением.  Ссора
разгоралась, и все прочие нации отошли в сторону поглядеть, кто победит.  Вы
видали, ка,к дерутся на шпагах в  Гокле  на  Холле.  Толпа  стоит  вокруг  и
смотрит. Так было и тут. Все отошли в сторону и глядели на борьбу испанского
великана с маленькой, но крепкой и упорной Англией.
     Воюя с Англией, король Филипп объявлял себя посланцем папы и  мстителем
за поруганные права римской  Церкви.  Среди  английских  дворян  было  много
католиков. Таков был лорд Говард  и  другие,  и  все  они  храбро  и  стойко
сражались с испанцами. Но несмотря, однако, на это народ не мог забыть того,
что римский первосвященник был не на  стороне  англичан,  а  на  стороне  их
врагов. Англия боролась и победила под знаменем протестантской веры.
     Озлобление против  папизма  усилилось  в  царствование  Марии,  которая
хотела  насильственными  и  жестокими  мерами   навязать   своим   подданным
ненавистную им религию.
     А затем  нашей  свободе  стала  угрожать  другая  великая  католическая
держава Европы.  Чем  больше  возрастало  могущество  Франции,  тем  сильнее
становилось недоверие народа к папистам в Англии. Это разделение  народа  на
две  религиозные  партии  достигло  своей  высшей  степени  в  эпоху,   мной
описываемую. Людовик XIV только что отменил Нантский  эдикт,  обнаружив  тем
самым свою нетерпимость к протестантской вере,  столь  любезной  английскому
народу.
     Узкий английский протестантизм был  не  столько  религиозным  чувством,
сколько патриотическим отпором дерзким  ханжам,  которые  посягали  на  нашу
независимость и свободу.
     Итак, англичане-католики не пользовались у нас популярностью, причем их
не любили не за то, что они понимали иначе  догматы  о  пресушествлении;  их
подозревали в симпатиях к императору и французскому королю.
     Теперь, после  наших  военных  успехов  и  побед,  мы  обеспечили  свою
национальную независимость и свободу, и религиозное  озлобление  исчезло,  а
тогда жертвами этого озлобления становились большие, выдающиеся люди.
     В дни моего детства недоброжелательство к католикам обострилось в  силу
совершенно особенных  причин.  Дело,  видите  ли,  в  том  заключалось,  что
католиков стали бояться. Пока  католики  составляли  находящуюся  не  у  дел
партию, на них можно было не обращать внимания. Но вот к концу  царствования
Карла II стало ясно, что  английский  трон  переходит  окончательно  в  руки
католической религии. Папизм становился придворной религией,  принадлежность
к нему облегчала жизненную карьеру.
     Пока католики были беззащитны, их обижали, права их попирались.  Теперь
они шли к власти. А что, если  они  начнут  мстить?  Что,  если  они  станут
платить тою же монетой своим обидчикам?
     Повсюду царили тревога и беспокойство. Беспокоилась английская Церковь,
для которой единоверный король так же не нужен, как  для  здания  фундамент,
беспокоилось дворянство, набившее себе доверху сундуки  золотом,  отнятым  у
монастырей, беспокоился  народ,  отождествлявший  католичество  с  доносами,
пытками и мучительными казнями. Все сразу встревожились.
     И положение было действительно не из хороших. Надобно было готовиться к
самому худшему. Король при жизни был  очень  плохим  протестантом,  а  когда
умирал, обнаружилось, что он никогда не исповедовал искренно  протестантскую
религию. Сыновей законных у него не было, и наследником Карла оказывался его
младший брат, герцог Йорский. Про него все знали, что  он  крайний  и  узкий
папист. Что касается супруги герцога, Марии Моденской, то она было такая  же
ханжа, как и ее супруг. Если бы у этой четы появились дети, то они, конечно,
воспитали  бы  их  в  католической  религии.  В  этом  решительно  никто  не
сомневался.
     И что же выходило из всего этого? То, что  английский  трон  становился
достоянием католической династии.
     Мать моя представляла собой епископальную Церковь, отец  -  независимую
секту, но как для одной, так и для другого эта  католическая  династия  была
ненавистна.
     Упомянул  я  вам  о  всех  этих  событиях  потому,   что   они   близко
соприкасаются с моей жизнью. Из дальнейшего моего рассказа вы увидите, что в
стране шло сильное  брожение.  Даже  я,  простой  деревенский  мальчик,  был
захвачен  этим  водоворотом,  и  события  исторического  характера  положили
неизгладимый отпечаток на всю  мою  жизнь.  Если  бы  я  не  указал  вам  на
последовательность, в которой совершались события, вы не  могли  бы  понять,
почему моя жизнь сложилась так, и не иначе.
     Король Иаков II вошел на трон  при  гробовом  молчании  очень  большого
количества своих подданых. Мои родители принадлежали к числу  тех  англичан,
которым хотелось видеть на троне протестанта.
     Как я уже вам сказал, в детстве я не знал  развлечений.  Несколько  раз
мне пришлось быть на ярмарке. Иногда же в наше селение заезжал  какой-нибудь
фокусник или владелец редкостей. В таких случаях мать совала мне украдкой от
отца один-два пенни, сэкономленные ею на хозяйстве,  и  провожала  незаметно
для строгого родителя до двери.
     Развлечения эти были, однако, чрезвычайно редки и  поэтому  производили
на меня сильнейшее впечатление. Уже будучи в  шестнадцатилетнем  возрасте  я
мог пересчитать по пальцам развлечения, на которых  мне  пришлось  побывать.
