очти у каждого человека,
ставшего  идолом  толпы,  есть  свой  Зильберович.  Кстати,  как  я  слышал,
несколько человек, кроме Штейна, в Зильберовиче себя узнавали и обижались на
автора.  Говорили,  некая  попадья  с  большим  задом  отождествила себя  со
Степанидой, а другие читатели вспоминали Ирину Иловайскую-Альберти, главного
редактора газеты "Русская мысль".
     На самом деле у меня далеко не все персонажи имеют реальных прототипов,
а Степанида уж точно была выдумана мною совершенно из ничего.
     Я уже сказал, что среди критиков
     моего романа  было много просто глупых,  вздорных и нечестных людей. Но
"Москву 2042" встретили удивленно, а то и враждебно некоторые из тех, к кому
я  относился с  большим почтением и даже с любовью.  Это уже упомянутые мной
Виктор  Платонович   Некрасов,  Анна  Самойловна   Берзер,  Лидия  Корнеевна
Чуковская и кое-кто еще. Относясь ко мне  в целом больше чем дружелюбно, они
не  понимали, как  же я совершил такое. Отношение этих людей  к моему тексту
меня  поначалу просто  обескуражило, я смутился, а потом стал  думать, а что
такого я  сделал? Ну,  написал пародию и что? Убил? Зарезал? Не отразил  все
подвиги и  благие деяния прототипа? Да это же опять-таки не житие святого, а
пародия.  У  которой  возможны  два изъяна:  не  похоже  и  не  смешно.  Для
пародирования нет никаких запретных фигур. Если говорят, что над всеми можно
смеяться,  а над таким-то человеком нельзя, для меня это значит, что  именно
этот человек достоин осмеяния прежде других. Сердиться на пародию глупо. Я и
сам бывал прототипом некоторых пародийных характеров,  но не  обижался. Если
это было смешно, смеялся, а если нет, пожимал плечами, зная, что  это ко мне
не прилипнет.  В одном романе отрицательный персонаж, автор пьесы "Хочу быть
порядочным", убил родную  мать, вспорол  ей  живот и намотал внутренности на
палку. Мне этот текст показали, я подивился фантазии автора, но  не обиделся
и не рассердился и вообще уже даже не помню, что за роман и кто его написал.
     "Когда б вы  знали, из какого сора растут стихи, не  ведая стыда..."  И
проза тоже.  Все  характеры, встречаемые  писателем  в  жизни,  включая  его
собственный,  открыты  для изображения в любом,  адекватном или искаженном в
угоду авторской фантазии, виде. Писатель часто  сам бывает своим собственным
прототипом, рисуя  с  себя (чаще всего) положительный характер  или  (редко)
совершенно  отрицательный, не всегда в этом  признаваясь. У каждого человека
мелькают  в  голове мимолетные  мысли,  идеи  и желания, постыдные  или даже
чудовищные. В жизни они не реализуются, но могут быть приписаны вымышленному
герою,   это   все  в   порядке  вещей.  Меня  крайне  удивляют  литературно
образованные люди,  которые до  сих  пор  не  поняли, что прототипом  любого
героя,  даже самого отрицательного, может быть очень добродетельный человек.
Писатель вправе  лепить  создаваемый  образ с себя, с кого угодно, со многих
сразу и ни с кого.  В его  возможностях - воплотить мечту гоголевской Агафьи
Тихоновны и приставить губы  Никанора  Ивановича к  носу  Ивана Кузьмича, да
развязность Балтазара Балтазаровича соединить с дородностью Ивана Павловича.
И если получился удачный литературный герой, автор поступит глупо, вычеркнув
его или испортив только потому, что он на кого-то похож.
     Что же  касается  пародии,  тут  вопрос  решается совсем  просто.  Если
получилась она неудачной, то читатель посмеется над автором, и это будет ему
самое страшное и вполне достаточное наказание.
     Мои  критики надо мной  не  смеялись, я  не дал  им  такого повода. Они
гневались и,  споря со мной, приводили  смехотворные аргументы.  И как могли
портили мне жизнь. Полностью,  как это бывало  в Советском Союзе,  запретить
мою книгу у них власти  не было, но  кое-где фактически запрещали. Роман был
напечатан по-русски,  по-английски  и еще на  нескольких языках. Четырежды я
его читал по Радио "Свобода". А вот на  "Голосе  Америки" у меня  отрывки из
романа (15 передач по 15 минут) купили,  но в эфир не передали. Как говорили
мне  шепотом сотрудники  радиостанции,  начальство испугалось  "вермонтского
обкома",  то есть  дома  Солженицына,  куда пришел "сигнал"  о  готовившихся
передачах и откуда вернулось указание эти передачи отменить.
