, "разоблачая" Сталина, а  не  натуру
сталинизма. Они поступили со Сталиным нечестно, подло, коварно,  как  это  и
соответствует их собственной сущности.
   Поистине верно: мертвого льва может лягнуть даже осел.



[308]

   X. ПЕРЕХОДНЫЙ ПЕРИОД

   ЭВОЛЮЦИЯ СТРАНЫ И ЛИЧНОСТИ

   Период после смерти Сталина и до свержения Хрущева  по  своей  социальной
сущности был переходным от состояния юности коммунизма к состоянию зрелости.
   На короткое время на вершине власти возник Маленков,  один  из  ближайших
соратников Сталина. Сделал доклад по  сталинскому  образцу  Но  материальное
положение  резко  улучшилось.  В  магазинах  появились  заграничные  вещи  и
продукты питания. Стали в изобилии показывать иностранные  фильмы.  Маленков
скоро с позором "слетел". На его место пришел Хрущев.  И  потому  начавшийся
период оказался связанным с его именем.  Такая  персонификация  исторических
эпох в моем изложении есть лишь дань традиции и способ обозначения их. Я  не
рассматриваю происходившее  в  эти  эпохи  как  результат  замыслов  и  воли
отдельных лиц, стоявших у высшей власти.  То,  что  произошло  в  сталинский
период, произошло бы при любом другом вожде,  в  том  числе  и  при  Ленине,
проживи он еще двадцать или более лет. Произошло бы в несколько иной  форме,
с иными жертвами и последствиями, но все-таки произошло бы.  Тем  более  это
верно в отношении Хрущева. Остался бы во главе страны Маленков или  захватил
бы власть Берия, общество так или иначе уже вступало  в  период  зрелости  и
должно было преодолеть инерцию и рецидивы юности. В том слое и в том разрезе
общества, в которых протекала моя жизнь, это  было  совершенно  очевидно.  К
переменам на высотах власти и к верхушечным спектаклям власти я и окружавшие
меня люди относились либо с [309] полным равнодушием,  либо  с  любопытством
любителей слухов и сплетен, либо с презрением и насмешкой.
   Периоды моей  личной  жизни  в  самых  существенных  чертах  совпадали  с
периодами жизни страны. Это объясняется тем,  что  отражение,  осмысление  и
переживание эволюции коммунистического  общества  в  моей  стране  при  всех
обстоятельствах оставалось основой моей  личности.  Это  не  значит,  что  я
постоянно занимался наблюдениями за событиями общественной жизни,  постоянно
думал о них и переживал их. Процесс эволюции личности является до  некоторой
степени автономным. В моей жизни были периоды, когда я полностью  погружался
в личные дела или в научные исследования чисто академического характера. Мне
самому  часто  казалось,  что  я  насовсем  покончил  с  моими   социальными
интересами. Вплоть до 1974 года мне даже в голову не приходила мысль, что  я
когда-нибудь буду писать статьи и книги  на  темы  о  советском  обществе  и
коммунизме. И все же  глубокая  обусловленность  моей  личности  социальными
интересами уже не могла исчезнуть совсем.  Моей  доминирующей  и  неизменной
страстью  так  или  иначе  оставался  коммунизм  во  всех  его  аспектах   и
проявлениях.
   Периоды моей жизни совпадали в самом главном с периодами  истории  страны
совсем не в том смысле, что я шагал в общем строю  "строителей  коммунизма",
но лишь в смысле моей реакции  на  них  и  моего  поведения.  Я  никогда  не
испытывал восторгов по поводу перемен в стране. Я  относился  к  ним  всегда
критически. Конечно, я, как  и  все,  радовался  бытовым  улучшениям.  Но  я
никогда не воспринимал их как свидетельство неких достоинств  и  преимуществ
коммунизма. Тем более эти улучшения  в  моем  личном  положении  никогда  не
соответствовали моему социальному положению. Например, я  получил  отдельную
однокомнатную квартиру лишь в возрасте сорока пяти лет, будучи доктором наук
и профессором, опубликовав множество книг, имея международную известность. И
успехи в науке мне доставались  всегда  в  бесконечной  борьбе  с  властями,
коллегами и "друзьями". Так что периоды моей  жизни  совпадали  с  периодами
истории страны в смысле  изменения  моих  умонастроений  и  форм  борьбы  за
выживание и сохранение в качестве автономной личности.



