Егор, и Путятин, и я - все мы
вынуждены сочинять то, что уже никогда и никому не
понадобится. Это еще хуже, чем в стол.
     - Так вы не сочиняйте, беда какая!
     - Дурила, мы иначе не можем...
     Егор хотел было сказать, что Горлик порет ерунду и
банальщину, что все они на самом деле вполне могут и только
прикидываются этакой страдающей богемой, но мысль пружинисто
толкнулась от черепной коробки, совершив странный кульбит.
Банальное и впрямь было правдой. Он подумал, что действительно
ничего иного они уже не могут. Не умеют, не хотят и не будут
делать, даже если их перестанут кормить и поить. Воистину
человек - ленивое существо. Пожалуй, одной-единственной
профессии его только и можно выучить к тридцати годам. А
дальше бег по инерции, все равно как у этого многовагонного
ковчега, - сугубо по рельсам, не делая ни единого движения
вправо и влево. Не зря кто-то из великих съязвил: все, что
человек хочет, непременно сбудется, а если не сбудется, то и
желания не было, а если сбудется не то - разочарование только
кажущееся: сбылось именно то... Остро сказано. Точно. Как
перочинный нож, всаженный меж ребер. Прочувствуешь
обязательно, а вот выдернешь ли?
     Точно выставленную посудину, дождь заливал их по
горлышко, делая одежду тяжелой и мерзкой, сковывая по рукам и
ногам, заставляя пить и глотать вездесущую воду. Но все было
на благо. Им хотелось бороться, и они боролись. С окружающим
мраком, с собственными, превратившимися в вериги костюмами, с
шаткостью бронированной почвы под ногами.
     - Дождина козлячий! - ругался Марат. - Откуда ты только
взялся!
     - Это наша целина и гекуба! - с пафосом цедил Горлик.
Обратив мокрое лицо к Егору, лихорадочно шептал: - За всю свою
жизнь я не соблазнил ни одной женщины! Ни одной! Я всего лишь
следовал их желаниям, ты понимаешь?
     Егор энергично кивал.
     - Стоило им, к примеру, хоть раз намекнуть на желаемое
мое отсутствие, и я тотчас испарялся. То есть, может, им этого
и не очень хотелось, они же любят поиграть в кошки-мышки, да
только я, к примеру, подобных натюрмортов не приемлю! - Горлик
потрясал рукой. - Мною всегда, к примеру, повелевал разум.
Всегда и всюду!
     - Отчего же у них все иначе?
     - Да потому что они, Егорша, притворяются. Давно
подмечено! Сам рассуди, было бы от чего там охать и ахать! Но
ведь ахают! Стонут, понимаешь, ногтями спину раздирают!
Спрашивается, для чего?
     - Считаешь, притворяются?
     - Все без исключения!.. Вот, к примеру, я! Обычное,
казалось бы, существо, но с половым трепетом всегда
расправлялся без труда. Делал этакое волевое усилие - и
преодолевал. Все, думаешь, почему?
     - Почему?
     - Потому что оставался прежде всего человеком!
     - Болваном ты был, а не человеком! - пробасил Деминтас. -
Неужели можно всерьез изрекать подобные глупости? Стоите тут
под дождем, взираете на вселенную свысока и бормочете вздор...
Вон Маратик - и тот умнее вас.
     - Почему это умнее!
     - Потому что даже Достоевский собирался писать
продолжение "Карамазовых"!
     - Не понимаю... Причем здесь "Карамазовы"?
     - А при том! - Мефистофелем захохотал Деминтас. - При
том, мой дорогой Горлик, что ангелочка Лешеньку он хотел
превратить в революционера-террориста. И это не блажь
писателя, не сиюминутный каприз. Как всякий настоящий
провидец, он только хотел констатировать факт. Вчерашние
грешники - это сегодняшние монахи-затворники и завтрашние
террористы-фанатики. Такая вот психоделическая эволюция. И
коли вы пишите, вы тоже обязаны быть провидцами!..
     - Луна! - испуганно выкрикнул Горлик. Рука его
взметнулась вверх. - Синяя Луна!
     Все четверо задрали головы.
     - Говорят, - задышал Деминтас в ухо Егору, - с
орбитальных станций можно видеть не семь Лун, а
одну-единственную. И наша Земля выглядит оттуда совершенно
иной.
     - С орбитальных станций? Да ведь там все давно погибли!
