трова посадил самолет И. И. Черевичный. И сразу увидел: на прибрежных камнях стоял человек и размахивал чем-то белым. Когда самолет приблизился, он побежал навстречу. Человек вошел в воду по пояс, и Черевичный сильным рывком втащил его в кабину.
     Спасли сибиряковца Павла Вавилова.
     Смеясь и радуясь, благодаря летчиков, Вавилов показывал им свой дневник, который вел на острове по обычаю мореходов-поморов.
     На Диксоне Вавилова подробно расспрашивали Минеев и его сотрудники. Однако Павел Иванович <П. И. Вавилов последним покинул тонувшее судно. Очутившись в воде, он ухватился за шлюпку, которую не успели потопить фашисты. На шлюпке Вавилов добрался до острова.
     В послевоенные годы П. И. Вавилов за доблестный труд удостоен звания Героя Социалистического Труда.> далеко не все видел и мало что мог рассказать о судьбе своих товарищей. Ничего не знал он и о капитане, А. А. Качараве.
     Снова поиски. В район гибели "Сибирякова" полетели гидросамолеты, направились гидрографические суда. Искали до тех пор, пока стало ясно: надежды найти людей больше нет...
     В самом конце сентября, после очередного моего доклада о текущих делах, И. Д. Папанин сказал:
     - Не судьба тебе на "Сталинграде" капитанить, Константин Сергеевич. Продолжай работать в штабе, а дальше посмотрим. Наплаваешься еще...
     Примерно в эти дни пришел ко мне посоветоваться В. Д. Мещерин. Ночные налеты вражеской авиации, работа сверх сил, повседневное недоедание обессилили рабочих на его судоверфи.
     - Плоховато, Сергеич, особенно женщинам-солдаткам, а на верфи их большинство. У всех дети - у кого двое, у кого трое. Накормят, а сами голодные работают.
     Мелкие капельки пота выступили на губе и на носу Мещерина. Так было всегда, когда он волновался.
     - Ты хорошо знаешь инженера Николая Розова, седовца?
     - Конечно.
     - Так он придумал у нас одну штуку. И меня втянул.
     - Рассказывай.
     - Он на складе ржаную муку обнаружил. Больше восьми тонн. Для технических целей еще до войны заготовили. Ремонт котлов, обмуровка, то да се... Николай Николаевич и говорит: котлы без муки обойдутся, лучше отдадим ее многодетным солдаткам. И льняное масло было на складе, для варки олифы, что-то около трех тонн. Для техники нашли заменители, а муку и масло решили на треугольнике раздать особо нуждающимся работницам.
     - Что ж, по-моему, правильно сделали.
     - И мы так думали. Однако узнал прокурор наш, соломбальский, и мне судом грозит. Разбазаривание государственных средств, говорит, в военное время... Помоги, Сергеич.
     Я видел, что надо помочь, но по должности сам я не мог вмешаться. Посоветовал обратиться к Папанину.
     - Тогда поговори с Иваном Дмитриевичем, подготовь его.
     - Это сделаю.
     Здесь уместно сказать несколько слов о Виталии Дмитриевиче Мещерине.
     В конце 1934 года ЦК ВЛКСМ, по инициативе Л. В. Косарева, принял решение создать комсомольский экипаж на "Красине", превратить ледокол в кузницу кадров для новых ледовых арктических кораблей, строительство которых только начиналось.
     В местные комсомольские организации Советского Союза поступило свыше тысячи пятисот заявлений юношей и девушек.
     Мещерин приехал в Архангельск отобрать на ледокол лучших из трехсот энтузиастов-северян. При горкоме комсомола создали специальную комиссию. В число двенадцати принятых попал и я.
     Виталий Мещерин не только укомплектовал команду, но и сам стал работать на ледоколе комсоргом Центрального Комитета комсомола. На "Красине" мы подружились, и дружба наша прошла через всю жизнь.
     После нескольких лет работы на ледоколе Мещерип стал начальником Арктической морской конторы Главсевморпути в Мурманске. А там война, Архангельск, директор судостроительной верфи...
     Виталий был всегда надежным, душевным, отзывчивым человеком.
     Ну, а с мукой закончилось так. Мещерин взял с собой для подкрепления инженера Розова и на следующий день в девять утра отправился на прием к Папанину. Иван Дмитриевич их выслушал и велел соединить его по телефону с прокурором Соломбалы.