     В   одном  из  своих  интервью  я  уже  рассказывал,  как  американская
организация  "Интернейшнл Литерари Сентер", созданная специально для закупки
и   распространения  книг,   запрещенных   в  Советском  Союзе,   отказалась
распространять "Москву 2042", потому что в ней - пародия на Солженицына.
     В некоторых  странах (например,  во  Франции  и Италии)  роман  не  был
опубликован опять-таки  стараниями возмущенных обожателей  Солженицына (они,
профессора-слависты  и  советологи,  в  этих  издательствах были внутренними
рецензентами).  Мой  немецкий  издатель и друг  Клаус Пипер высоко  ценил  и
автора, и роман, но на него оказывалось давление, и он уговаривал меня книгу
как-нибудь  переделать, чтобы "гроссе руссише шрифтштеллер" (великий русский
писатель) не  рассердился. Пипер  никак не  мог мне отказать (меня  он  тоже
ставил  в ряд "гроссе"),  но Солженицына  ужасно боялся.  Все-таки  роман он
напечатал и не пожалел о том.
     На  закате  перестройки  и  отмены  запретов  на  имена  журнал  "Нева"
ухватился  за "Москву 2042", они  упрашивали меня, чтобы  я отдал его именно
им.  Продержали  роман у  себя,  испугались,  не напечатали,  не  извинились
(извинения в  России вообще  великая  редкость),  а  время журнального бума,
наиболее благоприятное для романа, прошло, и книга была издана не миллионным
тиражом, как  я ожидал, а только (тогда  это количество не считалось слишком
большим) стотысячным.
     Я  не жалуюсь, а рассказываю, как было  дело. В  конце концов я мог  бы
даже гордиться  тем,  что всегда оказывался неугоден как  советской цензуре,
так и  антисоветской, и цензуре "общего  мнения". И  кроме  того,  живучесть
книги определяется не тиражами, а чем-то другим.
     И все же...
     Когда  меня  ругали  за  "Чонкина"  секретари  Союза  писателей,  Герои
Социалистического   Труда   или   советские  генералы,  их   суждения   были
невежественны  и  смехотворны,  но  меня  это,  повторяю,  не  обижало и  не
удивляло. Я  понимал, что это  говорят глупцы и  невежды, имеющие нахальство
судить о вещах, которые им не  по уму. Презрение было моей основной реакцией
на их суд. Но когда близкие мне люди возмутились "Москвой 2042" и попытались
объяснить причину  своего негодования, их  аргументация  оказалась  тоже  не
умнее  этих, мной перечисленных. Только те  меня винили в том,  что я поднял
руку на великий народ, а эти, что -- на великого человека, на  нашу гордость
и славу. Там оплевал я подвиг советских людей, а здесь -- подвиг героической
личности. Там  хотел  угодить ЦРУ,  а здесь  --  было  и такое  обвинение --
советской власти. Искал дешевой популярности. Само собой спрашивали, а кто я
такой и как смею? И уверенно  утверждали, что написана моя книга из рук  вон
плохо и вообще  никто ее читать не  станет и скоро она будет забыта. (Эту же
судьбу мои враги  сулили и "Чонкину".) Эти предсказания, слава богу, пока не
сбылись. Книгой  моей люди  до сих  пор  интересуются, хотя новым поколениям
читателей давно наплевать, кто там какому характеру был прототипом.
     Я долго думал, печатать ли эту переписку.
     Мне не хочется обижать людей, которые из  лучших  побуждений,  защищая,
как они думали, гения, гордость,  честь  и совесть народа, с моим самолюбием
очень  мало  считались.  Но  поскольку,  вступая  со  мной в  полемику,  они
руководствовались  высокими  принципами,  мыслей  своих не  стеснялись, даже
считали их истинными, а я находил и нахожу их  ложными,  я решил представить
эти тексты читателю хотя бы частично. Тем более что конкретный спор устарел,
а общая тема -- нет.
     Болезнь  кумиротворения  вроде  гриппа   в  тяжелой   форме.  С  трудом
излечивается,  но иммунитета не  дает  и  на старые  прививки не  реагирует.
Появляется новый вирус, а с ним и новая эпидемия.
