ички из  книги  Джоэля
Кармайкла о Троцком.
 "22  октября  -  в  "День  Петроградского  Совета"  -  несметные  толпы
"демократического населения" вышли по призыву Совета на массовые  митинги...
В этот день Троцкий произнес одну из самых эффектных своих  речей.  На  этот
раз,  как  сообщает  наш  главный  свидетель  Суханов,  "все  дело  было   в
настроении...  Настроение  окружающих  граничило   с   экстазом...   Троцкий
предложил краткую и весьма расплывчатую резолюцию,  что-то  вроде  "Защищать
рабочекрестьянское (?) дело до последней капли крови! Кто  за?"  Взметнулись
тысячи рук. Я видел эти поднятые руки и эти горящие глаза... Что привело  их
в   такой   восторг?   Может,   им   приоткрылся   краешек   того   "царства
справедливости", о котором они мечтали? Или под влиянием  этой  политической
демагогии  они  прониклись  ощущением,  что  присутствуют  при  историческом
событии? Не знаю. Троцкий продолжал говорить. Он проревел: "Пусть это  будет
вашей клятвой - отдавать все силы и принести все жертвы в поддержку  Совета,
который взял на себя славную задачу  довести  до  конца  победу  революции!"
Толпа не опускала рук. Она соглашалась. Она клялась. С гнетущим  чувством  я
взирал  на  эту  величественную  сцену".  Разжигая  настроения   политически
активных элементов Петрограда, Троцкий создавал обрамление, необходимое  для
успеха переворота.
 Другая часть "масс" вела себя по-другому. Один старый русский дворянин,
умерший несколько лет назад в Нью-Йорке, оставил после себя воспоминания. Он
рассказывает, что после окончания в Петербурге лицея (70-й выпуск в 1914 г.)
стал работать в МИДе Российской империи.
 Однажды, придя на службу, он увидел там комиссара в  кожаной  куртке  и
понял, что показываться на службе ему  больше  не  следует,  но  следует  из
Петрограда скорее уезжать. Он пошел на Морскую, где выдавали  разрешения  на
выезд. Там было столпотворение. Все хотели уехать. А я подумал: а что,  если
бы петербуржцы все так же дружно бросились на Смольный. Конечно, строчили бы
пулеметы, погибли бы тысячи и тысячи, но все же кто-то и добежал  бы.  Пусть
даже миллион полег бы перед Смольным, но все же не  сто  миллионов,  которые
погибли от большевиков в последующие годы, не считая военных  потерь.  Да  и
военные потери надо отнести на счет большевиков, ибо сам гитлеризм возник  в
противовес "коммунизму".
 Но все бросились на Морскую.  Теоретическая  формула  Ленина  оказалась
правильной: десять человек организованных сильнее тысяч неорганизованных.
 "Захват власти потребовал от большевиков такой концентрации  всех  сил,
что у них не осталось времени подумать о вопросах  практического  управления
страной. Все,  что  они  делали  теперь,  было  -  и  не  могло  не  быть  -
импровизацией. Троцкий вспоминает, как нащупывали название для новой власти:
 - Как мы ее назовем? - вслух размышлял Ленин. - Что угодно,  только  не
министрами - отвратительное, устаревшее слово!
 - Можно сказать - комиссары, - предложил я,  -  Но  сегодня  так  много
развелось комиссаров... Может быть, верховные комиссары?
 Нет, верховные - плохо звучит... Может быть - народные комиссары?
 Народные комиссары? Да, это неплохо, -  согласился  Ленин.  -  А  тогда
правительство в целом?
 - Совет, конечно... Совет Народных Комиссаров,  да?  -  Совет  Народных
Комиссаров, - повторил Ленин. - Великолепно.
 Изумительно пахнет революцией.
 И он посмотрел на меня с той застенчивостью, которая у него  появлялась
в минуты предельной откровенности.
 - Знаете, - произнес он  неуверенно,  -  от  преследований  и  жизни  в
подполье - и вдруг сразу  на  вершину  власти...  Даже  голова  кружится,  -
закончил он, вдруг переходя на  немецкий  язык  и  показывая,  как  кружится
голова. Мы глянули друг на друга и засмеялись..."
 (Джоэль Кармайкл. "Троцкий". Книготоварищество "Москва-
Иерусалим", 1980, стр. 122, 123, 127, 128).
