учше  Михаила.  Старшая  сестра
обладала необычайно  сильным,  но  совсем  немузыкальным  голосом.  И  слуха
музыкального у нее не было никакого. Впрочем, это и не  требовалось.  Лучшей
певицей считалась та, которая громче всех кричала песни. И в этом смысле моя
сестра считалась лучшей певицей  округи.  Когда  она  с  другими  девчонками
вечерами запевала частушки, ее было слышно за десять километров. Даже лошади
вздрагивали, а куры просыпались на насесте.
   Когда мне было пять лет, крестная мать привезла мне  из  Москвы  гармонь.
Несколько дней я отравлял  жизнь  семьи  музыкальными  упражнениями.  Но,  к
счастью, мне это  скоро  надоело.  Вооружившись  ножницами,  я  уединился  и
разрезал гармонь на части, чтобы познать секрет музыки. Но никакого  секрета
внутри гармони не оказалось. Мать не  наказала  меня  за  то,  что  испортил
ценную вещь. Она лишь сказала слова, которые врезались мне в память  на  всю
жизнь: все секреты надо искать прежде всего в своей голове.



   РОЛЬ В КОЛЛЕКТИВЕ

   Детей в деревне было много. В течение  многих  лет  они  проводили  время
вместе. Так  что  тут  образовывался  более  или  менее  устойчивый  детский
коллектив  из  [50]  детей  различных  возрастов  и  характеров.  В  детском
коллективе в значительной  мере  выяснялось  и  предопределялось  то,  каким
становился человек в социальном, психологическом и моральном отношении. Есть
общие законы коллективной жизни, имеющие силу  и  для  детских  коллективов.
Порою они тут действуют с большей ясностью и откровенностью, поскольку  дети
еще не умеют так притворяться и маскировать свою натуру, как взрослые.
   В нашем детском коллективе мне постепенно навязали роль,  соответствующую
моим  природным  склонностям.  Мы  играли,  конечно.  Я  играл  с   азартом,
добросовестно, неутомимо. При этом я никогда не претендовал  на  роль  вождя
или  начальника.  Я  выдумывал  игры,  увлекал  других.  Но  всегда  уступал
формальное руководство тем, кто стремился к этому. Я выполнял самые  трудные
задачи, требовавшие индивидуальной ловкости, изобретательности,  смелости  и
самоотверженности. Но повторяю, я никогда не был  вожаком  коллектива  и  не
стремился  командовать  другими.  Во   взрослом   состоянии   мне   выпадала
возможность сыграть роль вожака или начальника, но я от этого уклонялся  или
стремился поскорее избавиться. В армии, став сержантом и затем  офицером,  я
так и не научился командовать подчиненными. У  меня  не  было  командирского
голоса, как не было голоса музыкального. Я обычно становился  инициатором  и
фактическим  организатором  дела  группы,  но  всегда  оставался  в  тени  и
предоставлял возможность выглядеть руководителями тем, кто подходил для этой
роли формально.
   Физически я был очень вынослив. Хорошо бегал, ездил верхом, нырял,  лазил
по деревьям. Неплохо дрался и  никогда  не  уклонялся  от  драк,  если  даже
противники превосходили меня по силе. Более того, именно в таких  случаях  я
дрался с особым остервенением. Я первым прыгал в речку, когда на  полях  еще
лежал снег. Первым шел в  темное  место,  где  чудилась  нечистая  сила  или
опасность. Первым брал на себя вину за общие проказы. Эта роль порою  дорого
обходилась мне, но я все же играл ее охотно. Я вовсе не горжусь ею сейчас. Я
лишь описываю ее как одну из ролей индивидов в коллективе,  доставшуюся  мне
по ряду причин, от меня [51] не  зависевших.  И  среди  этих  причин  власть
коллектива была далеко не на последнем месте. Роль  отщепенца,  которую  мне
предстояло сыграть ценою целой жизни, тоже была в какой-то мере навязана мне
обществом.
   Я всегда с  увлечением  принимал  участие  в  коллективных  мероприятиях.
Наградой за мою роль в них было сознание того, что я делал  больше  и  лучше
других, и другие  члены  коллектива  видели  это  и  ценили.  Ничего,  кроме
признания и справедливой оценки  сделанного  мною,  я  не  хотел  для  себя.
Желание, чтобы кто-то видел, что я делаю,  что  я  на  самом  деле  из  себя
представляю, чтобы кто-то справедливо оценил мое поведение и результаты моей
деятельности, стало одной из основных черт моего характера. В книге "Зияющие
высоты" я выразил это в "Молитве верующего  безбожника".  Тот  факт,  что  в
реальности общественная оценка человека, как правило,  не  совпадает  с  его
сущностью, постоянно причинял мне страдания. Сначала я недоумевал  по  этому
поводу. Потом понял, что это есть закономерное явление. Но  легче  от  такой
мысли не стало.



