. Можно любить его и
быть при этом трусом и предателем. Генерал Власов  стал  предателем,  потому
что ему не повезло. Сложись иначе его военная судьба, он вошел  бы  в  число
сталинских холуев. Советская официальная  концепция  войны  утверждает,  что
война была освободительная и отечественная, что советские люди были охвачены
чувством патриотизма и благодаря этому мы победили. Не спорю, в массе народа
было  много  патриотов.  Но  победа  в  войне  была  прежде  всего   победой
социального строя страны и  лишь  во  вторую  очередь  победой  патриотизма,
героизма и прочих общечеловеческих качеств.
   Абсурдно также мнение, будто советские люди сражались за Родину, а не  за
советский социальный строй. Ко времени начала войны  коммунистический  строй
для большинства советских людей стал их образом  жизни,  а  не  политическим
режимом. Отделить его от массы населения было просто невозможно практически.
Хотели люди этого или нет, любая защита ими себя  и  своей  страны  означала
защиту нового социального строя. Россия и коммунизм существовали  не  наряду
друг с другом, а в единстве. Разгром  коммунизма  в  России  был  равносилен
разгрому самой России. Победа России означала победу коммунизма.
   Несмотря  ни  на  какие  потери  в  первые  месяцы  войны,  несмотря   на
превосходство немцев в технике и организации операций, в моем окружении я не
встречал ни одного человека, который не верил бы в нашу победу. Конечно, тут
играла роль боязнь людей высказываться откровенно. Но дело не только в этом.
Уверенность в победе базировалась на факторах,  которые  были  очевидны  для
всех нас и общеизвестны. Главные из этих факторов  суть  способность  самого
коммунистического  социального  строя  выживать   в   трудных   условиях   и
неоднородность стран, считавшихся "капиталистическим окружением". Мы знали о
том, что западные страны вроде Англии, Франции и США гораздо больше  боялись
победы гитлеровской Германии, чем нашей. Они были уверены в том, что  победа
Германии была бы для них катастрофой. Мы были уверены,  что  страны  Запада,
враждующие с Германией, рано или поздно  присоединятся  к  нам  в  борьбе  с
Германией и помогут нам разгромить ее.



[232]