[310]

   ПОСЛЕ СМЕРТИ СТАЛИНА

   Сталин умер.  Но  в  стране  ничто  не  изменилось  как  непосредственное
следствие его смерти. Те  изменения,  которые  происходили  в  стране,  были
независимы от Сталина и его смерти. Они  начались  при  Сталине.  Формальные
преобразования высших органов власти еще  при  жизни  Сталина  нисколько  не
меняли существа власти. После смерти Сталина они  были  ликвидированы,  была
восстановлена прежняя структура высших органов власти, что тоже не  изменило
ничего по существу.
   На Западе этим ничтожным, на взгляд советских людей, изменениям в органах
власти придали огромное значение, как сейчас здесь  преувеличивают  значение
горбачевской суеты. Но даже среднеобразованные советские люди понимали  (как
они понимают и теперь), что все  махинации  в  высших  органах  власти  были
связаны с борьбой за власть в правящей верхушке, и вообще  игнорировали  их.
От того, что высший орган власти стал бы называться Президиумом ЦК  КПСС,  а
не Политбюро ЦК КПСС, его статус и роль в системе власти не изменились бы.
   Вскоре после смерти Сталина у меня состоялся разговор  с  В.  Громаковым,
тогда секретарем партбюро  факультета.  Он  сказал,  что  мне  следовало  бы
вступить в партию, что начинается  такое  время,  когда  мои  антисталинские
настроения могут быть полезными для страны, что, находясь в партии,  я  могу
сделать  более,  чем  оставаясь  беспартийным.  Его  слова  мне   показались
убедительными. Он был  одним  из  тех,  кто  дал  мне  рекомендацию.  Другую
рекомендацию дал мне друг-враг Э. Ильенков. Не помню, кто дал третью. Осенью
1953 года я был принят кандидатом в члены КПСС.
   Громаков оказался прав в том смысле, что после смерти Сталина в партийных
организациях учреждений и предприятий началась острая борьба. В этой  борьбе
приняли активное участие миллионы членов партии.
   Сталин умер, но остались сталинисты и образ жизни, сложившийся при нем. А
сталинисты - это не горстка высших партийных руководителей,  а  сотни  тысяч
(если не миллионы) начальников и начальничков  на  всех  постах  грандиозной
системы  власти,  сотни  тысяч  активис[311]  тов  во  всех  учреждениях   и
предприятиях страны. Годы 1953 - 1956-й  превратились  в  годы  ожесточенной
борьбы с этим наследием Сталина.  По  форме  это  не  была  борьба,  открыто
направленная против сталинизма. Никакой определенной линии фронта и никакого
четкого размежевания лагерей не было. Борьба проходила в форме  бесчисленных
стычек по мелочам - по поводу кандидатур в партийные и  комсомольские  бюро,
назначения на должности, присвоения званий и т. д. Но по существу  это  была
борьба против негативных явлений сталинского периода и  сталинского  режима.
Вот некоторые особенности этой борьбы.  Бывшие  сталинисты  все,  за  редким
исключением, перекрасились в антисталинистов или, по крайней мере, перестали
заявлять о себе как о сталинистах. Лишь немногие потеряли посты и власть или
были понижены. Большинство осталось. Многие даже сделали дальнейшие успешные
шаги в карьере. Эта борьба  происходила  главным  образом  как  перерождение
массы  сталинистов  в  новую  форму,  соответствующую   духу   времени.   Но
происходило это под давлением массы антисталинистов, которые отчасти открыто
стали проявлять свои прежние тайные настроения, но главным образом появились
теперь,  в   новых   условиях,   когда   исчезла   острая   опасность   быть
антисталинистом и когда роль борца против сталинизма становилась  более  или
менее привлекательной. Это не значит, что эта роль не имела своих неприятных
последствий. Но эти последствия уже не были такими, какими  они  могли  быть
ранее. Антисталинистское давление снизу становилось таким, что с ним  нельзя
уже было не считаться. Никакой четкой линии фронта в  борьбе,  повторяю,  не
было. Она была распылена на  бесчисленное  множество  стычек  по  конкретным
проблемам, каждая из  которых  по  отдельности  была  пустяковой,  но  сумма
которых составила  проблему  грандиозного  исторического  перелома.  В  этой
борьбе  порою  бывшие  сталинисты  поступали  как  смелые  критики  отживших
порядков, а антисталинисты выступали как реакционеры. Имела  место  мешанина
слов,  действий  и  настроений.  Но  в   ней   вырисовывалась   определенная
направленность, результировавшаяся потом в решениях XX съезда партии. Борьба
шла внутри партийных организаций и органов власти и управления, что было  не
де[312] лом случая, а проявлением сущности  самого  социального  строя,  его
структуры, роли упомянутых феноменов.
   О том, насколько еще силен был сталинизм, говорил тот факт, что ближайшие
соратники Сталина оставались на высотах власти. Сталина  набальзамировали  и
положили в Мавзолее рядом с Лениным. Но уже ощущалось, что  сталинизм  изжил
себя и потерял былую  силу.  Репрессии  прекратились.  По  поводу  помещения