     - Что случилось с Мещериным?! С государственной точки зрения? А что, разве плохо, когда и котлы будут отремонтированы, и люди подкормлены? Хуже не отремонтируют, не бойся, это моя забота. Нет, браток, ты оставь это дело. Голодная лошадь и та долго воз не потянет, это тоже государственная точка зрения... Да, я так думаю.
     Папанин повесил трубку.
     Ржаная мука и льняное масло - тогда это была немалая поддержка для полуголодных людей.
     Работали много, питались архангелогородцы плохо, как и по всей стране. И, как повсюду, отдавали последнее для войны, для фронта. В фонд обороны от горожан поступило много золотых и серебряных вещей, на передовые шли подарки - теплые вещи для бойцов.
     Несколько слов о Николае Николаевиче Розове. В 1938 году во время дрейфа в Северном Ледовитом океане он был третьим механиком на "Садко", а я пригласил его на "Седов" старшим механиком. Этот выбор связан с некоторым риском. Николай Розов бил молодым, еще недостаточно опытным специалистом. Но я надеялся, что присущая ему настойчивость и энергия помогут освоиться с машинным хозяйством корабля. В конце концов в трудных условиях решают именно эти человеческие качества. И я не ошибся.
     Как уже говорилось, у Николая Николаевича была повреждена рука, и мне пришлось отпустить его на Большую землю.
     Николай Николаевич испытал и ленинградскую блокаду, а в 1942 году попал в Архангельск. Немного оправившись, он горячо принялся за дело на верфи.

Глава одиннадцатая. Льды наступают с севера

     В конце сентября сорок второго года мы с Иваном Дмитриевичем Папаниным приехали в Москву.
     Город по-прежнему выглядел ополченцем во всеоружии. Но на улицах стало оживленнее. Появились дети.
     Мы прибыли в столицу, чтоб обсудить ледовую обстановку на северо-востоке Арктики. Она была из рук вон плоха, план перевозок мог быть сорван. А задачи большие: надо снабдить необходимым все населенные места по Северному морскому пути.
     Папанин собрал представителей тех организаций, кому нужно было доставить грузы. Кабинет его в доме на улице Разина полон. Иван Дмитриевич очень внятно обрисовал трудности.
     - Я хочу слышать от вас, товарищи, одно,- закончил он.- Если мы завтра будем вынуждены прекратить движение судов в Арктике и не все грузы дойдут по адресу, кто и как пострадает?
     Это было главным. Я внимательно слушал выступавших и был удивлен, что все без исключения сказали: голодать никто не будет. Кое-что осталось от прежних запасов, и до будущей навигации зимовщики вполне обойдутся тем, что есть.
     Папанин поблагодарил присутствовавших и, когда все ушли, сказал мне:
     - Слышал? Я еду в Архангельск. Там ждут дела. А ты оставайся. Если заинтересуется Анастас Иванович - рассказывай ему все подробно. Следи за обстановкой, радиограммы из Арктики пойдут через тебя.
     - Будет исполнено, Иван Дмитриевич.
     - Заведи свою карту, как в Архангельске, и следи за движением кораблей,- инструктировал Папанин.- Вникай во все. Если разбудят тебя среди ночи и спросят, где какой корабль, что делает, какой на нем груз, какая там ледовая обстановка - должен без запинки ответить. Надеюсь на тебя.
     И уехал. В Управлении Главсевморпути из старших остались только начальник Политуправления Валерьян Дмитриевич Новиков и я, начальник штаба. Заместители Папанина - кто в Красноярске, кто на морских дорогах.
     Вся страна находилась в тягчайшем положении. Фашисты яростно рвались к Волге и на юго-восток. Сталинградцы борются из последнего. Весь народ стремится помочь им.
     Когда у нас - на Севере, в Арктике - случались неудачи, мы тяжело переживали, а каждую удачу воспринимали как вклад в разгром врага. Помню, каким праздником была для меня телеграмма Михаила Прокопьевича Белоусова из штаба восточной части Арктики о прорыве ледяного барьера военными кораблями. Шедшие на запад лидер "Баку", эскадренные миноносцы "Разумный" и "Разъяренный" и сопровождавший их теплоход "Волга" пробились в море Лаптевых. 18 сентября корабли вышли из Тикси, а еще через два дня они уже не нуждались в ледоколах, были отпущены в самостоятельное плавание и на шестые сутки благополучно прибыли на Диксон.