Помню я силача Виллиама Харкера, который поднимал на  себе  саврасую  кобылу
фермера Алькотта. Затем к нам приезжал карлик Тобби Ладсон. Этот карлик  был
так мал, что мог влезть в большой кувшин. Этих двух я  помню  очень  хорошо.
Они поразили мое детское  воображение.  Потом  приезжал  кукольный  театр  и
настоящие актеры, представлявшие  "Очарованный  остров".  Голландец  Мейнгер
Мюнстрер понравился мне тем, что умел  плясать  на  туго  натянутом  канате,
играя в то же время на струнном инструменте. И играл он  чудесно.  Но  всего
более мне понравилась пьеса, которую представляли в театре на Портстдаунской
ярмарке. Пьеса эта называлась "Правдивая старая история о купеческой  дочери
из  Бристоля  Магдалине  и  об  ее  возлюбленном  Антонио".  В  пьесе   этой
представлялось, как Магдалина  и  Антонио  были  выброшены  на  Берберийские
берега. По морю плавают сирены и поют Магдалине о предстоящих ей  и  Антонио
опасностях. О том  же  предупреждают  ее  и  другие  сирены,  прячущиеся  за
скалами. Эта маленькая пьеса доставила  мне  огромное  удовольствие.  Такого
удовольствия мне никогда не пришлось впоследствии испытывать, хотя я и бывал
на знаменитых комедиях Конгрева и Драйдена, которые исполнялись Кайпастаном,
Беттертоном и другими королевскими актерами.
     Я помню, как-то раз в Чичестере я заплатил целый пенни  за  то  только,
чтобы поглядеть на башмак с левой ноги младшей сестры  жены  Пентефрия  (той
самой, которая  обольщала  прекрасного  Иосифа).  Но  башмак  этот  оказался
совершенно не интересным. Это  был  самый  обыкновенный  старый  башмак.  По
величине он как раз  подходил  к  башмакам,  которые  красовались  на  ногах
содержательницы балагана. Мне стало грустно, и я догадался,  что  понапрасну
отдал деньги обменщице.
     Были и другие зрелища, за которые не нужно было платить, но они были не
менее интересны, чем платные. Время от времени меня отпускали по праздничным
дням - в Портстмут. Ходил  я  туда  пешком,  а  иногда  отец  седлал  своего
иноходца и вез меня, посадив перед собой. Я ходил с ним  по  улицам  города,
оглядываясь кругом и дивясь невиданным  еще  мною  предметам.  Я  глядел  на
городские стены и рвы около поля, на ворота, около которых  стояли  часовые.
Мне  нравилась  бесконечно  длинная  Высокая  улица.  Вдоль   нее   тянулись
правительственные здания и слышался треск барабанов и гуденье военных  труб.
Эти звуки заставляли сильнее биться мое маленькое сердце.
     В Портсмуте, между прочим, стоял дом, в котором погиб от кинжала убийцы
губернатор города герцог Букингем. Был еще губернаторский  дом,  и  я  даже,
помню, видел раз самого губернатора, который подъезжал к своему жилищу;  это
был  краснолицый  сердитый  человек  с  носом,  какой   и   подобает   иметь
губернатору. Грудь у него сияла золотом.
     - Какой он красивый, батюшка! - воскликнул я, обращаясь к отцу.
     Отец рассмеялся и нахлобучил шляпу на самые глаза.
     - Лицо сэра Ральфа Лингарда я вижу в первый раз,  -  сказал  он,  -  во
время битвы при Престоне я видел только его спину. Да, сын мой, он распустил
теперь хвост, как павлин, но если бы он только увидал старого Нолля - О! Что
бы с ним тогда сделалось! Он встал бы на четвереньки со страха.
     Да, мой отец  всегда  был  верен  самому  себе.  Круглоголовый  фанатик
просыпался, в нем всякий раз, когда он  слышал  звяканье  оружия  или  видел
желтый солдатский мундир.
     В Портсмуте было на что поглядеть, кроме солдат  и  губернатора.  Здесь
находилась первая во всем королевстве, после Чатама, верфь, в которой  то  и
дело спускались на воду новые военные корабли. Иногда в Спитгеде  появлялась
целая эскадра, и город кишел в таких случаях матросами. Лица у матросов были
темные, как красное дерево, а косы у них были прямые  и  жесткие  и  торчали
наподобие кортиков. Я ужасно любил наблюдать матросов: ходили они по городу,
раскачиваясь  во  все  стороны,  говорили   странным,   смешным   языком   и
рассказывали интересные вещи о своих войнах в Голландии. Иногда без  отца  я
вмешивался в кучу матросов и бродил с ними до вечера,  кочуя  из  таверны  в
таверну.
     Однажды  какой-то  матрос  пристал  ко  мне,  чтобы  я   выпил   стакан
канарийского вина. Я выпил. Тогда он заставил  меня,  вероятно  ради  шутки,
выпить и другой стакан. В результате я лишился дара слова и  отвезен  был  в
крестьянской телеге домой. С тех пор мне  не  позволяли  ходить  в  Портсмут
одному. Увидав меня в нетрезвом состоянии, отец рассердился гораздо  меньше,
нежели можно было бы ожидать. Он напомнил матери о Ное, который подобно  мне
сделался жертвой предательского действия виноградного сока. Кроме того, отец
рассказал случай,  имевший  место  с  неким  военным  священником  из  полка
Десборо. Этот священник, утомившись жарой и пылью, выпил несколько  стаканов
пшеничного пива и начал петь греховные песни и плясать неподобающим для  его
сана образом. По мнению отца выходило, что в таких случаях  надо  винить  не
погрешивших невоздержанием лиц, а сатану, ими овладевшего.  Дьявол  лукав  и
соблазняет нарочно самых лучших людей