Сталина в Мавзолей рассказывали анекдоты. Например,  такие.  Один  журналист
посетил Мавзолей и спросил Ленина, как он себя  чувствует  после  того,  как
Сталина положили рядом с ним. Ленин ответил: "Не думал, что ЦК подложит  мне
такую свинью". Другой анекдот. Два грузина пришли в Мавзолей.  Сталина  они,
конечно, узнали. Один из них спросил другого, указывая на  Ленина,  кто  это
такой лежит рядом со Сталиным. А другой ответил, что это - сталинский  орден
Ленина.  За  эти  анекдоты  не  сажали.  Начали  появляться   многочисленные
"правдивые" рассказы о Сталине, имевшие характер анекдотов.
   Борьба, о которой я говорил, послужила основой и подготовкой  хрущевского
"переворота". Десталинизация страны началась еще до доклада  Хрущева  на  XX
съезде  партии.  Доклад  Хрущева  был  итогом   этой   борьбы.   Фактическая
десталинизация страны произошла бы и без этого  доклада  и  без  решений  XX
съезда партии, произошла бы явочным порядком. Хрущев использовал  фактически
начавшуюся десталинизацию страны в интересах личной власти. Придя к  власти,
он,  конечно,  отчасти  способствовал  процессу  десталинизации,  а  отчасти
приложил усилия к тому, чтобы удержать его в  определенных  рамках.  Ему  не
удалось до конца довести ни то ни  другое,  что  потом  послужило  одной  из
причин  его  падения.  Десталинизация  страны  была   сложным   историческим
процессом. И  нелепо  приписывать  ее  усилиям  и  воле  одного  человека  с
интеллектом среднего партийного чиновника и с повадками клоуна. И тем  более
нелепо сравнивать роль Хрущева с ролью Горбачева. Хрущевский и  горбачевский
периоды имели противоположную социальную направленность. Хрущев  осуществлял
десталинизацию  страны,  приведшую  к  брежневизму.  Горбачев   осуществляет
дебрежневизацию страны, ведущую к новой форме волюнтаризма сталинского типа.
[313]
   Но Громаков оказался не прав в отношении моего  личного  участия  в  этой
борьбе. Я оказался человеком беспартийным по натуре, абсолютно непригодным к
внутрипартийной борьбе. И в моих услугах и поддержке, как выяснилось,  никто
не нуждался. Но я не жалею о том, что вступил  в  партию.  Это  открыло  мне
возможность лучше наблюдать жизнь советского общества, ибо наиболее активная
социальная жизнь в этом обществе протекает именно в партийных  организациях.
Благодаря пребыванию в партии я смог лучше разобраться в том, как устроена и
как функционирует специфически коммунистическая система власти и управления.
Я говорю так, глядя назад с точки зрения того, что мне удалось сделать много
лет спустя. А тогда, в пятидесятые годы, я рассматривал вступление в  партию
как ошибку. Впрочем, я скоро к этому привык и рассматривал свое пребывание в
партии как чистую формальность.  На  мою  научную  карьеру  это  не  оказало
существенного влияния.
   Я был не единственным антисталинистом, вступившим в партию  после  смерти
Сталина. После смерти Ленина масса людей  вступала  в  партию  с  намерением
продолжать  дело  Ленина.  Это  был  "ленинский  призыв"  в  партию.   Люди,
вступившие в партию в "ленинский призыв",  стали  затем  опорой  сталинизма.
После смерти Сталина масса людей вступила в партию с сознательным намерением
бороться против сталинизма. Трудно сказать, в какой мере они  способствовали
десталинизации страны.
   Летом 1953 года я проходил очередные  военные  сборы.  На  этот  раз  они
продолжались целых три месяца. В середине сборов  вдруг  отобрали  летчиков,
которые были кандидатами или  членами  партии,  и  на  военном  транспортном
самолете доставили на военный аэродром под Москвой. Формально мы должны были
летать в отряде самолетов, которые  должны  были  образовать  в  небе  слова
"Слава КПСС!" во время предстоявшего воздушного парада. Я должен был  летать
в букве "П" в слове "КПСС". Но потом выяснилось, что это  был  лишь  предлог
сосредоточить вокруг Москвы надежных военнослужащих, которых можно  было  бы
использовать против попытки захвата власти Берией. Последний начал стягивать
к Москве подчиненные ему войска МВД. В это время мой брат Алексей  служил  в
Кантемировской (или в Таманской, точно сейчас не [314] помню, в какой из них
именно) дивизии, располагавшейся в восьмидесяти  километрах  от  Москвы.  Их
дивизию подняли ночью по тревоге и ввели в Москву. Они окружили  все  здания
МВД, включая Лубянку. Все это было сделано быстро, так  что  москвичи  почти
ничего не заметили.
   О событиях в высшем руководстве ходили всякие слухи, в частности -  будто
Молотов или Жуков лично застрелили  Берию  в  Кремле.  Мы  не  верили  в  их
надежность и были в общем и целом равнодушны к ним.  Это  были  верхушечные,
"генеральские" дела. А у нас были  другие  интересы,  другая  жизнь,  другая
ориентация сознания. Солдаты не знают забот генералов.