     Я и сам в 1936 году принимал участие в проводке эсминцев - с запада на восток. Помню, что эсминцы обшивались по корпусу шубой из деревянных досок. Теперь тихоокеанские корабли подкрепляли Северный военный флот. Подтверждалось значение северной морской магистрали, окупались расходы на нее в мирное время.
     Вскоре после отъезда И. Д. Папанина от М. П. Белоусова была получена другая важная радиограмма. Дословно не помню текст, но смысл ее был таков: ледовая обстановка усложнилась, дальнейшее пребывание судов в Арктике поведет к зимовке. Считаю необходимым дать указание всем судам, находящимся западнее мыса Шелагского, следовать на запад, а судам, находящимся восточнее,- на восток.
     Я немедленно доложил начальнику Политуправления Новикову. Он позвонил Микояну, и мы тотчас были вызваны в Кремль. Когда вошли в кабинет к Анастасу Ивановичу, увидели огромную карту Северного морского пути, расстеленную у него на столе.
     Кроме нас присутствовал заместитель наркома морского флота Александр Александрович Афанасьев и еще кто-то.
     - Кто будет докладывать от Главсевморпути? - спросил Микоян.
     Новиков назвал меня. Я зачитал телеграмму Белоусова, рассказал, где какие суда находятся, кто ждет их грузы.
     Микоян слушал, думал. Потом спросил:
     - Если поступим, как предлагает товарищ Белоусов, останутся ли на Севере люди без хлеба?
     - Анастас Иванович! Папанин недавно собирал всех заинтересованных лиц и выяснил, что никто не пострадает, если не все сумеем перевезти,- ответил я.
     - Превосходно. В таком случае я разрешаю прекратить работы в Арктике. Немедленно дайте ответ Белоусову... Кто у вас за этим проследит, товарищ Новиков?
     - Бадигин.
     - Дайте срочно телеграмму, товарищ Бадигин.
     Так была закончена арктическая навигация 1942 года на востоке. В западном секторе она еще продолжалась.
     Мне запомнился поучительный эпизод, относящийся к этому времени.
     Не всем судам удалось уйти из Арктики на восток. Два парохода Наркомморфлота остались в береговом припае (лагуна Гугауге). Старшим был назначен капитан-дальневосточник В. А. Вага. Зимовка как зимовка. И вдруг в очередной радиограмме, за подписью Ваги, вместо привычных координат оказались новые. Проложил на карте: выходило, что пароходы вынесло в дрейфующий лед. И далеко вынесло... Ошибка в радиограмме? Тотчас доложил В. Д. Новикову. Если в донесении все правильно, пароходы и люди подверглись бы всем опасностям дрейфа в тяжелых льдах Чукотского моря.
     Новиков забил тревогу. Вызвал Н. Н. Зубова, находившегося в Москве. Мы с Николаем Николаевичем в один голос заявили о сомнительности радиограммы и отговорили начальника Политуправления докладывать А. И. Микояну. Было решено вначале перепроверить.
     В Наркомморфлоте решили иначе. Заместитель наркома, прочитав диспетчерскую сводку, тут же сообщил о "дрейфующих" пароходах в Кремль.
     - Но почему мне не доложили севморпутовцы? - спросил Микоян.
     На "расправу" был вызван проклинавший себя за уступчивость В. Д. Новиков. Он сказал, что ждем подтверждения, но тем не менее получил замечание.
     Следующее утро принесло приятные известия: пароходы капитана Ваги стояли на прежнем месте, в координаты, как мы и думали, вкралась досадная ошибка. Новиков, не медля ни минуты,- к Микояну... Как мне потом рассказывали, для заместителя наркома морского флота этот переполох но прошел даром.
     Пароходы благополучно отзимовали и 21 июня 1943 года были выведены из льдов.
     Возвращаюсь к "своим" ледоколам, в конце 1942 года работавшим в Арктике. К 10 октября все они, кроме "И. Сталина", застрявшего на востоке, собрались в море Лаптевых у острова Большого неподалеку от пролива Вилькицкого. Тут были "Красин", "Адмирал Лазарев", "А. Микоян", "Ленин". Кому было нужно, забункеровались тут же с транспортного судна-угольщика. "Красин" производил тренировочные стрельбы. На всех ледоколах и судах, идущих на запад, была введена ночная светомаскировка.