   СИЛА И СЛАБОСТЬ

   Считается, что наши слабости суть  продолжения  наших  достоинств.  Но  в
такой же мере верно  и  другое:  наши  достоинства  суть  продолжения  наших
слабостей. Во всяком случае, война обнаружила, что  в  отношении  Советского
Союза было верно как то, так и другое. Нужно  было  быть  слепым,  чтобы  не
заметить, что как сила, так  и  слабость  Советского  Союза  проистекали  из
одного и того же источника - из его социального строя.
   Поражения начала войны обычно сваливают на высшее руководство  страной  и
на  Сталина  лично.  Но  ведь  уже  перед  войной   в   основном   сложилась
коммунистическая организация населения страны и система власти и управления,
пронизывающая все общество. Уже тогда  дала  о  себе  знать  низкая  степень
деловой эффективности коммунистической системы, причем даже  в  таком  деле,
как подготовка к войне.  Эта  система  обнаружила  способность  сравнительно
быстро поднимать страну из состояния разрухи до некоторого уровня,  высокого
сравнительно с уровнем разрухи. Но она при этом быстро достигала потолка,  и
в  действие  вступали  тенденции  к  застою,  к  разрастанию  бюрократии,  к
волоките, к очковтирательству  и  другие  явления  реального  коммунизма,  о
которых лишь теперь заговорили в Советском Союзе. Впрочем, и теперь  говорят
о них  как  о  недостатках,  которые  явились  результатом  ошибок  прошлого
руководства и которые можно преодолеть. Начав "думать по-новому",  советские
руководители так и не рискнули  углубиться  до  объективных  законов  своего
общества как главной причины уже очевидных всем недостатков.
   Поражения начала войны  вынудили  советское  руководство  к  тому,  чтобы
использовать преимущества советского строя,  позволяющего  мобилизовать  все
силы и все ресурсы страны на  оборону  и  использовать  их  централизованным
образом. При этом не  надо  думать,  что  перед  войной  и  в  начале  войны
проявились лишь негативные свойства строя, а потом - лишь позитивные. Во все
периоды действовали и те и другие.  Просто  в  различных  условиях  получали
некоторые преимущества те или другие.
   В оценке возможностей и способностей коммунистического  строя  надо  быть
диалектиком в хорошем смыс[233] ле этого слова,  т.  е.  проявлять  гибкость
мышления, избегать односторонности и одеревенелости мысли. Это я заметил уже
тогда на массе жизненных примеров. Вот . некоторые  из  них,  на  которые  я
обратил внимание еще в годы войны. Перед войной в армии произошла  "чистка",
было арестовано огромное число командиров всех рангов, особенно высших.  Это
катастрофически сказалось на состоянии высшего командного  состава  армии  и
внесло свою долю в поражения начала  войны.  Но  нет  худа  без  добра.  Эти
репрессии привели к обновлению низшего и среднего командного состава  армии.
На  место  малограмотных  командиров  пришли  люди  со  средним   и   высшим
образованием. И этот фактор сыграл важнейшую роль  в  войне.  В  свое  время
Бисмарк сказал, что в битве при Садовой победил немецкий народный учитель. О
нашей войне можно сказать (разумеется, в том же метафорическом смысле),  что
в ней победил советский десятиклассник,  т.  е.  выпускник  советской  школы
тридцатых годов.
   Тысячи летчиков стали готовить с самого начала войны. Готовили  медленно,
причем не с сознательным намерением замедлить процесс подготовки,  а  потому
что не могли делать быстрее в силу общих принципов организации всякого дела.
Но опять-таки эта медлительность сыграла и свою положительную роль. К  концу
войны накопили огромные резервы летчиков. Аналогично произошло с самолетами.
К концу войны страна имела мощную авиацию.
   Война шла долго, а между  тем  никто  из  тех  образованных  и  способных
молодых людей не поднялся в  ряды  высшего  командования.  Последнее  так  и
сохранили  за  собою  люди,  ставшие  генералами  еще  до  войны  и   бывшие
сталинскими "выдвиженцами". В этом была серьезная слабость советской  армии.
Не только слабость, но и сила. Война была не просто  решением  "технических"
задач убийства солдат противника. Это было прежде всего социальное сражение.
Главным было удержать армию под социальным  контролем,  а  не  "технические"
военные проблемы.
   Понимало это сталинское командование или  нет,  оно  действовало  в  духе
времени и возможностей.
   Вследствие  поражений  начала  войны  пришлось  самые  важные  в  военном
отношении предприятия эваку[234] ировать в глубокий тыл и  создавать  новые.
Волюнтаристские сталинские методы сыграли при этом свою положительную роль в
смысле ускорения темпов создания военной промышленности и рационализации  ее
работы, в смысле преодоления косности  бюрократической  системы  управления.
Одновременно сталинистский волюнтаризм становился препятствием в  проявлении
положительных качеств государственно-бюрократической системы управления.
   Одним словом, наблюдая предвоенную  ситуацию  в  стране  и  ход  войны  с
позиций человека, погруженного в самые недра советского общества, я  накопил
достаточно материала, чтобы сделать для  себя  вывод:  если  я  хочу  понять
сущность,  внутренние  механизмы,  объективные  закономерности  грандиозного
жизненного потока, я должен снова начать учиться.