 Но если они не знали даже, как им после захвата власти  называться,  то
знали ли они, как они приведут к  покорности  и  полному  повиновению  почти
двести  миллионов  россиян?  Да,  Ленин  знал.  Теория  приведения  людей  к
повиновению и покорности была им хорошо разработана. Я наткнулся  на  нее  в
1976 году,  когда  писал  книгу  "Последняя  ступень".  Позже  эту  главу  о
ленинской теории порабощения населения, не издавая всей  рукописи,  я  издал
отдельной брошюрой.
 Самое место включить ее в эти мои свободные, не претендующие на  многое
"штрихи к портрету".
 Сколько раз  в  разных  официальных  кабинетах,  у  главного  редактора
журнала, скажем, у секретаря райкома, в облисполкоме, в застекленных  шкафах
я видел  ровные,  темно-бордовые  и  темно-синие  ряды  книг,  к  которым  и
подходить близко было не нужно, чтобы  сразу  отметить  -  Ленин.  Знали  уж
собрания его сочинений, узнавали издалека по внешнему виду безошибочно, как,
взглянув на тот же Мавзолей на Красной  площади,  никто  не  спутает  его  с
каким-нибудь другим зданием.
 Держать  Собрание  сочинений   Ленина   каждому   большому   начальнику
(директору  завода,  генералу   какому-нибудь)   считается   не   то   чтобы
обязательно. .  .  но  как-то  солидно  и  внушительно:  письменный  стол  с
телефонами, а около боковой стены застекленный шкаф с томами Ленина.
 Много их стоит у разных людей, в разных кабинетах, но не многие  Ленина
читали. Если же кружки по изучению первоисточников, партучеба и семинары, то
как-то так получается, что начинают все время с ранних работ: "Материализм и
эмпириокритицизм", "Что делать?", "Что такое друзья народа и как  они  воюют
против социал-демократов?".
 Пока обучающиеся продерутся сквозь философские дебри этих  работ,  пока
конспектируют, глядь, а семинарский год уже кончился, так что  ни  на  одном
семинаре, ни на одной партучебе никогда  дело  не  доходит  до  поздних  его
томов, до того времени, когда кончается философия и начинается  практическая
деятельность.
 Взглядывая на эти  тома  в  кабинете  кого-нибудь  из  своих  достигших
официальных высот друзей, я, бывало, ловил  себя  на  мысли,  что  не  читал
Владимира Ильича и теперь уж, слава Богу, пожалуй, никто и никогда не сможет
меня заставить прочитать эти книги.
 То ли от этого "эмпириокритицизма" осталось,  что  напичканы  эти  тома
сухой, схоластической, неудобовоспринимаемой материей, но  помню,  я  всегда
удивлялся, если видел человека, читающего Ленина.
 - А ты почитай, - скажет иной такой человек, - Ты почитай, знаешь,  как
интересно!
 Но часто бывает, что маленький, незначительный  эпизод  вдруг  заставит
взглянуть на вещи по-новому, другими глазами, когда вдруг увидишь,  чего  не
видел раньше, и станет интересным, даже жгуче интересным  то,  что  казалось
скучным.
 Один читатель, пытаясь внушить мне в своем письме какую-то (не помню уж
теперь) мысль о первых днях революции, написал: "А вы  откройте  Ленина,  т.
36, пятое издание, стр. 269, и прочитайте, что там написано".
 Нельзя сказать, чтобы я тотчас бросился открывать том, да и не было его
у меня под руками, потому что дома я никогда Ленина не держал. Однако том  и
страница запомнились, и однажды на заседании редколлегии в одном  журнале  я
оказался около шкафа с книгами. Пока говорились там умные речи и обсуждались
планы, я вспомнил про  наущение  читателя  и,  потихоньку  приоткрыв  дверцу
шкафа, достал  нужный  том.  Наверное,  еще  подумали  мои  коллеги,  что  я
собираюсь выступать с речью и хочу  вооружиться  необходимой  цитатой,  а  я
сразу, сразу на стр. 269. Строчки ведь указаны не были, так что мне пришлось
прочитать всю страницу, и я сразу понял, о каких именно строчках шла речь  в
письме.