     - Это официальная версия. Потому как связь пропала, а
сообщения в последнее время поступали такие, что впору было за
голову хвататься. Но только это не сбредивший бортовой кибер,
уверяю вас! Астронавты живы. Молчать-то они молчат, но живы. С
чего им погибать? Резерва солнечных батарей еще лет на
двадцать должно хватить, жратва - сугубо синтетическая, плюс
парниковый урожай. Конечно, удобно предполагать, что все там
давно спятили от затянувшейся невесомости, только я лично в
этом крепко сомневаюсь. Здесь спятить проще, однако живем! На
Луну вот эту сволочную глядим, даже смеемся...
     Егор взглянул на Деминтаса и содрогнулся. Вместо близкого
лица он разглядел желтый костистый череп. Нижняя челюсть его
шевелилась, словно пережевывала что-то невидимое, и странным
было слышать речь доктора - четкую, вполне связную. Черепа не
должны разговаривать, однако Егор воочию наблюдал иное.
     Стайка летучих мышей спикировала вниз, но неудачно. Вагон
пролетел мимо, - на скорости крылатым тварям трудно было
атаковать. Неровная цепь костистых трупиков, промахнувшись,
уплыла вдаль.
     - А-а!.. - пьяный скелетик Марата покатился по крыше
вагона. Запрокинувшись на спину, охранник угрожающе задрал
ствол автомата. Кажется, закричал и Горлик. Костлявыми
фалангами обхватив себя за плечи, великий компилятор чужих
романов присел рядом с Маратом. Громыхнула очередь, и
трассирующая нить понеслась в ночной небосвод. Сверкающий
пунктир бил в водную мглу, быстро теряясь из виду. Марат жал и
жал на спуск. Егору стало казаться, что автоматные пули
дырявят и без того ветхие тучи, отчего дождь становится гуще и
гуще. Впрочем, сейчас его занимало иное. Обхватив рукой шею
Деминтаса, он вместе со всеми надрывался в крике. Мысли ушли,
выбитые синими жутковатыми лучами. Небеса рентгеном прошивали
их насквозь, пытались запугать. Четверо выбравшихся на крышу
топорщились, потрясая кулаками, отвечая небесам бранью. Стоять
на крыше несущегося вагона было непросто, но они балансировали
руками и продолжали валять дурака. Совершенно оглохший Горлик
опустился на четвереньки, мертвой хваткой вцепился в трубу
вентиляционного поддува. Патроны у Марата кончились, тишина
обволокла черной ватой, попутно укутала жутковатый зрак Луны.
Наваждение прошло, люди снова стали людьми.
     - Я беллетрист! - сипло выкрикнул Горлик. Откашлявшись,
повторил: - Я жалкий никчемный беллетрист!
     - Все в жизни беллетристика! - горько успокоил его
Деминтас. - Абсолютно все. Умные молчат, глупые спорят. В
споре рождается то, в чем не нуждается настоящий ум. Оттого
накануне страшного Бог всегда прибирает самых лучших и самых
достойных.
     - А мы остались, - невесело отозвался Егор.
     - Правильно. Все художники - либо мученики, либо
откровенные дети.
     - А графоманы?
     - Графоманы - вообще не художники.
     Егор захохотал.
     - А мы ведь и есть графоманы! Горлик, я, Путятин! Три
дряхлых вагона с дымящими буксами.
     - Иногда полезно и подымить! Толстой говаривал, что
сначала должна быть энергия заблуждения. Юношеский максимализм
- плодовитая штука. Без него нет и не может быть ни жизни, ни
роста!
     - Но далее по тому же Толстому должна идти энергия стыда!
- возразил Егор. - А у кого она есть?
     - У меня есть, у тебя... Вон Горлик плачет, значит, и у
него есть. И вот когда эти два верблюжьих горба преодолены,
тогда начинается энергия постижения...
     Врач не договорил, потому что именно в этот момент Марат
перезарядил автомат и с диким воплем, в который немедленно
тонкой нотой вплелся визг Горлика, ударил очередью вверх. На
этот раз пули рассыпались густым веером, и на миг оглохшим
пассажирам почудилось, будто с поездом вместе - среди дождя и
бушующих внизу волн плывет фонтанирующий огненный кит.
Деминтас вскинул голову, глазами впитывая в себя грохочущий
фейерверк. Отраженные искры заплясали в его черных зрачках.
     - Мы Манкурты, Егор! - яростно выдохнул он. - Вместо
энергии стыда синтезируем энергию разрушения.