   САМОВОСПИТАНИЕ

   Я очень рано начал заниматься самовоспитанием. Разумеется, сначала  я  не
осознавал его, как таковое. Это было мальчишеское  поведение,  переросшее  в
сознательное  делание  себя  по  определенным  образцам.  Приведу  несколько
примеров. Мы устраивали соревнования, кто дольше выдержит щекотку или  боль.
Я  заставил  себя  держаться  дольше  других.  Такая  необычная   тренировка
пригодилась мне впоследствии не раз. Однажды мы забрались в  помещение,  где
хранилась колхозная сметана и  сливки,  и  съели  чуть  ли  не  все  запасы,
предназначенные для сдачи государству. Нас, конечно, разоблачили.  Родителей
оштрафовали, а нам устроили коллективную порку. Меня порол сам  председатель
колхоза, считавший меня зачинщиком. Порол вожжами. Порол убежденно и,  можно
сказать, с душой. Но я решил вытерпеть во что бы то  ни  стало,  не  просить
пощады и не выдавать настоящего зачинщика.  И  вытерпел.  Из  этого  [52]  я
извлек урок: боль ощущается  не  так  остро,  если  имеешь  твердое  решение
выстоять.
   В  полях  вокруг  наших  деревень  построили  вышки   для   геодезических
измерений. Подниматься на них можно было по лестницам, доступ к которым  был
закрыт запертыми на замок дверями. Но на одной из "ног" вышек  снаружи  были
приколочены  перекладины,  по  которым  можно  было  забраться  наверх.   Мы
поспорили, что я смогу это сделать. Когда я начал подниматься, меня  охватил
ужас. Но отступать было поздно. Внизу стояли ребята и девчонки. Если бы я не
полез до самого верха, меня засмеяли бы. Рухнула бы моя репутация.  Пришлось
лезть до конца. Потом я лазил на все вышки в округе уже  без  особых  усилий
над собой. Другой случай преодоления страха  произошел,  когда  я  учился  в
четвертом классе. Точно так же на спор я ночью один пошел на кладбище.  Хотя
я уже знал, что никакого Бога нет, было все равно жутко. Страшнее, чем лезть
на вышку. Я и на сей раз пересилил страх. С тех пор у меня не было ни одного
случая в жизни, чтобы я не преодолел чувство страха. И  не  было  ни  одного
поступка, который я совершил бы под влиянием страха.
   С годами я стал заниматься самовоспитанием вполне  сознательно,  стараясь
следовать нравившимся мне литературным  образцам.  При  этом  моими  героями
никогда не были дети. Это были всегда взрослые. И среди  живых  я  не  видел
образцов для подражания. Любопытно, что у меня никогда не появлялось желания
что-то иметь только по той причине, что это имел кто-то другой. Со  временем
я возвел это в принцип: не подражать  никому,  не  хотеть  того,  что  имеют
другие, но что не есть необходимый элемент твоей имманентной жизни.
   Я не считаю, что делал себя по наилучшим образцам и наилучшим образом.  Я
не собираюсь конкурировать с другими в этом отношении.  Я  лишь  констатирую
как факт, что имел перед собой какие-то образцы человека и начал делать себя
по ним еще в детстве. Потом и образцы эти отпали. И к проблеме  самосоздания
я стал подходить творчески: я решил сотворить существо, какого не было ни  в
реальности, ни в литературе.