     Как  только   русское  издание  "Москвы   2042"  вышло  из  печати,  я,
естественно, приложил  определенные усилия  и постарался,  чтобы  сколько-то
экземпляров  попало  в  Москву.  Был один  адрес, по которому мне  эту книгу
посылать не очень хотелось, но и  не сделать этого я не  мог.  С этими двумя
женщинами, матерью и дочерью, я был очень дружен и никак не мог исключить их
из числа первых адресатов. Хотя их  реакции ожидал не  без  опаски.  Но, как
говорится,  действительность превзошла  ожидания.  Первое письмо  пришло  от
дочери. Спустя  много  лет  я не хотел  ставить  ее  в неловкое положение  и
намеревался скрыть ее имя, но она пожелала быть названной, в чем ей отказать
я не имею права. Называю: Елена Цезаревна  Чуковская (для друзей -- Люша). В
октябре 1987 года в деревню Штокдорф  под Мюнхеном пришло ее письмо, которое
процитирую. Вот она пишет  о впечатлениях, произведенных на нее моей книгой:
"Впечатления эти самые безотрадные: удивление, обида, негодование, скука.  Я
перечислила  наиболее  сильные,  и  каждое   в  отдельности  достаточно  для
огорчения.  Огорчение было велико, я  не  спала несколько ночей,  отговорила
много внутренних  монологов. Пишу  об этом, конечно,  не для того, чтобы вас
разжалобить,  а  напротив --  чтобы  вы  знали, что мое  письмо не случайная
вспышка раздражения, а обдуманный и взвешенный поступок...
     ...Да как  вам в  голову пришло,  что мне  можно  посылать  книжку, где
говорится, что не надо ему давать  эликсир жизни (пусть помирает), а то всех
завалит глыбами о "Большой зоне". (Пишется так, будто в  романе идет речь не
о  вымышленном  характере,  а  о  реальном человеке,  которого  я, реальный,
собрался  по-настоящему  умертвить.  --  В.В.)  Как у Вас  рука  повернулась
публично   оплевывать  частную  жизнь,  словарь   Даля,   музыку  Баха,  его
поразительное трудолюбие, придумывать какие-то порки  на конюшне, а потом  и
казни...
     ...Тут Вы,  наверно, с  досадой отодвинете мое письмо и скажете:  "Я же
заявил, что не имел в виду С-на, я борюсь  с  направлением,  а мне  опять  о
нем". Но ведь это же фальшиво и рассчитано на простаков.
     -- А что, похож? -- спросили Вы наивно в своем американском интервью.
     Ничуть  не  похож, отвечу  Вам я, но Вы дали  своему  персонажу  точный
адрес.  Вы взяли  его  слова,  названия  его книг  (ни одного названия  книг
Солженицына  я  не брал. --  В.В.). Представьте  себе,  что я  бы  накропала
повестушку, где  был  бы  такой персонаж  -- начинал в "Нов.  мире", написал
песню о космонавтах, по его повестям шли пьесы во многих театрах, выпустил в
Политиздате книгу о  знаменитой революционерке,  потом  поссорился  с Союзом
писателей, издал на Западе сатирическую повесть  об одном литчиновнике и два
тома приключений простого советского солдата. Из России был вынужден уехать.
     Похоже это будет на Вас или нет?
     Не похоже, потому что в этом перечне фактов не проявлена Ваша личность,
и  абсолютно похоже,  так  как все  это черты  Вашей  биографии. Если  я еще
добавлю,  что  мой персонаж жил на Аэропорте, а потом заявлю, что  совсем не
имею в виду Войновича, то это будет примерно то,  что делаете Вы, спрашивая:
" А что, похож?"
     ...Я помню людей, которые, рискуя жизнью,  хранили,  берегли  эту книгу
("Архипелаг ГУЛАГ". -- В.В.), эту память.  И вот сегодня Вам нечем заняться,
кроме как плевать в ее автора, а значит, и во всех нас? Нет, Володя, не надо
всем  можно  смеяться и, добавлю, не  надо  всеми. И если  Вы свою  обиду на
автора  "Архипелага"  хотите  превратить  в  развлечение  в  44  странах  (к
сожалению,  сильно преувеличено. --  В.В.), где переводят Ваше произведение,
то -- без меня.
     Что  касается  основной  темы книги -- 2042  года, -- то  это скучно и,
по-моему,  ненаходчиво.  Шутки  типа "Пролетарии всех стран, подтирайтесь" и
другие   скабрезности   такого   толка,   может,   и   греют   души    Ваших
читателей-подростков, но вряд ли способны воздействовать на взрослых  людей.