     - Что поделать, нас стало слишком много. Бредовые идеи
Мальтуса оказались не столь уж бредовыми.
     - Тогда уж не Мальтуса, а господина Тейлора! Это он
первый заговорил о мести природы.
     - Не знаю... - Егор качнул головой. - Можно ли назвать
всемирный потоп местью природы.
     - Разве нет? Океан тянется не в абстрактную пустоту, а к
нам. Вектор приложения силы - направлен к человечеству.
Убежден, когда захлебнется последний из жителей планеты, все
само собой успокоится. Животное по имени Земля вздохнет с
облегчением, ноосфера скомандует отбой, вода пойдет на убыль.
Подобно очищающей лимфе она сделает свое дело, на сдобренных
тиной равнинах зародится новая жизнь. Все проще пареной репы,
Егор! Природа неистребима. Просто она долго раскачивается. Все
ее потопы сродни одному нашему движению, когда ладонью мы
утираем с лица пот или налипшую мошкару. Вы правы в одном, нас
и впрямь стало слишком много - настолько много, что это
ощутила даже Земля.
     - Фрактальщики утверждают, что Земля пустотела. -
Выкрикнул Егор. - А может, все обстоит чуточку иначе? Может,
там внутри - особая земная кровь? Или та же морская вода?
Тогда потоп - обычное кровотечение. Пока раны не зажили, кровь
будет бежать и бежать.
     - Красиво, - Деминтас кивнул. - И потому скорее всего
неправда.
     - Почему же?
     - Потому, дорогой Егор, что мы живем в эпоху
Апокалипсиса, в годы, когда красота рушится и нивелируется.
Больные редко бывают красивыми. Не самым лучшим образом
выглядит и смерть. А значит, начинают доминировать иные
понятия, иные категории. Скорее всего нас вообще не должна
интересовать первопричина потопа.
     - То есть?
     - Все просто, Егор. Помните, мы говорили о смерти -
зачем, дескать, она приходит, зачем приключаются болезни, - и
тут то же самое. Интересен не факт потопа, интересен вывод,
который нам навязывается. В очередной раз человечеству, словно
капризному больному, дают кулаком в глаз, напоминая о главном.
А главное всегда было и есть - наше собственное необъясненное
"я". От дарвиновского вопроса "кем мы должны стать?" мы вновь
возвратились к исходному "кто же мы такие?". Нет точки
отсчета, не будет и пути. Решительные люди, вроде вашего
братца, движутся вперед, расплевавшись с системой координат,
довольствуясь одной лишь почвой под ногами. Это люди-ледоколы
и люди-танки. Такие, как вы, топчутся на месте. Если
рассуждать логически, траектории - той, что выписывают сейчас
эти пули, у вас нет. Ни у Горлика, ни у того же Путятина.
     - А у вас?
     - И у меня нет. - Деминтас бодро хлопнул Егора по спине.
- Мы трусы, понимаете? И потому постоянно оглядываемся на
других, измеряем прожитое общепринятыми мерками, а это глубоко
ошибочная практика. У каждого из нас свои буйки, свои заветные
глубины. Кто-то рожает детей, кто-то считает и копит в
мензурках дождевые капли. Тот же Диоген в своем пивном бочонке
жил небесцельнее изобретателя космических ракет, а уличный
идиотик впитывает в себя столь же великое число истин, сколько
способен разглядеть самый пытливый психолог. Вероятно, и
Серафиму Саровскому в сущности было не так уж важно, кем
именно быть - Серафимом или Досифеей. Он попросту пожалел
своих учеников, устранил возможную путаницу в умах. Потому что
главное всегда оставалось неизменным.
     Егору неожиданно захотелось сделать что-нибудь из ряда
вон выходящее. Слова Деминтаса, его страстные интонации
действовали чарующим образом. Залезть бы и впрямь в
бронированную башню, врезать прямой наводкой по одной из лун.
И хорошо бы еще попасть. Чтобы брызнула расколотой лампочкой,
россыпью метеоритов изрешетила вселенную.
     Марат, расправившись с последним рожком, устало попытался
сесть. Горлик, глядя на него, чуть шевельнулся, но колени
"беллетриста" заскользили по мокрой крыше, и он вновь
ухватился за вентиляционную трубу.
     - А счастье? - вспомнил Егор. - Почему вы ничего не
говорите о счастье? Ведь мы его тоже заслуживаем!