     Я в эти дни, по звонку Папанина, снова приехал в Архангельск.
     Военная Беломорская флотилия готовилась конвоировать арктические транспорты и ледоколы. Особенно - ледоколы. От них зависели успех зимней навигации в Белом море и будущая навигация в Арктике.
     Я глаз не спускал с наших ледовых богатырей.
     22 октября "Красин" и "А. Микоян" находились в Енисейском заливе. Здесь 24 октября у мыса Шайтанского корабли встретились с караваном транспортов, идущих из Игарки под проводкой ледокола "Ленин". Помогал им и "Дежнев" - его подлечили после боя на Диксоне и вернули в строй.
     Когда лед торосился, суда застревали. Потом начались непрерывные сжатия. Ледоколы, даже работая на полную мощность, оказывались бессильными. Чуть льды отпускали, выводили пароходы по одному. Не теряли ни минуты: пропустишь время - и суда вмерзнут до лета.
     Только 1 ноября караван вышел на недавние разводья, покрытые десятисантиметровым льдом. Дело пошло веселее. Предполагалось, что к проливу Югорский Шар ледоколы и транспорты подойдут к Октябрьским праздникам...
     Очень обрадовался я приходу в штаб Владимира Ивановича Воронина. Мы хорошо были знакомы с прославленным полярником.
     Первое наше с ним совместное плавание состоялось на ледокольном пароходе "Леваневский", построенном в Ленинграде в январе 1941 года. Владимир Иванович был капитаном, я выполнял специальное задание Главсевморпути.
     Воронин был теперь в офицерской форме. Это он, как ледовый лоцман, в навигацию 1942 года довел военные корабли до Диксона. Воронин рассказывал мне, как тяжело приходилось порой на эсминцах во льдах и как жалели военные моряки, что им не удалось сразиться с "Шеером".
     Владимир Иванович очень хвалил команду "Дежнева": "Наши-то, торговые, не хуже военных оказались".
     Мы говорили долго, о многом. Воронин умел интересно рассказывать.
     В штаб приходил и Сергей Васильевич Куницкий, капитан парохода "Беломорканал". Он только 28 октября отдал якорь в аванпорту Экономия. С Сергеем Васильевичем тоже старое знакомство: когда-то вместе плавали на стареньком лесовозе - он старпомом, а я матросом, правда, уже со штурманским дипломом в кармане. Ходили из Мурманска в порты Северной Европы, возили лес и руду. Высокий, представительный, с седой шевелюрой, Куницкий сказал:
     - Пришел доложить о рейсе.
     - Рассказывайте, Сергей Васильевич.
     И я услышал интереснейшее сообщение.
     - Покинули мы Исландию 12 августа, решились с капитаном парохода "Энгельс" Кириллом Васильевичем Косьянчуком на одиночное бесконвойное плавание к берегам Советского Союза. В порту офицеры конвойной службы смотрели на нас, как на самоубийц. Однако наши моряки хотели поскорее выйти в плавание и не трусили.
     Мы тщательно готовились к рейсу. Судно покрасили в мутно-белый цвет, трудноразличимый в тумане. Вооружили нас хорошо: на корме четырехдюймовая пушка, крупнокалиберные пулеметы, устройство для сбрасывания глубинных бомб. Словом, были готовы ко всем случайностям... Погода благоприятствовала, все время шли в тумане. Утром 19 августа подошли к самому опасному месту.
     - Медвежий?
     - Точно, но мы севернее. "Горячий коридор" оказался горячим и для нас. Справа пересекла курс подводная лодка. Объявили тревогу, пулеметы ударили по лодке - она поспешно погрузилась. Хотели таранить, но лодка успела уйти в глубину.
     - Так и отстала?
     - Нет. Через несколько минут матрос Ефремов закричал: "Бурун от лодки слева по носу". Мы взяли бурун на прицел пушки, а вскоре рассмотрели и саму лодку. Дали выстрел, сбросили глубинную бомбу.
     Сергей Васильевич вынул пачку ароматных сигарет. Мы закурили.
     - Услышали глухой подводный взрыв,- затянувшись, продолжал Куницкий,- и возликовали. Но времени терять не стали. Я проложил курс на северо-восток, поближе ко льдам.