   ЗНАТЬ И ПОНИМАТЬ

   Невозможно в деталях проследить, какими путями формируется  мировоззрение
и характер человека. Хотя я себя в этом  отношении  делал  сам  и  постоянно
занимался самоанализом, все равно многое из того, что когда-то играло  роль,
испарилось бесследно. Иногда серьезные, казалось бы, события  и  явления  не
оказывают никакого влияния на этот  процесс.  А  иногда  пустяки  производят
перевороты в сознании. Еще до  войны,  работая  в  секретном  отделе  полка,
дивизии и корпуса, я просматривал немецкие карты и схемы расположения  наших
войск, составленные немецкой разведкой. Эти материалы наша разведка, в  свою
очередь, как-то раздобыла у немцев. Эти карты и схемы  были  сделаны  лучше,
чем наши собственные. Офицеры отдела подшучивали в связи с этим над немецкой
аккуратностью. Меня особенно  сильно  поразил  такой  факт  На  одной  схеме
расположения  нашего  полка  была  точно  обозначена  уборная.  Уборная  эта
переполнилась, ее закрыли и засыпали, и  на  новом  месте  построили  новую.
Через какое-то время мне попалась на глаза новая немецкая схема,  и  на  ней
было  отмечено,  куда  переместилась  уборная.  Прислушиваясь  к  разговорам
офицеров отдела, я узнал, что немцы знали о поло[235] жении в нашей стране и
в армии лучше, чем само наше руководство  и  командование  Немцы  педантично
изучали жизнь нашей страны и фиксировали все  до  мельчайших  деталей  вроде
той, о которой я упомянул выше И, несмотря на это, они ровным счетом  ничего
не поняли в сущности советского строя, допустили грубейшие ошибки  в  оценке
жизненного и военного потенциала страны. Для нас это стало ясно уже к  концу
1941 года. А еще до войны в тех разговорах о немецкой педантичности я слышал
высказывание о том,  что  немцы  "за  деревьями  не  видят  леса".  Один  из
офицеров, посмеявшись над историей с уборной, рассказал историю  с  немецкой
энциклопедией, в которой педантично  проверили  весь  текст,  но  проглядели
ошибку на обложке: там было написано "Энциклопудия". Не знаю, насколько этот
анекдот верен исторически. Но он оказался по существу пророчески верным.
   Установив для себя, что мне надо учиться понимать общественные явления, я
тогда еще не знал, что мне предстояло заново открывать или по  крайней  мере
заново переоткрывать сами методы понимания. Научиться пониманию  было  не  у
кого и негде.



[236]