   В ИДЕОЛОГИЧЕСКИХ КРУГАХ

   В наших идеологических и философских кругах характер происходившей борьбы
обнаружился особенно отчетливо.  Тут  были  сосредоточены  самые  чудовищные
монстры сталинского периода. После смерти Сталина далеко  не  сразу  потерял
свое положение в ЦК КПСС махровый сталинец Г.Ф.  Александров  (где-то  после
1956 года). Понизился академик М.Б. Митин. Но он остался академиком, занимал
больше десяти различных постов и везде получал деньги.  На  посту  редактора
журнала "Вопросы философии" остался М. Каммари, автор огромного труда о роли
Сталина в истории. Теперь он срочно переписывал свой холуйский труд в  новом
духе. И уже через год он вышел в свет с  названием  "Роль  народных  масс  в
истории". Я по этому поводу написал для стенгазеты стихотворение, в  котором
были слова от имени Каммари: "Я воспевать теперь  намерен  роль  личности...
тьфу, извиняюсь, масс".  И  за  это  я  жестоко  поплатился.  После  Каммари
редактором журнала стал Митин. Кстати  сказать,  он  был  лучшим  редактором
журнала, чем сменившие его "либералы". Продвинулись  по  служебной  лестнице
сталинисты  П.Н.  Федосеев  и  Ф.В.  Константинов.  Они  по   очереди   были
директорами института и академиками-секретарями  Отделения  АН  СССР,  стали
полными академиками. Федосеев стал вице-президентом Академии наук.  Оба  они
занимали одновременно  множество  руководящих  постов.  Короче  говоря,  все
крупнейшие [315] фигуры в идеологии сталинского периода  сохранили  в  своих
руках руководство идеологией. Десталинизация идеологии  происходила  под  их
руководством. Один из самых гнусных  сталинистов  М.А.  Суслов  стал  главой
советской идеологии и со временем  одной  из  главных  и  зловещих  фигур  в
советском руководстве.
   Но эти зубры идеологии были где-то наверху. Нам приходилось иметь дело со
сталинскими монстрами рангом поменьше. В Институте философии  этих  монстров
возглавляла Е.Д. Модржинская, бывшая начальником личной канцелярии  Берии  и
полковником  "органов".  Она  была  необычайно   энергичной   и   фанатичной
коммунисткой. Во всяком случае, она претендовала на такую роль. Личность она
была в высшей степени колоритная. В моей книге "Желтый  дом"  она  послужила
прототипом для "Суки Тваржинской".