 "Я перейду наконец  к  главным  возражениям,  которые  со  всех  сторон
сыпались на  мою  статью  и  речь.  Попало  здесь  особенно  лозунгу  "грабь
награбленное", - лозунгу, в котором, как я к нему ни  присматриваюсь,  я  не
могу  найти   что-нибудь   неправильное...   Если   мы   употребляем   слова
"экспроприация экспроприаторов", то почему же нельзя обойтись без  латинских
слов?" (Аплодисменты).
 Я и раньше слышал, будто существовал  такой  лозунг  в  первые  же  дни
революции и что будто бы он принадлежал лично Владимиру Ильичу.
 Но тогда я думал, что он  существовал  по  смыслу,  по  сути,  а  не  в
обнаженном словесном оформлении, и теперь, должен признаться,  меня  немного
покоробила откровенная обнаженность этого лозунга.
 Прочитанные строки были взяты из заключительного слова по  докладу  "Об
очередных задачах советской  власти".  Времени  было  еще  много,  заседание
редколлегии еще только началось, я стал листать оказавшийся в моих руках том
и очень  скоро  понял,  что  листанием  тут  не  обойдешься,  что  надо  его
внимательно прочитать.
 Теперь я хочу сделать для возможного читателя моих  записок  извлечения
из этого тома, как я делал извлечения, скажем, из Метерлинка или Тимирязева,
когда писал о траве. Извлечения на свой вкус, разумеется. Другой,  возможно,
выписал бы другие места, другие мысли...
 Впрочем, нет, мысли не  другие,  ибо  и  те  и  другие  мысли  были  бы
ленинскими. А известно, насколько единым, целостным и  целеустремленным  был
Владимир Ильич в своих мыслях.
 Почему именно из этого тома? Только ли потому, что он  первым  случайно
оказался у меня в руках? Не только. Я  если  и  не  прочитал  от  строки  до
строки, то просмотрел потом многие тома. Но очень  уж  интересный  и  острый
период - с марта по июль 1918 года,  то  есть  с  пятого  по  десятый  месяц
нахождения у власти, с пятого по десятый  месяц  управления  Россией,  столь
неожиданно для них  самих  оказавшейся  в  руках  большевиков.  Нет,  полной
неожиданности, конечно, не было.
 Теоретически они готовились к этой  власти  и  к  этому  управлению.  В
статье  "Сумеют  ли  большевики  удержать   власть",   написанной   еще   до
Октябрьского   переворота,   были   Владимиром   Ильичем   Лениным   заранее
предопределены многие действия и акции, которые в обозреваемый  нами  период
стали осуществляться практически. Выпишем  из  той,  еще  предреволюционной,
статьи главный ленинский тезис, главную мысль.
 "Хлебная монополия,  хлебная  карточка,  всеобщая  трудовая  повинность
являются в руках пролетарского государства, в руках  полновластных  Советов,
самым могучим средством учета и контроля...
 Это средство контроля и принуждения к труду посильнее законов  конвента
и его гильотины. Гильотина  только  запугивала,  только  сламывала  активное
сопротивление. Нам этого мало.
 Нам этого мало. Нам  надо  не  только  "запугать"  капиталистов  в  том
смысле, чтобы они чувствовали всесилие пролетарского  государства  и  забыли
думать  об  активном  сопротивлении  ему.  Нам  надо  сломать  и  пассивное,
несомненно, еще более опасное и вредное сопротивление. Нам  надо  не  только
сломать какое бы то ни было сопротивление. Нам  надо  заставить  работать  в
новых организационно-государственных рамках.
 ...И мы имеем средство для этого... Это средство -  хлебная  монополия,
хлебная карточка, всеобщая трудовая повинность".
 Значит, схема ясна. Сосредоточить в своих руках весь хлеб, все продукты
(учет), а затем распределять эти продукты так,  чтобы  за  хлебную  карточку
человек, оголодавший и униженный голодом, пошел  бы  работать  на  советскую
власть и вообще делал все, что прикажут.
 Гениально и просто, как все у Ленина.  Разница  с  последующей  статьей
"Очередные задачи советской власти" состоит в том, что в первом  случае  (до
взятия власти, когда только еще мечталось) делался упор  на  то,  что  путем
голода (путем учета и распределения) будут принуждать работать богатых,  чье
сопротивление якобы надо сломить, а во втором случае, когда власть уже  была
взята, зазвучали иные нотки.