Само качество  смеха в этой  книге  -- на  низком,  казарменном уровне.  Все
персонажи  --  все  эти  Дзержины  и Берии  в сознании  перепутываются,  это
какие-то  мелькающие  схемы. Если вспомнить проникновенные модели  будущего,
представленные читающей публике Хаксли и Оруэллом (чего стоит хотя бы double
thinking  и  "новояз"),  то  тут  поражает бедность воображения,  отсутствие
подлинной  мысли о будущем. Впрочем, может, Вы и  не ставили себе этой цели,
хотели   осмеять   день  сегодняшний  и  вчерашний.  Задача  тоже,  конечно,
заманчивая, если удается ее решить.
     В данном случае, по-моему, совсем не удалось.
     За все годы нашей дружбы я  видела  от Вас обоих, Ира и  Володя, только
дружелюбие, заботу, тепло и радость. И вот пишу такое письмо. Мне тяжело его
писать, Вам  будет тяжело  его  читать.  Но  еще  тяжелее  мне  думать,  что
Александр Исаевич после всего,  что он  пережил  и совершил, дожил до  Вашей
книги   и,  может  быть,  даже  ее  прочел.  В  странном  мире  мы  живем...
Прощайте..."
     Вот мой ответ:
     "Дорогая Люша!
     Красиво говоря, Ваша отравленная стрела достигла цели  и ранила  меня в
самое  сердце.  Дело в  том, что Вы относитесь  к числу тех  очень  немногих
людей,  кого я любил и  люблю. Вас даже и после этого письма, которое ме-ня,
конечно, больше чем задело, но не открыло в Вашем характере ничего нового...
Мое  отношение  к Вам таково, что даже после  этого Вашего сочинения я готов
продолжить  наши отношения,  тем более что кроме  этого романа  я  написал и
собираюсь писать  что-то еще,  что, может быть, не вызовет в Вас такой бури.
Но  вы  сказали  "прощайте"  и  вряд ли склонны заменить  это  слово  на "до
свидания"...
     Я не буду оспаривать Вашего мнения  о художественных достоинствах моего
романа, скажу только, что  оно разделяется далеко  не всеми. Возможно, роман
слабый (с кем  не бывает?). Да, это сатира на прошлое  и  настоящее, но и на
будущее тоже. Я бы очень не хотел оказаться пророком, но боюсь, что реальное
развитие событий пойдет по набросанному мною сценарию...
     Над  горем  смеяться  нельзя,  над  болезнью  и  даже смертью  ("Смерть
чиновника")  иногда можно, над болезнью общества можно и нужно, в  некоторых
случаях можно и нужно смеяться над верой, подвигом и величием и особенно над
нашим  отношением  к этим и другим  священным  коровам.  А над  ханжеством и
лицемерием? А над манией величия? А над глупостью?
     Я о России думаю. И о живущих в ней тоже. А Вы (я это заметил не только
сейчас)  о  нас  если и  думаете,  то весьма превратно. Из  некоторых  Ваших
прежних  замечаний  я  сделал  вывод  (может быть,  ошибочный),  что  Вы  не
чувствуете  трагичности  существования  на  чужбине.  Вам  наша жизнь  здесь
кажется беззаботным порханием с Канарских островов на Гавайские.
     Когда  я говорил,  что не  описывал Солженицына, я не лукавил,  не было
причины. Я  описывал  типичного  идола,  которых  было  много  в  русской  и
нерусской истории. Кстати, один перс сказал мне недавно, что моя книга никак
не может быть напечатана в Иране, потому что  в ней нарисован точный портрет
аятоллы Хомейни и  все детали его биографии: героическая борьба против шаха,
ссылка,  возвращение на  белом  коне  и  приобщение  народа  к  вере (нельзя
смеяться?)  с помощью виселиц и пулеметов. Так  вот Солженицын  относится  к
породе перечисленных мною исторических лиц и  тем самым не частное  лицо,  а
явление.
