АНДРЕЙ ЩУПОВ

         Н А М   С В Е Т Я Т   М О Л Н И И


                    "Человечество, как справедливо замечено,
                     состоит больше из мертвых, чем из живых."


     Егор пил, и лицо наливалось знакомой тяжестью. Точно
невидимым шприцем под кожу порцию за порцией вгоняли
отвратительно теплый парафин. Нос и щеки мертвели, отучались
чувствовать, глаза и губы - напротив начинали жить своей
независимой жизнью. Если вовремя им не давали команды
"оправиться" и "подравняться", они разбредались в стороны, все
равно как толпа новобранцев, не в лад бормоча, не в ногу
перетаптываясь - словом, переставали быть единым целым - то
бишь лицом. Глаза отчаянно косили, норовя закатиться под веки,
щеки обвисали бульдожьими брылями, верхняя губа приподымалась,
показывая зубы, лоб собирался в неумную гармошку. Бардак, если
разобраться, тем не менее он твердо знал, стоит осерчать и
рявкнуть на все это хозяйство, как из бесформенного,
подергивающегося теста вновь слепится нечто благообразное,
дипломатически улыбчивое, где-то даже интеллигентное. Если не
для себя самого, то уж во всяком случае для окружающих. Старая
кокетка, доказывающая всем и каждому, что она не такая уж
старая.
     Два ссохшихся лимона из вагонной оранжереи напоминали два
старческих кулачка, зеленый огурец уснувшей гусеницей покоился
в центре стола. Пальцы вполне самостоятельно стиснули вилку,
сделали боевой выпад. Увернувшись, гусеница откатилась к
самому краю. Егор отложил вилку и породил вулканический выдох.
Ну, и черт с ним - с огурцом! Не очень-то и хотелось... Взяв
лимон, он задумчиво покатал его на ладони. Древние греки
называли лимон мидийским яблоком, почитали за символ веселья и
брачных церемоний. А что в нем веселого? Где и в каком месте?
Снаружи - пупырчатое, внутри - кислое. Разве что блестит, как
солнце, так опять же - лишнее напоминание об ушедшем. Ибо
солнца нет. Умерло. Вместо солнца теперь кварцевые лампы -
обжигающе яркие, гудящие, неживые...
     Надрезав одну из скрытых под жабьей кожурой артерий, он
выдавил в бокал струйку желтой крови. Теперь получится вполне
приличный коктейль. А главная изюмина в том, что коли он
способен готовить себе коктейли, значит не превратился еще в
алкоголика. Да-с, сударики мои! Пока еще и еще пока!.. Рука
грациозно подняла бокал, пронеся уверенной траекторией,
ювелирно пришвартовала к причалу распятых в готовности губ.
Сделав глоток, Егор улыбнулся. Глотку и собственным уверенным
движениям. Хотя по большому счету гордиться тут было нечем.
Любой самый вычурный профессионализм представляет собой набор
отработанных рефлексов. Четких и тем не менее банальных. Ни
ум, ни талант здесь совершенно ни при чем. И та же бедолажка
история, латанная-перелатанная, злящаяся на весь белый свет за
то, что ей приходится видеть и слышать, знавала массу
бездарных профессионалов: генералов, побежденных дилетантами,
президентов и королей, сброшенных с трона вчерашними
сержантами, портными и дровосеками...
     Огибая ресторанные столики, словно судно разбросанные тут
и там коралловые островки, к нему подплыла женщина. Черное,
туго облегающее фигуру платьице, кремовые, полные,
балансирующие на высоких каблучках ноги. И тотчас заработали
спрятанные у позвоночника блоки, обиженно заскрипели суставы,
- медленно и степенно Егор поднял голову. Все верно, ля фам
этернель с миндалевидными глазами.
     Миндалевидными?.. Любопытно. Отчего женские глаза так
любят сравнивать с миндалем? Просто красивое словечко?
Возможно. Мин-даль... Даль-мин. Что-то по-китайски мягкое,
по-небесному звонкое. Как шелк и бубен. Орех с таким чудным
названием просто не имел права оказаться невкусным.
     Егор приглашающе кивнул, и, падающим листом качнувшись
туда-сюда, женщина опустилась за его столик - привлекательно
пьяная, чем-то напоминающая Сесилию Томпсон, его первую
открыточную любовь. Егор расслабленно улыбнулся. У детей
многое начинается с картинок. Знать бы наперед, чем
завершаются подобные увлечения. Какой восторг мы испытываем на
заре и какую грусть на закате. Как может взрослый человек
всерьез воспринимать сексуальную романтику, если вместо
романтики все десять раз успевает обратиться в труд - не
каторжный, где-то даже приятный, но все-таки труд. Тем более,
что масса вещей есть куда более интересных, волнующих и
азартных. А секс... Секс без чувственной смазки Любви - есть
всего-навсего оргастическое трение, разрядка, в которой
зачастую мы не столь и нуждаемся. Одна из огромного множества
сомнительных привычек. Впрочем, это приложимо только к
мужчинам, у женщин иной мир и иные правила. Та же Лилечка Брик
была с Любовью на "ты". Настолько на "ты", что превратила
любовь в приятный ужин, в порцию лакомого мороженого.