 "От трудовой повинности в применении к богатым Советская власть  должна
будет перейти, а вернее, одновременно  должна  будет  поставить  на  очередь
задачу применения соответствующих принципов (то есть трудовая  повинность  и
принуждение. - В.С.) к большинству трудящихся, рабочих и крестьян".
 Так что же осуществилось  в  стране:  власть  рабочих  и  крестьян  или
всеобщая трудовая повинность для рабочих и крестьян? А если это так, то  чья
же власть? Дальнейший абзац о трудовом народе в связи с трудовой повинностью
для него поразил меня своим откровением.
 "Для нас не  представляется  безусловной  необходимости  в  том,  чтобы
регистрировать всех представителей трудового народа, чтобы уследить  (!)  за
их запасами денежных знаков или за  их  потреблением  (кто  сколько  из  них
съест. - В.С.), потому что все условия жизни обрекают громадное  большинство
этих разрядов населения (почему бы не сказать классов, а, Владимир Ильич?  В
том числе и класса, осуществляющего  диктатуру?  -  В.С.)  на  необходимость
трудиться и на невозможность скопить какие бы то ни было запасы, кроме самых
скудных. Поэтому задача восстановления трудовой повинности  в  этой  области
превращается  в  задачу   установления   трудовой   дисциплины..."   Значит,
действительно с рабочими проще, чем  с  богатыми.  У  богатых  сначала  надо
отнять запасы, а потом уж можно их морить голодом. У трудящихся  же  никаких
запасов нет, отсиживаться им  не  с  чем,  надо  идти  трудиться,  исполнять
трудовую  повинность,  хотя  и  опричь   души,   потому   что   подчеркнутый
насильственный  характер  будущего  труда  при  советской   власти   рабочие
почувствовали с первых дней.
 Признает это и Владимир Ильич.
 "...целый ряд случаев полного упадка настроения и полного упадка всякой
организованности  был  совершенно  неизбежен.  Требовать  в  этом  отношении
быстрого перехода или надеяться на то, что перемены в этом  отношении  можно
достигнуть несколькими декретами, было бы  столь  же  нелепо,  как  если  бы
призывами  пытались  придать  бодрость  духа  и  трудоспособность  человеку,
которого избили до полусмерти". (Стр.

 145.)

 Неправда  ли  -  откровенно!  Значит,  призывами  трудоспособность   не
вернешь. А чем же?
 "Для учета производительности и для  соблюдения  дисциплины  необходимо
устроить промышленные  суды..."  Это  уже  что-то  новое!  Этого  не  знали,
конечно, при проклятом царском режиме. Если  бы  при  царе  ввели  вдруг  на
заводах промышленные суды, представляю себе, на каких фальцетах завопили  бы
об этом друзья пролетариата и все вообще революционеры. А  как  бы  завопили
они, если бы, ну, Столыпин, скажем,  выступил  со  следующей  тирадой...  Но
выступил с ней, увы, не Столыпин, а Ленин, когда  власть  находилась  уже  у
него в руках. Читайте:
 "Что же касается карательных мер за несоблюдение  трудовой  дисциплины,
то они должны быть строже. Необходима кара вплоть до  тюремного  заключения.
Увольнение с завода также может  применяться,  но  характер  его  совершенно
изменяется.  При  капиталистическом   строе   увольнение   было   нарушением
гражданской сделки. Теперь же при нарушении  трудовой  дисциплины,  особенно
при введении трудовой повинности, совершается уже уголовное преступление,  и
за это должна быть наложена определенная кара".
 Вот так. Там, где при царе-батюшке  можно  просто  уволить  (а  сколько
воплей, а то и забастовок было по этому поводу),  теперь  одного  увольнения
мало. Теперь - тюрьма. Что и наблюдали мы в  исполнение  ленинских  заветов,
особенно в предвоенные годы, когда за двадцатиминутное опоздание  на  работу
люди уходили в лагеря и там гибли.
 Но в стране вроде диктатура пролетариата.  Как  же  сочетать,  с  одной
стороны, его диктатуру, а с другой стороны, диктаторство над ним, причем уже
не класса, не партии даже, но уже единой воли. А что речь шла  о  подчинении
единому диктатору и единой воле, читаем недвусмысленные Ленинские слова.