[53]

   КОЛЛЕКТИВИЗАЦИЯ

   Самым значительным  событием  в  деревне  в  период  моего  детства  была
коллективизация. В моем формировании  и  в  моей  судьбе  она  сыграла  роль
огромную. Потому остановлюсь на ней несколько подробнее.
   Когда число людей, занятых поисками истины,  превышает  некий  допустимый
максимум, то в силу вступает закон: чем больше искателей истины,  тем  более
чудовищные заблуждения порождают эти поиски. В таких случаях люди  стремятся
не столько к истине, сколько к удовлетворению своих  личных  целей  за  счет
темы.   Истина   оказывается   делом    второстепенным.    Тема    советской
коллективизации дает классический пример на этот счет. На эту тему  написаны
тонны слов. Найти в них крупицу истины еще труднее, чем  найти  жемчужину  в
навозной  куче.  Уже  находясь  в   эмиграции,   я   пытался   высказать   о
коллективизации то, что пережил сам и видел своими глазами, на меня обрушили
самые нелепые и несправедливые обвинения, в их числе -  обвинения  в  защите
сталинизма. И это делали в отношении  человека,  который  в  семнадцать  лет
встал на путь антисталинизма и пострадал из-за этого! Хотел бы я знать,  как
бы вели себя нынешние храбрые критики Сталина, если бы оказались в Советском
Союзе в 1939 году!
   В силу особенностей, о  которых  я  говорил  выше,  наш  район  был  всей
предшествующей историей подготовлен к коллективизации.  Думаю,  что  в  этом
отношении он был типичен для России. Крестьяне не были собственниками земли.
Единоличность хозяйства заключалась лишь  в  том,  что  семья  индивидуально
использовала отведенные ей участки земли. Землю нельзя было продать  и  даже
передать другим во временное пользование за плату.  Революция  ликвидировала
помещичье землевладение. Производительность крестьянского труда была низкая.
Продукты труда продавались  лишь  в  исключительных  случаях.  Это  не  было
источником  регулярного  дохода.  Многие  работы   выполнялись   коллективно
(починка дорог, рытье прудов, сенокос). Коллективизация не была для крестьян
чем-то абсолютно новым и неожиданным. [54]
   О колхозах стали говорить  еще  до  того,  как  коллективизация  началась
практически Неподалеку  от  нашей  деревни  возникла  коммуна  в  духе  идей
социалистов-утопистов. Она стала предметом насмешек и скоро развалилась. Так
что не любое насилие  сверху  могло  быть  принято  массами  крестьян.  Если
колхозы и были насилием, как принято теперь  думать,  то  это  было  насилие
особого рода: оно было формой организации добровольности. Иначе  колхозы  не
уцелели бы, несмотря ни на какие репрессии. Ведь  и  в  основе  закрепощения
крестьян в России в шестнадцатом и семнадцатом веках лежала  добровольность.
Суть проблемы рабства состоит не в том, почему людей заставляют  становиться
рабами, а в том, почему они позволяют превращать себя в рабов.
   О колхозах говорили с насмешкой. Особенно потешались над тем,  что  якобы
вся деревня будет спать под одним  одеялом  и  есть  из  одной  чашки.  Одна
доверчивая, но очень жадная  старуха  приобрела  огромную  ложку,  дабы  "не
упустить  своего"  из  общей  чашки.  Но  насмешки  не  помешали   юмористам
единодушно и без эксцессов вступить  в  колхоз.  Лишь  немногие  отказались.
Отказалась та жадная старуха, узнав, что общей чашки не будет. Отказался мой
дед и один из односельчан. Последний собрал пожитки, забрал семью и уехал  в
Ленинград. Дом со всем хозяйством  он  просто  бросил.  Лошадь  привязал  на
станции к  столбу.  Такие  поступки  стали  возможными  потому,  что  потеря
хозяйства не превращалась в катастрофу,  а  при  наличии  возможности  иметь
работу в городе не переживалась очень сильно.
   Крестьяне отдали  в  колхоз  лошадей,  часть  коров  и  овец,  инвентарь,
хозяйственные  постройки.  Они  продолжали  пользоваться  ими,  но  уже  как
достоянием колхоза.  Ликвидировали  межи.  Колхозу  дали  кое-какие  машины.
Появились трактора. Одна из идей колхозов и состояла в том, что  в  условиях
единоличного хозяйства было невозможно использование машин. Хотя в  конечном
