ь,  попросив
лишь кусок кружева, стоивший, вероятно, фунтов  восемь-девять,  как  бы  для
личного употребления, и таможенник, в свою  очередь,  согласился.  Пятьдесят
фунтов были мне выплачены в тот же вечер,  этим  и  кончилась  наша  сделка;
чиновник так и не узнал, кто я и где можно обо мне справиться, так что, если
бы обнаружилось, что часть товара была похищена, он не мог бы привлечь  меня
к ответственности.
     Я добросовестно поделилась добычей со  своей  пестуньей,  и  она  стала
считать меня с этих пор большой искусницей по части деликатных дел. Я нашла,
что последний вид работы был самым спокойным и прибыльным из тех, которыми я
промышляла,  и  стала   заниматься   исключительно   розыском   контрабанды;
обыкновенно, купив немного такого товара, я выдавала продавцов; но  все  это
было мелочью, ни разу не наклюнулось дело, похожее на то, о котором я только
что рассказала; однако  я  остерегалась  подвергаться  большому  риску,  как
делали другие, потому что уж очень часто они попадались.
     Следующим случаем, о котором стоит рассказать, было покушение на  кражу
золотых часов у одной дамы. Произошло это в давке,  у  входа  в  молитвенный
дом, и я подверглась большой опасности быть схваченной. Я уже держала часы в
руке, но, навалившись на эту даму как будто от чьего-то толчка  и  дернув  в
это время за часы, я обнаружила, что они держатся крепко;  я  тотчас  же  их
выпустила и не своим голосом закричала, что мне наступили  на  ногу  и  что,
наверное, тут есть карманные воры, так как сейчас кто-то потянул  мои  часы;
ибо нужно вам сказать, что на такую  работу  мы  всегда  выходили  прекрасно
одетые; на мне было отличное платье и часы за поясом, и смотрелась  я  такой
же барыней, как и всякая другая.
     Не успела я это сказать, как и моя дама тоже  крикнула:  "Держи  вора!"
так как кто-то, сказала она, только что пытался отцепить у нее часы.
     Когда я схватила часы, я была совсем близко возле нее, но, закричав  от
мнимой боли, круто остановилась и когда она тоже подняла шум, то  находилась
уже на некотором расстоянии от  меня,  так  как  толпа  отнесла  ее  немного
вперед, почему у нее и не возникло ни малейших подозрений на мой счет; но на
ее крик: "Держи вора!" - кто-то из стоявших рядом со  мной  отозвался:  "Да,
да, эту даму тоже пытались обокрасть".
     На мое счастье, в это самое мгновение немного подальше в толпе раздался
еще крик: "Держи вора!" и же на  месте  преступления  был  схвачен  какой-то
паренек. Неудача бедняги пришлась мне на руку, так как  положение  мое  было
очень опасным, несмотря на всю мою  находчивость.  Теперь  толпа  больше  не
сомневалась, все бросились туда, и паренек был отдан на  растерзание  улицы.
Мне  нет  надобности  описывать,  какое  это  зверство,  хотя  воры   всегда
предпочитают его отправке в Ньюгет, где они  сидят  часто  подолгу  и  часто
кончают виселицей и где самое лучшее, на что они могут надеяться, это ссылка
в каторгу.
     Так мне едва-едва удалось вывернуться, и я настолько была напугана, что
долго  не  решалась  охотиться  за  золотыми  часами.  В  тот   раз   многие
обстоятельства помогли мне спастись, главным же  образом  глупость  дамы,  у
которой  я   пыталась   вытащить   часы:   покушение   оказалось   для   нее
неожиданностью, а между тем хватило же у ума закрепить часы  таким  образом,
чтобы их нельзя было вытащить! Просто-напросто она  растерялась  от  страха.
Почувствовав, что кто-то дергает  ее  за  пояс,  она  закричала  и  ринулась
вперед, создав кругом себя суматоху. Однако заикнуться о часах и о воре  она
догадалась лишь две минуты спустя срок для меня более чем достаточный.  Ведь
когда я закричала, я находилась позади нее, да еще попятилась,  в  то  время
как она подалась вперед. Толпа все еще продолжала двигаться вперед и  нас  с
ней уже разделяло, по крайней мере, семь или восемь человек.  К  тому  же  я
закричала: "Держи вора!" одновременно с ней, а то и  раньше,  так  что  было
столько же оснований заподозрить ее, сколько меня. Публика не знала, на кого
подумать. Если бы дама сохранила необходимое  в  таких  случаях  присутствие
духа и, вместо того чтобы кричать, тотчас же обернулась и схватила  первого,
кто попался бы ей под руку она бы наверняка меня поймала.