     Как явление  Солженицын произвел  на меня, как и на всех, очень сильное
впечатление. Я  восхищался им,  как и вы. Он сделал очень много  и  навсегда
вписал свое имя в историю,  откуда его уже никто не вычеркнет. Но  вот будет
ли положительным его влияние на дальнейшее развитие событий, я не уверен. Он
не  только разоблачил  систему,  создавшую  ГУЛАГ, но и пытается заменить ее
идеологию другой, которая мне кажется достаточно мерзкой. И грозящей  России
новыми бедами. Эта идеология отрицает единственно нормальный демократический
путь  развития,  предпочитая  ему  какой-то  просвещенный  авторитаризм.  Не
случайно в  демократической Испании он прославлял Франко, который был мягче,
допустим, Сталина,  но  тоже диктатор. Солженицын переписывает историю (и не
видно отличавшей  его  в прошлом преданности  истине) и  грешит позорным для
русского  писателя  (и особенно сегодня) недоброжелательством  к инородцам и
евреям  со  сваливанием  на  них  вины  за  все  беды.  Схема  примитивна  и
смехотворна:  марксизм  пришел с Запада (но надо же  подумать,  почему он на
Западе не укоренился), советская власть была спасена латышскими стрелками, а
Гражданскую войну выиграли военнопленные чехи и венгры (а почему не Антанта?
Если уж говорить об инородцах).
     Когда одни люди упрекают Солженицына в  антисемитизме, другие  начинают
кричать:  "Где?  Где?  Укажите!" Укажу.  Например,  в  "ГУЛАГе".  На берегах
Беломорканала   он   бы   выложил   дюжину  еврейских  фамилий   начальников
строительства. Защитники автора  говорят: но это  же правда.  А я скажу: это
неправда. Это  ложь. Тогда  в НКВД было много евреев, но и жертвами  их были
люди  (не  все,   но  много)  той  же  национальности.  Канал   строили   не
перечисленные евреи, а Политбюро во главе с  грузином (там  был,  конечно, и
Каганович). Когда  Солженицын,  описывая  дьявольские козни  революционеров,
раскрывает псевдонимы, мы все (Вы тоже) знаем, что это  значит. Если у  него
это  значит что-то другое, то, зная аудиторию, ему следовало бы  как-то свою
мысль  уточнить. В Америке  он говорит, что если восторжествуют его идеи, то
из России сможет уехать всяк того желающий на равных с другими. А вот сможет
ли этот  "всяк" там жить на равных  с другими, почему-то не говорит. В одном
из  "узлов",  описывая  приготовления к  убийству Столыпина,  автор  считает
весьма существенным национальное происхождение убийцы.
     Я не собираюсь подробно анализировать его теперешнее творчество, потому
что многого уже  не  читаю,  скучно.  И трудолюбие  не спасает. Сименон  еще
трудолюбивее --  написал  500 романов. В манере  держаться (публичной, а  не
частной)   есть  много  такого,  что   напрашивается  на  пародию:  безумное
самомнение,   лицемерие   и   ханжество.   В   полемике   с  оппонентами  --
передергивание...
     ...P.S. Забыл  отметить важное. Суть всякой "карнаваловщины" состоит не
в  появлении  время  от  времени  идолов,   а  в  создании  общей  атмосферы
безусловного  поклонения  (она всегда основана  на  прежних  заслугах).  Эта
атмосфера создается людьми честными и благородными, но используют ее другие.
Честные,  благородные  люди создавали культы Ленина и  Сталина. Чернышевский
настоящим вождем не был,  но властителем дум был, и эти  "думы" тоже сыграли
свою роль в последующем развитии событий.
     ДОПОЛНЕНИЕ. Перечел Ваше письмо и свое  и разозлился еще  больше,  хотя
предложение  забрать  Ваше  "прощайте"  не снимаю.  Однако  есть еще  разные
соображения, которые расположу вне логического порядка, но по пунктам.
     1. Вы узнали Солженицына в Карнавалове  не  только  потому,  что указан
адрес,  а  потому что в Карнавалове есть комические черты Солженицына. Иначе
бы Вы не обиделись.
     2. Сатира  только тогда сатира, когда замечает зло раньше  других, даже
тогда, когда зло кажется еще добром.
     3. А как Вы  относитесь к образу Кармазинова в "Бесах"? По-моему, очень
удачный. А то, что он "списан" с Тургенева, меня не смущает.
     4. Я помню, как одна дама, прочитав "В круге первом", бегала по  Москве
и говорила:  теперь с Копелевым (в романе  Рубиным)  нельзя общаться, нельзя
подавать  ему  руку.  Считаете  ли   Вы,  что  Копелева  можно   сатирически
изображать, а С-на нельзя? А почему? По чину?
     5. А можно ли о живом человеке писать "мутно-пьяный Сац"?
     6. Это надо  было  постави