итоге производительность колхозов  оказалась  низкой,  государство  получило
дешевую рабочую силу в городах за счет бегства и вербовок крестьян в  города
и на стройки в отдаленных районах страны. Кроме того,  государство  получило
возможность выжимать из деревень [55] организованно и почти  даром  продукты
питания для городов и армии.
   Существует устойчивое мнение, будто  колхозы  были  выдуманы  сталинскими
злодеями из чисто идеологических соображений. Это чудовищная нелепость. Идея
колхозов не есть идея марксистская. Она вообще  не  имеет  ничего  общего  с
классическим марксизмом. Она не была привнесена в жизнь  из-за  теории.  Она
родилась  в  самой  практической  жизни  реального,   а   не   воображаемого
коммунизма. Идеологию  лишь  использовали  как  средство  оправдания  своего
исторического творчества. Сейчас, когда  история  сделала  свое  дело,  даже
советские вожди рассматривают сталинскую колхозную политику как ошибочную  и
противопоставляют ей некий ленинский (и бухаринский) кооперативный план.  Не
знаю, чего в этом больше - идиотизма или подлости.  Ленинский  кооперативный
план был совершенно невразумительный и нелепый. Ленин просто понятия не имел
о реальности коммунизма. Сталин  уже  не  имел  ленинских  иллюзий.  Он  был
циничен. Но именно его цинизм больше отвечал исторической неизбежности,  чем
все прочие программы. Одно дело - бумажные проекты. И другое дело - реальные
проблемы реальной страны. Я утверждаю, что низкая производительность труда и
другие  критикуемые  теперь  явления   колхозов   были   проявлением   общих
закономерностей  коммунистического  социального  строя,  а  не  специфически
колхозных недостатков. Последние  лишь  усилили  действие  общих  причин.  В
колхозах сущность коммунизма  обнаружилась  в  наиболее  острой  и  заметной
форме. Дело не в ошибках Сталина. Дело в самом существе  той  реальности,  в
которой действовал Сталин. Сталин делал ошибки, но не больше, чем Хрущев или
Брежнев.
   Все "прелести" колхозной жизни сразу же  обнаружили  себя  в  жестокой  и
вместе с тем в карикатурно усиленной форме:  обезличка,  бесхозяйственность,
моральная  деградация,  преступления,  ничтожная  плата  за  труд  и  прочие
общеизвестные явления привычного теперь советского  образа  жизни.  Началось
такое бегство людей из деревень, какого еще не знала русская история. Многие
завербовывались на стройки на север  и  в  Сибирь,  лишь  бы  избавиться  от
колхозов. Призванные в армию [56] ребята почти совсем не возвращались домой.
Деревни стали пустеть и исчезать с лица  земли.  В  деревнях  остались  лишь
старики и семьи, которым некуда было бежать. В район стали переселяться люди
из других мест, в основном нищие и малограмотные.  От  прежней  культуры  не
осталось и следа. Началось безудержное  пьянство  и  примитивное  воровство.
Почти все оставшиеся в наших местах мужчины побывали председателями колхозов
и другими "начальничками", спились, попали в тюрьму. Когда  я  в  1946  году
попал в наш "медвежий угол", там почти совсем не осталось мужчин - погибли в
тюрьмах или на войне. Исторический скачок обошелся России дорого.
   Мать вступила в колхоз по очень простой причине: с такой  семьей  жить  в
городе было бы  невозможно.  Она  избрала  единственно  правильную  тактику:
растить детей и постепенно отправлять в Москву. Отец в  колхоз  не  вступил,
поскольку считался постоянным жителем Москвы  (имел  московскую  прописку  и
жилплощадь). Матери пришлось проработать в колхозе шестнадцать  лет.  Только
русская  женщина  могла  выдержать  эти  каторжные  годы.  Потому   описания
сталинских лагерей на меня не произвели  сильного  впечатления:  я  видел  и
пережил сам кое-что похуже.
   Сестра Анна с  двенадцати  лет  начала  работать  в  колхозе  наравне  со
взрослыми. Я работал в колхозе каждое лето во время школьных каникул.  Летом
1938 года я за два месяца  заработал  столько  трудодней,  сколько  взрослые
зарабатывали за полгода. За это мне выдали два пуда  овса.  Но  и  это  было
серьезным подспорьем семье.