     Конечно, давать такие советы не совсем  красиво  по  отношению  к  моим
товарищам, зато это верный ключ к повадкам карманного  вора.  Воспользуйтесь
им, и вор в ваших руках, зазевайтесь и вы его упустили.
     Было у меня еще одно  приключение,  которое  окончательно  подтверждает
справедливость моих слов. Его следовало бы рассказать в назидание потомству,
чтобы люди поняли, что за народ эти  воры.  Расскажу  вкратце  историю  моей
доброй старой пестуньи. Воровство было, можно сказать, ее  призванием,  хотя
впоследствии ей и пришлось отказаться от этого ремесла.  Как  она  сама  мне
потом рассказывала, она успела пройти все ступени этого  искусства  и  всего
один-единственный раз попалась, но зато уж так явно, что ее тут же  признали
виновной и приговорили к ссылке.  Однако  она  была  мастерица  заговаривать
зубы, притом у нее еще были при себе кое-какие денежки: ей удалось сойти  на
берег, пока корабль пополнял свои запасы провианта в Ирландии. Там она жила,
промышляя своим прежним ремеслом, в  течение  нескольких  лет.  Там  же  она
попала в дурное  общество  несколько  иного  толка,  чем  то,  в  каком  она
привыкла, вращаться, и  сделалась  повитухой  и  сводней.  Когда  мы  с  ней
сблизились, она мне много чего  порассказала.  Какие  только  штуки  она  не
выкидывала! Этой-то старой греховоднице я и обязана своим мастерством и лов-
костью; мало кто превзошел меня в этом искусстве, и мало  кому  удалось  так
долго и безнаказанно упражняться в нем.
     Уже после всех своих  ирландских  похождений  и  после  того,  как  она
снискала себе известность в тех краях, она покинула Дублин и возвратилась  в
Англию. Срок ссылки ее еще не кончился; ей  пришлось  отказаться  от  своего
старого ремесла ведь попадись она вновь, она погибла  бы  бесповоротно.  Она
стала промышлять здесь тем же, чем промышляла в  Ирландии.  Благодаря  своей
оборотистости и красноречию она вскоре достигла той вершины благополучия, на
какой я ее застала, и начала было даже богатеть, но потом (я  уже  упоминала
об этом) дела ее пошли хуже.
     Я уделила столько места истории этой женщины  затем,  чтобы  объяснить,
какую роль она играла в той неправедной жизни, которую я  в  ту  пору  вела.
Она-то, собственно, и вовлекла меня в эту жизнь, была моей руководительницей
и наставницей. А я столь ревностно следовала ее наставлениям, что  сделалась
величайшей искусницей своего времени. Обычно моим товарищам достаточно  было
проработать в нашем деле каких-нибудь шесть месяцев, чтобы угодить в Ньюгет.
Я же, в какой бы переплет ни попадала, всякий раз умудрялась выкрутиться, да
так ловко, что пять лет с лишком проработала,  прежде  чем  познакомилась  с
обитателями этого заведения; слышать-то обо мне там слышали и не раз  да  же
ждали меня к себе, но я благополучно выпутывалась из самых опасных передряг.
мы увидели на прилавке, или конторке, стоявшей у самого  окна,  пять  кусков
шелка вместе с  другими  материями;  и  хотя  уже  совсем  стемнело,  однако
приказчики, занятые в лавке, не успели закрыть окна ставнями или позабыли  о
них.
     Заметив эту оплошность, парень чуть не запрыгал от  радости.  До  шелка
рукой подать, говорил он, и побожился всеми святыми,  что  заберет  материю,
если бы даже ему пришлось совершить взлом. Я попыталась отговорить  его,  но
увидела, что это бесполезно. И вот, недолго думая, подбежал парень  к  окну,
высадил довольно ловко стекло из рамы, достал четыре куска шелку и  вернулся
с ними ко мне, но тотчас же раздался страшный шум и крики. Мы стояли  рядом,
но я ничего не взяла у него из рук и лишь поспешно шепнула:
     - Ты пропал, беги!