   МОЯ ЖИЗНЬ

   Весной 1954 года я сдал свою диссертацию на обсуждение на "малом"  ученом
совете. Обсуждение превратилось в настоящее сражение, длившееся более  шести
часов.  Профессора  обвиняли  меня  во  всех   возможных   отступлениях   от
марксизма-ленинизма.  Студенты  и  аспиранты  моей  группы  громили   их   и
высмеивали  их  невежество.  На  обсуждение  пришло  много  людей  с  других
факультетов и  даже  извне  университета  -  слух  о  необычной  диссертации
распространился по Москве. Пришел,  в  частности,  молодой  кинорежиссер  Г.
Чухрай с группой своих артистов. Потом мы стали  друзьями.  С  Чухраем  меня
познакомил мой друг Карл Кантор, о котором я уже упоминал.
   Ученый совет решил не выпускать диссертацию на защиту на "большом" ученом
совете.
   После обсуждения мы с Карлом и Чухраем пошли к  М.  Донскому,  одному  из
ведущих тогда советских кинорежиссеров, надеясь на то, что  тот  сможет  мне
помочь. Наши надежды оправдались. Тогдашний заведующий отделом пропаганды ЦК
КПСС Г.Ф. Александров, бывший одним из ближайших  идеологических  советников
Сталина, был другом М.  Донского.  Последний  позвонил  Александрову,  [316]
рассказал о решении ученого  совета  не  допускать  диссертацию  на  защиту.
Александров пообещал уладить дело. Буквально через день  мне  сообщили,  что
ученый совет пересмотрел свое решение путем личного опроса членов совета,  и
моя диссертация была допущена к защите. Таким образом, один из самых заядлых
бывших  сталинистов  поддержал  работу  бывшего  антисталиниста,   даже   не
посмотрев ее. Такие явления в сталинские годы были возможны. Я уверен в том,
что в послесталинские  "либеральные"  годы  такие  книги,  как  "Тихий  Дон"
Шолохова и "Двенадцать стульев" и "Золотой теленок" Ильфа и Петрова, не были
бы напечатаны - не допустили бы сами писатели. Опять-таки один из парадоксов
советской жизни: если бы сталинисты во главе с Г.  Александровым  удержались
еще три-четыре  года,  моя  немарксистская  диссертация  о  Марксе  была  бы
напечатана, я сразу стал бы доктором наук и профессором, а может  быть,  был
бы даже назначен на высокий пост. Несмотря ни на  что,  у  сталинистов  было
больше пиетета к таланту, чем у "либералов".
   Защита диссертации тоже превратилась в манифестацию.  Многие  выступавшие
требовали  напечатать  ее.  Это  напугало  философское  начальство.  Степень
кандидата   мне   присудили,   но   потом   четыре   года   не   утверждали:
покровительствовавший мне Александров потерял все свои позиции.  Диссертацию
изъяли из открытого фонда Библиотеки имени В.И. Ленина и из Библиотеки имени
Горького (последняя - университетская библиотека). Выдавали ее читать только
по особому разрешению. Насколько мне известно, этот запрет сохранился вплоть
до выхода "Зияющих высот". Один из моих почитателей попытался  в  1977  году
получить разрешение, но ему отказали.
   Одна характерная деталь, связанная с диссертацией. Пока Сталин был жив, я
принципиально не хотел ссылаться на него, как это по обязанности делали все.
Мой научный руководитель не хотел выпускать главы диссертации на  обсуждение
на кафедре из-за этого. После смерти Сталина сразу же прекратились ссылки на
него. Я из духа противоречия включил  работу  Сталина  "О  диалектическом  и
историческом материализме" в  список  использованной  мною  литературы.  Мой
научный руководитель на сей раз был категорически  против.  Стали[317]  низм
пустил корни в души людей настолько глубоко, что сталинисты начали предавать
своего кумира сразу же. как только  предательство  становилось  неопасным  и
даже выгодным для них. Последующая история страны дала бесчисленные  примеры
такого рода. Шут  Хрущев,  плясавший  и  кривлявшийся  по  приказу  Сталина,
превратил  критику  Сталина  в   личное   оскорбление   и   окарикатуривание
последнего.



   ИНСТИТУТ ФИЛОСОФИИ

   В декабре 1954 года я был принят на работу в Институт философии  Акаде