   ДОСТОИНСТВА КОЛХОЗОВ

   Стоило мне только заикнуться о достоинствах колхозов, как мои слушатели и
читатели, привыкшие делить все на абсолютное зло и абсолютное  добро,  сразу
же усмотрели в  этом  апологетику  сталинизма.  Но  реальный  процесс  жизни
многосторонен и противоречив. Его не сведешь к одной простой формуле. В  нем
участвуют многие люди, имеющие различные интересы и находящиеся в  различных
отношениях к происходящему. Кол[57] хозная жизнь имела не только недостатки,
но несомненные достоинства. Достоинства не абсолютные,  а  относительные.  И
временные. Но все-таки достоинства,  с  точки  зрения  охваченных  колхозами
людей. Люди освободились от тревог за хозяйство. Раньше они ночей не спали в
страхе, что из-за плохой погоды пропадет урожай. Теперь им  стало  наплевать
на погоду и на урожай.  Они  даже  стали  радоваться  плохой  погоде.  Когда
начинался дождь, бросали дела, собирались в сарае и часами точили  лясы,  т.
е. болтали и смеялись. Появилось полное безразличие к тому, что  делалось  в
колхозе. Все усилия сосредоточились на приусадебных участках,  оставшихся  в
индивидуальном пользовании. Множество людей превратилось в начальничков, что
позволяло им жить безбедно и легко. То, что их регулярно сажали в тюрьму, не
сокращало  числа  желающих  занять  их  место.  Внутри  колхозов   появились
должности, позволявшие их обладателям безнаказанно воровать колхозное добро.
Молодые люди получили  возможность  становиться  трактористами,  механиками,
учетчиками, бригадирами. Вне колхозов появились "интеллигентные" должности в
клубах, медицинских пунктах, школах, машинно-тракторных станциях. Совместная
работа многих людей становилась общественной жизнью, приносившей развлечение
самим фактом совместности.  Собрания,  совещания,  беседы,  пропагандистские
лекции и прочие явления новой жизни, связанные с колхозами и  сопровождавшие
их, делали жизнь людей интересней, чем старая. На том  уровне  культуры,  на
каком находилась масса населения, все это играло роль огромную, несмотря  на
убогость и формальность этих  мероприятий.  Эти  факторы  постепенно  теряли
значение по мере обезлюдивания деревень. Но они  сохраняли  значение  в  тех
местах,  которые  становились  точками  концентрации  оставшегося  и   вновь
прибывавшего населения.



   ОТНОШЕНИЕ ЛЮДЕЙ К КОЛХОЗАМ

   Чтобы правильно оценить суть дела, надо  встать  на  позиции  тех  людей,
которые  были  участниками  исторического  процесса.  С  нынешними   мерками
посторонних [58] морализаторов в  нем  ничего  не  поймешь.  Я  неоднократно
спрашивал мать и других колхозников во время приездов в деревню и позднее  о
том,  согласились  бы  они  снова  стать  единоличниками,  если   бы   такая
возможность представилась. Все они наотрез отказались.  Старый  строй  жизни
рухнул безвозвратно. Простые люди на уровне здравого  смысла  понимали,  что
возврат в прошлое  невозможен.  Колхозы  им  казались  если  не  мостиком  в
будущее, то принудительной силой, толкавшей их в  будущее.  Массы  населения
понимали, что об улучшении условий жизни надо  было  думать  уже  на  основе
произошедшего перелома.  Лишь  высокообразованные  мудрецы,  не  имеющие  ни
малейшего понятия о  сущности  реального  процесса  жизни  и  равнодушные  к
судьбам участников этого процесса,  до  сих  пор  занимаются  суемудрием  по
принципу "что бы было, если бы было не так, как было".
   В  проблеме  отношения  людей  к   коллективизации   интереснее   другое.
Традиционный  коллективизм  жизни  делал   людей   неспособными   именно   к
коллективным   формам   протеста.   Люди   реагировали   на   удары   судьбы
индивидуально, причем не в форме активного протеста,  а  в  форме  пассивных
поисков  выхода.  Люди  уклонялись   от   социальной   борьбы,   устраиваясь
поодиночке.  Они  воспринимали  происходящее  как  должное,  как   природную
катастрофу. Думали лишь об одном: выжить. Проблема  заключалась  не  в  том,
чтобы избрать лучшую форму жизни - никакого выбора не было, - а в том, чтобы
выжить в любой форме, предоставляемой обстоятельствами.
   Не раздался ни  один  голос  протеста.  Я  знаю  лишь  об  одном  случае,
отдаленно  напоминавшем  протест.  Вышло  постановление  высших  властей   о
пе