     Парень помчался стрелой, я тоже, но так как похищенные  товары  были  у
него, то за ним больше и гнались. Он выронил два куска  шелка,  что  немного
задержало преследователей, но толпа росла  и  устремилась  за  нами  обоими.
Скоро его поймали с двумя другими кусками, и тогда  остальные  погнались  за
мной. Я мчалась во весь опор и скрылась в доме моей  пестуньи,  но  наиболее
рьяные из толпы не отставали от меня ни на шаг и обложили  дом.  Постучались
они не сразу, так  что  я  успела  скинуть  мужской  костюм  и  надеть  свое
обыкновенное платье; к тому же, когда раздался стук, пестунья  моя,  женщина
находчивая, не открыла дверей, закричав, что сюда не входил ни один мужчина.
Толпа утверждала, что все видели, как  мужчина  вошел,  и  грозила  высадить
двери.
     Моя пестунья, ничуть не смутившись, спокойно ответила,  что  они  могут
войти и обыскать ее дом, но пусть пригласят констебля, и тот возьмет с собой
нескольких человек, ибо безрассудно пускать в дом целую ораву.  Несмотря  на
свое возбуждение, толпа не  могла  не  признать  справедливость  этих  слов.
Немедленно позвали констебля, и  старуха  охотно  открыла  дверь;  констебль
охранял вход, а  выбранные  им  люди  обыскали  дом  под  руководством  моей
пестуньи, которая водила их из комнаты в комнату. Подойдя к моей двери,  она
громко крикнула:
     - Кузина, откройте, пожалуйста; тут пришли  какие-то  господа,  которым
нужно обыскать вашу комнату.
     Со мной была девочка, внучка пестуньи, как она ее называла; я велела ей
открыть дверь, сама же сидела за работой, обложившись разным рукоделием;  со
стороны казалось, будто я работаю с утра, неубранная,  в  ночном  чепчике  и
капоте. Моя пестунья извинилась за беспокойство, объяснив  вкратце  повод  к
нему и сказав, что у нее не было другого выхода, как впустить этих  людей  и
дать им самим удостовериться, потому что одних ее слов для них недостаточно.
Продолжая спокойно сидеть, я предложила им заняться обыском; ибо, сказала я,
если в доме есть мужчина, то я уверена, что он не у  меня,  а  что  касается
остальных комнат, то я ничего не могу сказать, так как  не  знаю,  чего  они
ищут.
     Все вокруг меня выглядело так невинно и честно, что сыщики обошлись  со
мной любезнее, чем я ожидала, правда, после того, как тщательно обыскали всю
комнату, пошарили  под  кроватью  и  в  кровати  и  везде,  где  можно  было
что-нибудь спрятать. Кончив обыск и ничего не найдя, они  попросили  у  меня
извинения и ушли.
     Когда они обыскали таким образом весь дом снизу доверху и сверху донизу
и ничего не обнаружили, то вышли к толпе и успокоили ее; однако  же  вызвали
мою пестунью к судье.  Два  человека  показали  под  присягой,  видели,  как
мужчина, которого они преследовали, вошел в дом. Моя пестунья разбушевалась,
крича, что позорят ее дом и обижают ее безвинно; если мужчина вошел  к  ней,
то, очевидно, тотчас же и вышел, ибо она  готова  присягнуть,  что  ни  один
мужчина не показывался  у  нее  в  доме  весь  день  (что  было  совершенной
правдой); возможно, конечно,  что,  когда  она  была  наверху,  какой-нибудь
перепуганный парень, найдя дверь открытой, забежал к ней в дом, спасаясь  от
преследователей, но она его не знает; если  так,  то  он,  наверное,  удрал,
может через другую дверь  -  в  ее  доме  есть  другая  дверь,  выходящая  в
переулок, - и в таком случае он скрылся.
     Все это было правдоподобно, и судья удовлетворился  клятвой  старухи  в
том, что она не принимала и не пускала к себе в  дом  ни  одного  мужчины  с
целью его спрятать, защитить или утаить от правосудия. Клятву она могла дать
с чистым сердцем, что и сделала, и была отпущена.
     Легко себе представить, как этот случай перепугал  меня;  моя  пестунья
никогда больше не могла убедить меня снова облачиться в мужской наряд; я  ей
говорила, наверное тогда попадусь.