     - О счастье, Егор, тоскует слабое время. Сильное время
тоскует о подвигах.
     - Но ведь оно все равно существует? Должно существовать!
     - Оно есть. Везде и всюду. Потому что оно как воздух.
Надо лишь научиться задерживать дыхание, ощущать его в себе. -
Деминтас взмахнул рукой. - Оглянитесь! Мы летим на скорости
семьдесят километров в час, под нами бездна и пенные, кишащие
акулами воды. Все против нас! Все от верха и до самого низа, а
мы живы! Вопреки логике, вопреки тысячам черных пророчеств.
Вот и сумейте оценить это мгновение! По достоинству оценить!
Расширьте глаза и признайтесь себе открыто, разве в данную
минуту вы не счастливы?
     - Пожалуй, что да...
     - Ну вот! А я что говорил! Тот же Достоевский почитал за
счастье свои припадки, что не мешало ему кричать во время
падучей от боли. Такая вот кулебяка! Все его герои от
Смердякова до князя Мышкина страдали эпилепсией. Величие боли,
способность прозревать через страдания - даже через банальный
геморрой! Он понимал это лучше других. Потому и стал
Достоевским!
     Сунув руку за пазуху, Деминтас вынул черный
длинноствольный пистолет, сунул в ладонь Егора.
     - Держите!
     Егор с готовностью стиснул мокрую рукоять.
     - Спускайте с предохранителя и покажите им всем, кто вы
есть. И даже не кто вы есть, а то, что вы ЕСТЬ и ЖИВЕТЕ, что
вы и впрямь существуете. Ну же!
     Егор выстрелил, и Марат завистливо поднял голову. Пьянея
от нового, доселе незнакомого чувства, Егор выстрелил снова. И
неожиданно вспыхнуло северное сияние. То есть, это только так
его называли для простоты. Сам Егор слышал о нем десятки раз,
видел отсветы в матовых окнах, но чтобы в ответ на его пули и
прямо над головами - такого еще не бывало. Три бледно-розовых
Луны одновременно всплыло из-за горизонта - каждая со своей
определенной стороны и, сойдясь в зените, взорвались бесшумным
фейерверком. Время остановилось, и каждый осколок на миг
показался Егору пульсирующим, а может быть, мигающим глазом.
Большие и малые, фиолетовые и золотистые, они кружились и
сталкивались в черном плачущем небе, неровный их свет обжигал
роговицу, смотреть вверх становилось больно. Егор опустил
голову и ахнул. То есть, возможно, это ему только показалось,
но в жутковатом сиянии небесных глаз он вдруг рассмотрел
мчащийся под ним вагон насквозь. Словно гигантский
рентгеновский снимок на миг поднесли к его лицу и тут же
убрали. Но и одного короткого мгновения хватило, чтобы
рассмотреть детали, которых не видят и не должны видеть
нормальные люди. Клепка листовых швов, тонкий абрис
металлических стоек, столов и полок на втором этаже, трубчатая
паутина в стенах, веточки электропроводки и множество
движущихся и неподвижных человеческих скелетов. Еще были
бешено вращающиеся колеса, буксы и какие-то пружины. А сразу
за ними... За ними мелькнуло то, что и вовсе не укладывалось в
сознание. Призрачным кинжалом взор пронзил толщу океана, узрев
далекое дно - дно, которое на самом деле дном не являлось...
     Егор сморгнул, и видение пропало. Все стало прежним, и
собственные ноги не висели больше в пустоте, упираясь в темную
подрагивающую крышу.
     - Вы видели? - Деминтас смотрел на него в упор. - Видели,
что Они вам показали?
     - Они? - Егор кивнул вверх на угасающую россыпь
глаз-огоньков.
     - Кто же еще! - Деминтас загадочно хмыкнул. - Самая
жуткая для нас правда, что Они всегда над нами. Мы живем в
разном, понимаете? Потухнет солнце, наши беды умрут вместе с
нами, планета покроется коркой льда, а Они останутся. Это
очень болезненно, егор, соприкасаться с вечным.
     Расстроенно клацая автоматным затвором, Марат посылал им
умоляющие взоры.
     - И все равно - на сегодняшний момент мы еще живы! -
звонко произнес Деминтас. - Мы есть, мы существуем, и Они это
знают!