Проголодалась, высунула язычок, и тут же подплыла тарелочка с
голубой каемочкой, а на тарелочке - облаченный в вафельный
пиджачок мужчинка. Здравствуй, милый, кажется, я чуточку
проголодалась... То есть мороженое - вещь безусловно вкусная,
но если вдруг падает на асфальт, особого сожаления не
испытываешь. Тем более, что знаешь - не пропадет. Всегда
найдутся голодные воробушки - налетят, доклюют. А мы вздохнем
и новое купим. Красивое, с орешками, в розовой фольге
машины-иномарки.
     Во время кремации Маяковского в Донском монастыре та же
Лилечка позвала мужа Осипа к специальному окошечку,
позволяющему видеть горящее тело. Пригласила, так сказать,
поглядеть. Ведь любопытно! А муж, дурачок такой, отказался.
Лилечка жила потом еще долго, пережив и мужа, и множество иных
лакомых друзей. Она и смерть попробовала, как яство, - смешав
с порцией нембутала. Заглянуть в окошечко собственной кончины
ей отчего-то показалось страшным. Таковой была эта умная,
одаренная массой талантов кокотка - с сердцем большим, как
воздушный шарик, верно, столь же пустым внутри.
     Егор медленно вытянул перед собой ладонь, и присевшая за
стол Сесилия покорно уместилась в ней мягкой щекой.
Точь-в-точь - котенок, хватило как раз вровень с краями. Все
равно как уложили в детскую ванночку ребенка. Он держал ее
лицо на весу, изучая лучики легких морщин, глаза, и это было
совсем не то, что эпизод с Гамлетом. Абсолютно не то! На
ладони Егора покоилась Жизнь, и Жизнь эта готова была
откликнуться на малейший зов извне... Пальцем он шевельнул
мочку ее уха - словно тронул потайную кнопку, в зрачках
женщины зажглись две маленьких свечки, две лунных капельки.
Каждую из них хотелось слизнуть языком, но стоило ли тушить
этот свет? Егор знал, сейчас она попросит у него любви. Один
маленький глоточек, ни за что, просто так. И придется
объяснять, что он давно проигрался в дым, что он пуст и сух,
как заброшенный колодец в какой-нибудь Сахаре. И бедная
Сесилия, наполнив ладонь горючими слезами, сама же выпьет их,
как яд, как снотворное, чтоб после обиженно заснуть. Здесь же,
за столиком. А может, соберется с силами и уйдет искать другие
ладони, другие источники...
     - Приветствую, сир!
     Егор встряхнулся. С некоторым недоумением разглядел в
руке все тот же сморщенный лимон. А вместо Сесилии на стуле
громоздился Марат, начальник местной охраны, юнец с парой
румяных яблок вместо щек и непокорным вихром на голове. Как он
его не мочил, не приглаживал, успеха не было. Воинственный
вихор торчал нахальнее прежнего, одновременно напоминая о
чубатых казаках и клепанных-переклепанных панках века
минувшего.
     - Что-нибудь стряслось?
     - Угу!.. Путятин, олух такой, в тамбуре заперся. Пулемет
ДШК в дежурке украл, ленту на полторы сотни патронов.
     - Там же у вас этот... Замок!
     - Выломал! У него ж силища, как у медведя.
     - Не покалечил никого?
     - Пока нет, но постреливает. О парламентерах слышать не
желает. Мы уж и так, и этак подкатывали - ни в какую! А
купе-то у нас не бронированные, - весь вагон одной пулей можно
прошить. Короче, эвакуировали кого сумели, сейчас политесы
разводим, уговариваем дурака сдаться.
     - Интересно, что ему взбрело в голову?
     - Известно, что. Шутнички тут одни подарок ему решили
преподнести - термометр комнатный. Только прежде взяли и
упаковали в кокос. Молоко выпили, мякоть съели, а внутрь этот
самый термометр сунули. Половинки-то нетрудно склеить. Снаружи
написали "Председателю Земного Шара".
     Егор фыркнул.
     - Это он любит... Что дальше?
     - Ничего, Путятин юмора не понял, взял топор, хряснул по
ореху. Термометр, разумеется, раскокал. Теперь обижен на весь
свет. О правде мирской талдычит, что продались, мол, все от
мала до велика инсайтам. Президента страны требует. Бывшего,
значит. А где мы ему возьмем президента?