     Судьба моего бедного соучастника  в  этом  неудачном  предприятии  была
незавидная: его привели к лорду-мэру, и его милость отправил парня в Ньюгет,
причем поймавшие его лавочники до такой  степени  горели  желанием  покрепче
засудить беднягу, что вызвались явиться в суд и поддержать обвинение  против
него. Однако он добился отсрочки приговора, пообещав выдать соучастников,  в
частности мужчину, с которым совершил эту кражу; и он приложил к  этому  все
старания, сообщив суду мое имя, то есть назвав меня  Габриелем  Спенсером  -
под таким именем он меня знал. Тут и обнаружилось, как  мудро  я  поступила,
утаившись него, ибо, не сделай я этого, я бы погибла.  Парень  приложил  все
усилия, чтобы обнаружить Габриеля Спенсера: описал мою  наружность,  сообщил
место, по его словам, я жила; рассказал все, какие только мог, подробности о
моем жилище. Однако, утаив от него главное - свой пол,  я  получила  большой
козырь, и он и не мог до меня добраться. Усердно стараясь разыскать меня, он
потревожил две или три семьи, но те ничего обо  мне  не  знали,  кроме  того
только, что у него был товарищ, которого они видели, но о котором им  ничего
не было известно. А что касается моей пестуньи,  то,  хотя  наше  знакомство
было устроено ею, однако через третье  лицо,  и  он  ничего  о  ней  не  мог
сказать.
     Все это послужило ему во вред, ибо, пообещав суду сделать разоблачения,
он не смог сдержать обещание и ему была вменена  в  вину  попытка  одурачить
судей, и лавочники стали его преследовать еще более ретиво,
     Все это время я была, однако, в страшном беспокойстве и, чтобы избежать
всякой  опасности,  временно  покинула  свою   пестунью.   Не   зная,   куда
направиться, я взял с собой служанку,  села  в  почтовую  карету  и  поехала
Данстебл, к старикам, державшим гостиницу, в которой я так  приятно  провела
время со своим ланкаширским мужем. Там я сочинила небылицу, будто со дня  на
день жду мужа из Ирландии, будто я писала ему, что встречу его в  Данстебле,
в этой самой гостинице, и он, наверно приедет  через  несколько  дней,  если
будет попутный ветер; поэтому я хочу провести у них эти  несколько  дней  до
его приезда, он же приедет или на почтовых,  или  честерском  дилижансе,  не
знаю наверное; как бы там было, он непременно заедет в эту гостиницу,  чтобы
встретиться со мной.
     Хозяйка страшно мне обрадовалась, а хозяин суетился вокруг  меня,  что,
будь я принцессой, и тогда не могла бы быть принята  лучше;  при  желании  я
мог; бы провести здесь и месяц и два.
     Но у меня была совсем другая забота. Я очень беспокоилась (несмотря  на
то, что была так хорошо переряжена, что едва ли меня могли узнать),  как  бы
тот парень не разыскал меня; и хотя он не  мог  обвинить  меня  в  последней
краже, поскольку я его отговаривала и не принимала в ней никакого участия, а
только спасалась погони, зато легко мог выдать другие  дела  и  купить  свою
жизнь ценою моей.
     Я не знала ни минуты покоя. Кроме старой пестуньи у  меня  не  было  ни
поддержки, ни друга, ни наперсник! и я не видела другого выхода, как  отдать
свою жизнь ее руки; так я и сделала: сообщила ей свой адрес  и  получила  от
нее в Данстебле несколько писем. Некоторые из этих писем перепугали меня  до
смерти, но наконец она прислала мне радостную весть, что парень  повешен,  -
давно я не получала такого приятного известия.
     Я провела в Данстебле пять недель, и  жизнь  была  во  всех  отношениях
приятна, если бы не эта постоянная тревога. Но, получив последнее письмо,  я
повеселела, сказала хозяйке, что пришло письмо из Ирландии от моего мужа; он
сообщает, что, слава богу, здоров, но, к сожалению, дела  не  позволили  ему
выехать в назначенное время, и поэтому мне придется, должно быть,  вернуться
без него.
     Хозяйка поздравила меня с доброй вестью о здоровье мужа.
     - Ведь я заметила, сударыня, - сказала она, - что  вы  все  время  были
печальны. Вы казались такой рассеянной, наверное, оттого, что были поглощены
мыслями о муже, - продолжала  добрая  женщина,  -  зато  теперь  вид  у  вас
прекрасный.