     Не очень ясно было, кого в точности он имеет в виду, но
каждый, должно быть, подумал о своем, потому что закивали все
разом. И, по-волчьи задрав голову, Горлик неожиданно завыл. Не
тоскливо, а почти сладостно, как человек, взлетающий ввысь,
как самец, победивший соперников, ценой ран и крови
завоевавший самую красивую самку. Оставив в покое свой
автомат, с готовностью заблажил Марат. Радостно щерясь, Егор
вновь вскинул пистолет и раз за разом начал палить в небесное
разноцветье. Наверное, Они действительно изучали их -
неведомые, потусторонние, надменные, и он гасил их, словно
лампочки, развешенные в парке. Потому что мог и хотел это
делать. Потому что был человеком погибающим - гомо новусом,
зародившимся на земле лишь в последние десятилетия. И,
надсажая связки, он тоже вопил. Три голоса вторили ему, а рука
содрогалась от жесткой отдачи. Грудь и горло саднило, но и это
казалось приятным. Так рвут в несколько глоток канат - не
мускулами, а именно горлом, взрыкивающей волей подавляя
противника, взбадривая себя и друзей, сантиметр за сантиметром
перетягивая на свою сторону плетенную великанью косу. Свой
канат они тоже сейчас вырывали из небесных пут. Всего-то и
нужно было для этого - отречься на минуту от тягостной узды
цивилизации и дать волю собственному естеству. Наверное, не
животному, однако и не человеческому. Они знаменовали собой
новую биологическую ступень. Человек погибающий, гомо-сапиенс
с вывернутыми наизнанку глазами. И оттого крик казался
освобождением, волевым проявлением катарсиса.
     Четверо вымокших до нитки людей сидели, стояли и лежали
на крыше пронзающего мглу вагона и, захлебываясь от струящейся
с небес влаги, распахивали рты в торжествующем реве. Они не
боялись ливня, плевали на бушующий океан, смеялись над
северным сиянием. Миг, о котором толковал доктор, волшебно
растянулся.

                           ***

     В какие-нибудь пять минут пара атакующих минометов
выплюнула все взятые с собой снаряды. Вакуумные разрывы были
страшны, станционный узел утонул в клубящем разгрызающем все
живое пламени. Розовая шапка вспенилась над мостами,
приветствуя силы волонтеров, медлительно поплыла в небо. Рукам
было жарко, а на лице через каждую минуту выступала испарина.
Впрочем, возможно, попросту нагревалась липнущая к щекам
дождевая влага.
     Стоило смолкнуть разрывам, как тотчас тяжелой дробью
ударил пулемет Мациса. Разведчик бил из трофейного оружия и
потому патронов не жалел. Головенки уцелевших пуритов, словно
шляпки грибов, угодивших под гигантскую косу, шустро
поисчезали. Кто-то нырял вниз, кого-то отбрасывало за
баррикады свинцовыми ударами. Яростно крича, грузовую площадку
пересек сержант Люмп. Он бешено вращал стволом автомата,
брызгая искристым пунктиром по серым нагромождениям мешков.
Шел, дурачок такой, в героическую атаку. Один против всех.
     Чертыхнувшись, полковник согнулся неловкой запятой, не
поднимая головы, перебежал к ближайшей будке. Искушение было
велико, но внутрь заскакивать он не стал. До позиций пуритов
было рукой подать, - если изловчатся, вполне могут добросить
гранатой. И будет тогда тепло и сухо. Совсем и навсегда.
     В окошечко Павел Матвеевич все же заглянул. На обитой
жестью скамейке сидел свеженький труп - с улыбкой на устах, с
застывшим в глазах удивлением. Человек в прошлом, а в
настоящем - неизвестно что. А может, как раз наоборот.
Говорят, даже мерзавцы, умирая, в свои последние минуты
превращаются в людей...
     Другой из местных повстанцев оказался более сметливым. С
винтовкой в руках приятель сидящего успел сделать несколько
шагов и теперь лежал у самого порога.
     Рывком перегнувшись, полковник подцепил винтовку за
истертый ремень, потянул к себе. Как ни крути, а карабин и
пистолетик работают в разных весовых категориях. Если первый
создан действительно для войны, то второй исполняет скорее
роль успокаивающего амулета. Павел Матвеевич повертел в руках
ружьецо, довольно прищелкнул языком. Вот и с первым трофеем
вас! Кстати, вполне приличный карабин. Разумеется, все тот же
мосинский вариант, почти не битый и не царапанный. Полковник
выщелкнул обойму, по весу определил, что полная. Высунувшись
из-за угла, присел на колено. Как и следовало