     - Вы сообщили о потоплении лодки?
     - Да, Константин Сергеевич, я был в штабе флотилии... Но в рейсе нам дальше не повезло. В ночь на 20 августа впередсмотрящие заметили в тумане белую полосу. Помню, кто-то сказал: "Вот и до льда дошли". Однако это был не лед, а берег. Я дал полный назад, но было уже поздно. Удар корпусом, плотно сели на рифы. У вражеского берега! По радио просить помощь не могли, боялись, фашист услышит. Но откуда здесь мель? Я терялся в догадках. Карта у нас была вроде исправная, английская корректура 1941 года, лоция тоже последнего выпуска. Однако берег острова Надежды (а это оказался он) показан неправильно.
     Я остановил Сергея Васильевича, достал карту района Шпицбергена, недавно изданную Гидрографическим управлением. Нашли место аварии.
     - Ну а дальше как?
     - Еще хуже. К полудню туман рассеялся, мы на темном фоне скалистого берега - белое пятно, особенно заметное с самолета. Решили обследовать остров: вдруг придется оставить судно под фашистскими бомбами? Я забыл сказать, что на борту у нас находилась взрывчатка.
     - Немаловажное обстоятельство.
     - Вот именно. В разведку пошли мой помощник Иванов, Гончар и краснофлотец Сироткин. Они на шлюпке искали вдоль берега подходящее место для высадки. Такое место нашлось, но, когда стали подходить к берегу, шлюпку разбило прибоем, люди едва выбрались на землю.
     Обратно на судно разведчикам пришлось возвращаться вплавь. А водичка здесь... Стали заводить якоря. А тут появилась зыбь, бьет о рифы. 22 августа дали машине ход и помогали лебедками тянуться к якорям. Сколько потратили сил и нервов, пока снялись наконец... К вечеру привели судно в порядок и двинулись дальше. Скажу прямо: не думал, что люди могут вынести такое. Двое суток непрерывно без сна и отдыха, в воде, на холоде.
     Утром 25 августа приняли радиограмму с мыса Желания. На них напали.
     - "Горим, горим. Огонь, много огня",- подсказал я на память первую радиограмму станции с Желания.
     - Да, да. Ну, я севернее, севернее, обходил опасность. Еще перехватили радиограмму: "Сибиряков" сообщал о фашистском корабле. Я решил не заходить на Диксон, а следовать к проливу Вилькицкого.
     29 августа прошел пролив. Когда оказался на безопасной воде, сообщил по радио, что "Беломорканал" жив, здоров. 3 сентября был в бухте Кожевникова, а одиннадцатого - устье Яны. Принял в Тикси уголь и рыбу и снова вышел на запад от новоземельского пролива в сопровождении конвоя. 28 октября - докладываю вам. Ну, вы знаете, что и Косьянчук на "Энгельсе" дошел до дому.
     Сергей Васильевич посетовал на общие трудности длительных плаваний:
     - Год в море. Ничего не знаем о семьях - как они? Живы ли, здоровы? Это действует на экипаж. Помогите людям хоть сейчас связаться со своими.
     Я обещал сделать все, что возможно.
     Одиночные плавания в войну очень опасны. Транспорты, идущие караваном, находятся под защитой военных кораблей. В конвоях начеку служба обнаружения противника, воздушного и подводного. Даже если потопят пароход, есть спасательные суда.
     В одиночку надеяться не на кого. Если сообщить о беде по радио, по твоим координатам вражеский самолет или подводная лодка может уничтожить и тебя, и того, кто устремится к тебе на помощь... Не раз так бывало.
     Не случайно одиночные плавания в северных водах допускались лишь в крайнем случае. Война была таким крайним случаем. И пароходы-одиночки, рискуя всем, тоже вносили свой вклад в победу. Вслед за нашими в одиночное плавание пошли и союзные транспорты.

Глава двенадцатая. Пароход "Декабрист" и первый лед на Двине

     Днем четвертого ноября радист парохода "Декабрист" Борис Щербаков отстучал в эфир "SOS":
     "12 часов 45 минут. Торпедированы в широте 75°30', долгота 27°30'... Кто слышит меня, отвечайте".
     Радиостанция Диксон приняла сигнал бедствия и повторяла его для всех судов в полярных водах.
     Еще несколько часов слышали голос парохода: "Крен увеличивается... в машине вода"...