 "Это    подчинение    может,    при    идеальной    сознательности    и
дисциплинированности (то есть при  полной  покорности.  -  В.С.)  участников
общей работы, напоминать больше мягкое руководство дирижера (имеющего  право
сажать в тюрьму. - В.С.). Оно может принимать формы диктаторства,  если  нет
идеальной  дисциплинированности  и  сознательности.  Но   так   или   иначе,
беспрекословное подчинение единой воле... безусловно необходимо".
 (Стр. 200.) "И вся наша задача, задача партии коммунистов... встать  во
главе истомленной и устало ищущей  выхода  массы  (а  как  же  революционная
активность масс? - В.С.), повести ее  по  верному  пути,  по  пути  трудовой
дисциплины, по пути согласования задач митингования  об  условиях  работы  и
задач беспрекословного повиновения воле советского  руководителя,  диктатора
во время работы".
 Ах, как хорошо: помитинговали,  пошумели,  проявили  свою  пролетарскую
гегемонию, потешили душу - щелкает бич диктатора: по местам!
 "Надо научиться соединять вместе бурный,  бьющий  весенним  половодьем,
выходящий из всех берегов, митинговый демократизм трудящихся масс с железной
дисциплиной во время труда, с беспрекословным повиновением воле одного лица,
- советского руководителя. . ."  Точнее  про  класс-гегемон,  осуществляющий
якобы  в  стране  свою  диктатуру,  уже  не  скажешь.  И   вообще   словечко
"принудительное" является едва ли не самым любимым  словечком  вождя  в  тот
период.
 "Подчинение, и  притом  беспрекословное,  ...единоличным  распоряжениям
советских руководителей, диктаторов, выборных или назначенных...  снабженных
диктаторскими  полномочиями..."  "Меры  перехода  к  принудительным  текущим
счетам  или  принудительному  держанию  денег  в  банках..."  "Осуществление
строжайшего и повседневного учета и контроля  производства  и  распределения
продуктов..." "Наше опоздание с введением трудовой повинности показывает еще
раз..." "Принудительное объединение населения в потребительские общества..."
"Через продовольственные отделы Советов, через органы снабжения при  Советах
мы объединили бы население (принудительно, как только что  мы  прочитали.  -
В.С.)  в  единый,  пролетарски  руководимый  кооператив  .  .  .  "  В  деле
принуждения пролетариата (хотя и строился вроде бы социализм) Владимир Ильич
Ленин не брезговал обращаться к самым жестоким  и  драконовским  достижениям
капитализма.
 "Русский человек - плохой работник по сравнению с передовыми нациями...
Учиться работать - эту задачу Советская власть должна поставить...  во  всем
ее объеме. Последнее слово капитализма в этом отношении, система  Тейлора...
Осуществимость социализма определится именно  нашими  успехами  в  сочетании
Советской  власти  и  советской  организации  управления   (беспрекословного
подчинения диктатору, как мы недавно читали. - В.С.) с  новейшим  прогрессом
капитализма".
 И вообще капитализм, оказывается, не такое уж страшное слово и понятие.
 "Если бы мы могли  в  России  через  малое  число  времени  осуществить
государственный капитализм, это было бы победой".
 "Что такое государственный капитализм при Советской власти?
 В настоящее время осуществлять государственный капитализм - это  значит
проводить в жизнь тот учет  и  контроль,  который  капиталистические  классы
проводили в жизнь".
 "...государственный капитализм для нас спасение...
 Государственный капитализм был бы спасением для нас... тогда переход  к
полному  социализму  был  бы  легок,  был  бы  в  наших  руках,  потому  что
государственный  капитализм  есть  нечто   централизованное,   подсчитанное,
контролированное и обобществленное, а нам-то и не хватает как раз этого... В
России мы имеем массу  мелкой  буржуазии,  которая  сочувствует  уничтожению
крупной буржуазии всех стран, но  не  сочувствует  учету,  обобществлению  и
контролю..."   "Только   развитие   государственного   капитализма,   только
тщательная постановка дела учета и контроля, только строжайшая организация и
трудовая дисциплина приведут нас к социализму. А без этого социализма нет".
 "...и к государственному крупному капитализму и к социализму ведет одна
и та же дорога, ведет  путь  через  одну  и  ту  же  промежуточную  станцию,
называемую "общенародный учет и к