     - Очень жаль, что ваш почтенный супруг не мог  приехать,  -  проговорил
хозяин, - я был бы сердечно рад  повидать  его.  Когда  вы  получите  точные
сведения о его приезде, милости просим опять  к  нам,  сударыня;  вы  всегда
будете у нас желанной гостьей.
     С этими любезными пожеланиями мы расстались; я приехала в Лондон  очень
довольная и застала свою пестунью тоже повеселевшей.
     Она мне сказала, что никогда больше не посоветует брать сообщника,  ибо
заметила, что мне всегда больше везет, когда я промышляю  одна.  Так  оно  и
было, потому что одна я редко  подвергала  себя  опасности,  а  если  мне  и
случалось попасть в беду, я выпутывалась из нее ловчее, чем в  тех  случаях,
когда   меня   связывали   нелепые   действия   моих    сообщников,    менее
предусмотрительных и более нетерпеливых; ибо хотя я  никому  не  уступала  в
смелости,  но   всегда   действовала   с   большими   предосторожностями   и
выворачивалась с большей находчивостью.
     Часто я даже дивилась своей упорной приверженности воровству;  несмотря
на то, что все мои товарищи  кончали  неудачей  и  быстро  попадали  в  руки
правосудия, я все не могла решиться оставить это ремесло, хотя  была  теперь
далеко  не   бедной.   Искушения,   связанные   с   нуждой,   этой   главной
подстрекательницей к воровству, для меня теперь не  существовали;  теперь  я
имела около пятисот фунтов наличных денег, на которые могла бы отлично жить,
если бы бросила свое грязное ремесло;  но,  повторяю,  у  меня  не  было  ни
малейшего расположения бросать его; мне легче  было  это  сделать,  когда  я
располагала  всего  двумястами  фунтов  и  не  имела  перед  глазами   таких
устрашающих  примеров.  Отсюда  очевидно,  что,  когда  мы  ожесточились   в
преступлении, никакой вниманием. Прежде всего он выразил  желание  взять  на
мое счастье лотерейный билет; выиграв какой-то пустячок - кажется,  муфту  с
перьями, - он преподнес ее мне; потом продолжал разговаривать с подчеркнутой
почтительностью.
     Он так заговорился, что увлек меня к выходу, а  потом  стал  гулять  со
мной по рядам, не переставая болтать о тысяче пустяков. В  конце  концов  он
сказал,  что  очарован  моим  обществом,  и  спросил,  не  соглашусь  ли   я
прокатиться с ним в карете, заявив, что он человек чести и не позволит  себе
ничего непристойного. Я немного поломалась, заставив  его  себя  упрашивать,
потом согласилась.
     Сначала я была в недоумении, чего этот господин от меня хочет, но потом
заметила,  что  он  подвыпил  и  не  прочь  выпить  еще.  Он  повез  меня  в
Спринг-гарден, на Найтсбридж, где мы гуляли в садах, и  был  со  мной  очень
мил; но я нашла, что он слишком много пьет. Он и мне предлагал выпить, но  я
отказалась.
     До сих пор мой спутник держал свое слово и  не  позволял  себе  никаких
вольностей. Мы снова сели в карету, и он повез меня  по  Лондону;  было  уже
десять часов вечера, когда он велел карете остановиться у одного дома,  где,
по-видимому, его знали и проводили  прямо  наверх,  в  комнату  с  кроватью.
Сначала я не хотела подниматься, но после нескольких просьб снова  уступила,
любопытствуя узнать, чем все это кончится, так как надеялась напоследок чем-
нибудь поживиться. Что касается кровати и т. д., то  на  этот  счет  я  мало
беспокоилась.
     Тут мой спутник,  вопреки  обещанию,  начал  позволять  себе  кое-какие
вольности; я мало-помалу уступала, позволив ему  в  конце  концов  делать  с
собой все, что он хотел; нет нужды пускаться в подробности. При этом кавалер
мой все время усердно пил, и около часу ночи мы  снова  сели  в  карету.  От
свежего воздуха и покачивания кареты вино еще больше ударило ему  в  голову,
он заерзал и хотел было возобновить то, что делал в комнате, но  так  как  я
убедилась, что игра теперь у меня верная, то воспротивилась  и  немного  его
утихомирила; не прошло и пяти минут, как он крепко уснул.
     Я воспользовалась этим, чтобы хорошенько его  обобрать:  взяла  золотые
часы, шелковый кошелек, набитый золотом, изящный парадный парик, перчатки  с
сере