   VIII. МИР

   НАЧАЛО МИРА

   Бесспорно, окончание войны было огромной  радостью  для  всего  населения
страны. Но плодами победы и достоинствами наступившего мира  воспользовались
далеко не все. Для большинства русских  наступил  период,  может  быть,  еще
более трудный, чем во время войны.  Плодами  победы  воспользовались  прежде
всего самые ловкие приспособленцы и те, кто по своему положению  в  обществе
попадал в привилегированные слои. Это ощущалось и в  армии.  Я  уже  говорил
выше об  иерархии  в  распределении  наград  и  трофеев.  Теперь  эта  оргия
продолжалась с удвоенной силой. После войны те, кто не  принимал  участия  в
боях, но числился находящимся на фронте, был в чинах или был близок  к  ним,
получили во много раз более наград, чем  во  время  войны.  Боевые  критерии
оценки людей, еще имевшие силу на низших уровнях армии, стали уступать место
критериям  мирного  времени.  Теперь  главным  становилось  не  то,  как  ты
маневрировал в разрывах зенитных снарядов, как ускользал от "мессеров",  как
стрелял и бомбил, а то, как ты выглядел внешне,  как  заправлял  койку,  как
вытягивался  перед  начальством  и  щелкал  каблуками,   как   обращался   с
подчиненными.
   Меня  должны  были  назначить  старшим  летчиком.  Но   командир   звена,
считавшийся моим другом во время войны и сразу же "перестроившийся"  теперь,
написал  мне  в  характеристике,  будто  я  не   работаю   с   подчиненными,
злоупотребляю алкоголем и имею контакты с местным населением. С подчиненными
я не работал в том смысле,  что  продолжал  сохранять  дружеские  отношения,
[237] какие были приняты  во  время  войны,  но  стали  рассматриваться  как
"запанибратские" теперь. Пил я  не  больше  моего  командира  звена,  причем
обычно в компании с ним. Мои контакты с  местным  населением  заключались  в
том, что я служил переводчиком для офицеров полка желавших  познакомиться  с
немецкими "бабами". Как бы то ни было, характеристика сработала,  и  старшим
летчиком  назначили  недавно  прибывшего  в  полк   летчика,   который   был
инструктором в УТАПе (1), но в боях не принимал участия. Я,  разумеется,  не
мог  не  реагировать  на  такую  несправедливость  и  стал  еще  более  явно
демонстрировать свое пренебрежение к тем порядкам, которые  теперь  начинали
господствовать.
   Открылись возможности для поступления в военные академии, в школы высшего
пилотажа   и   летчиков-испытателей.   Места   в   эти   учебные   заведения
распределялись по полкам.  Первые  счастливчики,  однако,  как  правило,  не
смогли сдать вступительные экзамены даже на подготовительный курс.  В  полку
организовали своего рода курсы по подготовке к  поступлению  в  академии  (в
летную  и  в  инженерную).  Я  стал  натаскивать  намеченных  кандидатов  по
математике. В награду за это и меня решили было послать учиться  в  Академию
имени Жуковского в Москву, считая, что я единственный  из  кандидатов  полка
могу сдать экзамены сразу в академию, а не на подготовительный  курс.  Но  и
тут вступили в силу неписаные коммунистические правила жизни в мирное время.
На меня поступил рапорт командира эскадрильи, в котором сообщалось, что я не
изучал опыт Великой Отечественной войны и даже отвергал это  в  принципе.  В
доносе была большая доля истины. Опыт войны я не  изучал,  поскольку  я  его
имел. А то, что считалось изучением этого опыта, было  пустой  формалистикой
для отчетов начальству.  Что  касается  принципиального  отношения  к  опыту
войны,  то  я  действительно  однажды  открыто  высказал  следующее.   После
Гражданской войны мы до начала войны с Германией изучали опыт  первой.  А  к
чему это привело? Только отказавшись от этого опыта, мы  остановили  немцев.
Надо думать не о прошлой войне, а о будущей. Опыт прошлых войн, как
   ----------------------------------1    УТАП    -     учебно-тренировочный
авиационный полк. [238] правило, бывает негативен. Наши Илы скоро  снимут  с
вооружения. Кстати сказать, и на самом деле вместо наших же устаревших машин
появились новые штурмовики Ил-10. Хотя скорость у них была несколько больше,
чем у Ил-2, они тоже были уже прошлым авиационной техники.  Немецкие  Ме-262
показали, в чем состояло будущее авиации. Вот эти мои слова,  очевидные  для
всех, но лицемерно считавшиеся ложными  и  вредными  ("непатриотичными"),  и
были теперь инкриминированы мне. В академию меня в этот раз  не  послали.  Я
был этому рад. Но факт сам по  себе  подействовал  на  меня  все  в  том  же
направлении.  Общество  проявляло  свое  враждебное  отношение  ко  мне   не
какими-то грандиозными  действиями,  а  мелкими  укусами  со  стороны  моего
ближайшего окружения. Когда мой бывший друг командир  звена  сказал  как-то,
что он  действовал  из  дружеских  чувств  ко  мне,  я  ответил  ему  старой
пословицей: "Избави меня, Боже, от моих друзей,  а  от  врагов  я  избавлюсь
сам".
   По окончании войны усилилось моральное разложение  участвовавшей  в  боях
армии. Упала дисциплина. Заставить людей, видавших смерть в лицо, безропотно
подчиняться начальству  и  выполнять  уставные  требования  было  невозможно
практически. Стало расти число всякого рода мелких и  крупных  преступлений.
Попытки  удержать  людей  от  контактов  с  местным   населением   потерпели
сокрушительный крах. Началась буквально эпидемия  венерических  заболеваний.
Но самое  главное  -  началось  идейное  разложение  армии.  Миллионы  людей
посмотрели, как живут в Европе, сравнили  с  тем,  как  живут  в  России,  и
сделали свои выводы. О тяжелом положении в России и о  пропагандистской  лжи
стали говорить открыто.  Усилилась  оргия  доносов.  Усилилась  деятельность
"органов". Такую армию, однако, уже нельзя было привести в "нормальный"  вид
никакими мерами. Началась массовая демобилизация, отвод боевых частей в Союз
и замена их другими, не воевавшими, замена боевых офицеров тыловиками. Стали
демобилизовывать и  боевых  офицеров,  сделавших  во  время  войны  успешную
карьеру, привыкших к войне, ставших кадровыми  офицерами  и  надеявшихся  на
продолжение службы в армии. Это добавило  свою  большую  долю  в  моральную,
психологическую  и  идеологическую  атмосферу  [239]  того  времени.   Стали
учащаться случаи самоубийств и серьезных преступлений (вплоть до убийств) на
почве психических срывов.