     - Красивая ситуация!
     - Еще бы!
     - Как выкручиваться будешь?
     - Вот и я спрашиваю - уже у тебя: как выкручиваться
будем? Может, ты это... Сходишь к нему, платочком помашешь,
попробуешь что-нибудь?
     - Что пробовать-то?
     - Так это... Скажешь ему пару ласковых, объяснишь, что
поэтам так себя вести не положено.
     - Не подействует.
     - Тогда объяснишь, что он талант, а, дескать, таланты
надо беречь. Путятин тебя знает, поверит.
     Егор неспешно покачал головой.
     - Он и себя знает, Маратик. Не поверит он. Не такой уж
осел. Да и нет смысла его улещивать. Путятин внимание любит,
публику. Я его еще по тем временам помню. Обожал на сцены
вылазить, диспуты про смысл жизненный устраивать. То на
масонов наезжал, то на американцев с мусульманами. Любил
виноватых искать. Водился за ним такой грешок. Так что, Марат,
чем больше будете уговаривать, тем меньше шансов, что он
вообще когда-либо сдастся.
     - Клевать его в нос! - Марат искренне огорчился. Дернув
себя за вольный вихор, ковырнул ногтем справа и слева, словно
осторожно подкапывался под чубатую поросль. - Что же
делать-то? В аппаратную докладывать? Так ведь шлепнут балбеса.
Проще простого. Пришлют бультерьеров с автоматами - и кокнут.
Там народец такой - цацкаться, как мы, не будут.
     - Не будут, это точно, - Егор вздохнул. - Тут, Марат,
подходец требуется, тактика.
     - Так я и толкую! - Марат приободрился. - Сходи к нему,
поболтай о тактике, о том, о сем.
     - Я про другое... - Егор потер лоб. Напряжение лобных
долей чувствовалось абсолютно явственно. Словно мысли и впрямь
что-то весили, уподобляясь пересыпаемой из полости в полость
свинцовой дроби. - Ты вот что сделай, Маратик. Оцепи тамбур на
часок, и ни в какие переговоры не вступай. Категорически.
Пусть себе буянит, президентов с министрами требует, а вы -
молчок. Нету вас - и все тут.
     - Ну?
     - Вот тебе и ну. Скучно станет паршивцу - и успокоится.
Без всяких парламентских дебатов.
     - Так как же успокоится? А кокос?
     - Не в кокосе дело, кокос - только повод. Я же говорю,
Путятин внимание любит, аплодисменты. Не будет публики с
аплодисментами, не будет и Путятина. Сам уйдет, вот увидишь.
Только чтобы в течение часа никто там даже не мелькал. Первое
и непременное условие!
     - А пассажиры?
     - Пусть потерпят. Зато гарантированно пули в лоб не
получат.
     - Попробуем, - Марат поднялся. Еще раз копнул почву
вокруг чуба. - Хмм... Попробуем!

                           ***

     Скрипач Дима наигрывал что-то из давнего французского, а
может, просто импровизировал на ходу. Смотреть на него было
грустно и больно. Он точно гладил свою глубоко музыкальную
душу смычком, содрогаясь от неведомых публике сладостных
всхлипов. Юное и бледное лицо скрипача собиралось морщинками
семидесятилетнего старичка, губы плаксиво кривились. Егор
хорошо помнил, как еще около года назад, на что-то надеясь,
Дима ходил между столиков, интересуясь у посетителей, кто и
что хотел бы услышать. Ему жестокосердечно говорили "спасибо,
не надо", Дима возвращался в свой уголок и с отрешенной миной
включал аудиосистему. Зеркальные диски он вколачивал в
аппаратуру, как пацифист, вынужденный вопреки всему заряжать
снарядами ненавистную пушку. Но когда музыканту все же
называли имя какого-нибудь композитора, он тотчас
расцвечивался румянцем, чуть ли не вприпрыжку бежал к своей
скрипке. И даже играть начинал как-то взахлеб, словно ребенок,
не верящий, что его дослушают до конца. Взрослый человек, до
взрослой скорлупчатой суровости так и не доросший. Иным
везунчикам удается остаться детьми, задержаться на стадии
цветка, распускающегося по первому лучику солнца. На таких бы
светить и светить, ан, не светится отчего-то. То ли батареек у
людей не хватает, то ли лампочки перегорают. Еще в юные
нерасчетливые годы...
     - Да-с, ребятушки! - с пафосом вещал Горлик. - Одни
дорастают до правды, другие - до иллюзий! Первые бьются
головой о стены, с пеной у рта обличают и критикуют, вторые, к
примеру, пишут добрые и смешные сказки.
     - Пишут-то пишут, но в тайне про себя грустят.