   РЕШАЮЩИЙ ШАГ

   В начале мая 1946 года в связи с празднованием 1 Мая  и  затем  годовщины
взятия Берлина, капитуляции Германии и Дня Победы началась вспышка пьянства.
Летали  мы  вследствие  этого  довольно  плохо.  В  полк  приехало   высокое
начальство во главе с командиром  корпуса  стружку  снимать,  т.  е.  читать
нотации. Командир корпуса сказал, что если мы не  хотим  летать,  то  нас  в
армии держать не будут, и поставил угрожающий вопрос: "Кто не хочет  служить
в армии?" Я поднял руку. Это произвело на высокое начальство  совсем  не  то
впечатление, на какое  я  рассчитывал.  Начальство  было  взбешено.  Оно  не
ожидало, что кто-то из нас осмелится на это. Оно предполагало,  что  мы  все
будем цепляться за армию, так как тут была райская жизнь, а на гражданке был
голод. Мне приказали подать  рапорт  с  просьбой  об  увольнении  из  армии.
Подать, как положено, по инстанциям. Я  так  и  поступил.  Пока  мой  рапорт
двигался по инстанциям, началось расформирование многих частей оккупационной
армии  и  массовая  демобилизация  офицеров.  Расформировали  и  наш   полк.
Демобилизовали большинство летчиков, включая  самого  командира  полка.  Для
многих это была  неожиданная  трагедия.  А  меня  вопреки  моей  просьбе  не
демобилизовали. Именно потому, что я не  хотел  служить  в  армии,  меня  не
хотели отпустить из нее. Мои сослуживцы сильно возмущались по этому  поводу.
Особенно возмущался мой бывший друг командир моего звена, написавший на меня
подлую характеристику-донос.
   Мой рапорт об увольнении из армии достиг наконец-то  самого  командующего
воздушной  армией  генерал-полковника  (вскоре  он  стал  маршалом  авиации)
Красовского. Было приказано откомандировать меня в распоряжение штаба армии.
Я решил, однако, уйти из армии, чего бы это мне ни стоило. Но, чтобы жить  в
Москве, я должен был  передать  документы  в  тот  военкомат,  в  котором  я
призывался в армию в 1940 году. Но это был военкомат не того  [240]  района,
где я был прописан в Москве. Кроме того, в моем личном деле накопилось много
такого, что могло мне повредить после демобилизации.  Поэтому  мне  пришлось
приложить усилия к тому, чтобы подчистить мой послужной список. В результате
моя военная биография стала сильно обедненной, но зато из  нее  было  изъято
все   то,   что   могло   насторожить   заинтересованных   лиц   в   Москве.
Предосторожность оказалась не напрасной. Это был все-таки 1946 год. "Органы"
занялись основательной проверкой поведения людей  во  время  войны.  В  моем
окружении несколько бывших заслуженных офицеров попали в  сталинские  лагеря
за проступки, которые теперь кажутся смехотворными и неправдоподобными.
   Надеюсь,  читатель  не  сочтет  меня  уголовником  за  те   мошеннические
проделки, к которым мне приходилось прибегать неоднократно. От них никто  не
страдал. А без них я просто не выжил бы. Я их считал и  считаю  до  сих  пор
морально оправданными.
   В конце мая меня вызвал командующий воздушной армией генерал  Красовский.
Он уговаривал меня остаться в армии, обещая назначить командиром звена.  Это
он сделал не потому, что я был выдающимся летчиком - я таковым не был,  -  а
потому, что я сам хотел покинуть армию. Я от предложения генерала отказался.
   После встречи с Красовским меня отчислили в резерв. Жил около  Вены.  Жил
на частной квартире вместе с бывшим летчиком-истребителем Ш-м.  Его  уволили
из армии за пьянки и дебоши. Никто нас не  контролировал,  и  мы  все  время
проводили в Вене, переодевшись в гражданскую одежду. Я  полюбил  этот  город
всей душой. У нас завелись хорошие знакомые. Один раз мы попали в  облаву  в
американском секторе. Узнав, что мы советские офицеры, нас отпустили и  даже
подвезли до нашей зоны. Если бы об  этом  узнали  наши,  нам  дали  бы,