     - Возможно! Не спорю. И все-таки - пишут!
     - Это ты, брат, про меньшинство говоришь, а большинство
вообще ни до чего не дорастает. - Кареглазый Жора подмигнул
безучастному Егору, рукой-катапультой метнул в рот очередную
рюмку. С аппетитом захрустел соленым огурцом. - И не
дорастают, кстати, потому, что первый свой актив успевают
прожечь и протранжирить уже в молодости. А дальше либо
буксуют, либо вовсе бросают весла. Плывут себе по течению и в
ус не дуют.
     - Правильно. Оттого и жанры всегда делились на
коммерческие и индивидуальные.
     - Согласен! Успех и гигантский тираж вовсе не
подразумевают наличие таланта! Иначе все слезливые сериалы
следовало бы именовать шедеврами.
     - Да уж, произведения на прилавках мелькали отменные.
Взять, к примеру, ту же "Свадьбу Скрюченного"! Воистину крутой
сюжетец! Один язык чего стоит! "Правым указательным пальцем он
нажал на спуск пистолета марки "ТТ", с горькой усмешкой на
красивом бронзового оттенка лице проследил за тем страшным
результатом, который наделала его последняя решающая пуля"...
Честное слово, ничего не выдумываю, цитирую по памяти!
     - Хорошая у тебя память.
     - Да нет, специально выучил. Были куски и похлеще.
     - Потом ведь еще печатали "Охоту на Скрюченного", "Золото
Скрюченного", "Месть Скрюченного"...
     - Не перечисляй, я помню. Полное собрание сочинений -
сорок три тома! И все про этого самого Скрюченного.
     - Обалдеть можно!
     - Подумаешь! Всего-навсего еще один Джеймс Бонд.
     - О том и речь. Но какой успех! Вы вспомните!
     - А знаешь, в чем секрет этого успеха? В том, милый мой,
что писали о том, чего не было. Фрейд это в свое время
популярно растолковывал.
     - Эдипов комплекс?
     - Сам ты Эдипов комплекс! Сравнил грабли с лопатой. Я про
боевики говорю. И эротическую брехологию. Уж вы мне поверьте,
про такие вещи лучше всего кропали либо вечнопечальные
импотенты, либо невостребованные женщины. Выход либидо через
литературу.
     - Униженцы и возвышенцы?
     - В точку!.. Помнится, Моравиа тоже к данной теме
грамотно подошел. Жаль, не развил идейку. Утонула тема за
картинками половых приключений.
     - Так может, Моравиа тоже, к примеру, того? В смысле,
значит, невостребованности?
     - Кто ж его знает. Теперь всякое болтают. Про поэтов с
прозаиками, про танцоров. Невостребованность - она
действительно бывает порой плодовитой.
     - Ну вот, договорились!.. А мы с вами - что? Бесплодием
страдаем? Я, к примеру, решительно возражаю! Думаю, появись
такое желание, тоже сумели бы зафуфырить какую-нибудь
эротико-приключенческую блудодень. По-моему, запросто!
     - Пожалуйста, кто мешает! Зафуфырь!
     - И зафуфырил бы! Только пакостно мне, к примеру! И душе
претит.
     - Им тоже претило, однако преодолевали. И себя, и мораль,
и стихию.
     - Ну и что?
     - Ничего. И ты преодолей! Волю прояви, настойчивость!
     - Я так не могу.
     - Не могу, не могу, свело правую ногу! - весело подхватил
Жорик.
     - Не ногу, а ногу! - хрюкнул Егор.
     - Все равно не могу!..
     - Зря ржете. Грустная это вещь - сочинять строки, которым
не увидеть свет при жизни автора.
     - Если бы только при жизни!
     - О том и толкую! - Горлику очень хотелось продолжить
прежнюю тему. - В кино - сериалы, в музыке - рэп-частушки.
Докатились, так-перетак! Поспрашивайте у инсайтов, какие у
них, к примеру, самые крутые игры, и, как пить дать, укажут на
какой-нибудь мыльнопенный триллер. А в сюжете очередной
"Скрюченный" бродит по тоннелям, крошит ползающих повсюду
монстров и соблазняет принцесс. Нет, братцы, я не против
массовой культуры, - черт с ней! - я против культуры скучной и
безмозглой.
     - Запомни, камрад, массовая культура - всегда безмозгла.
     - Чего, чего?
     - Разъясняю. Если Толстого с Апдайком распространить по
всей планете, то и они перейдут в разряд серого и сирого.
     - Ну уж... Это ты куда-то не туда загнул. Я же о наших
временах, о наших условиях.
     - А что ты хочешь от наших условий?
     - Как что? Я много чего хочу. К примеру, чтобы уровень
той же массовой культуры чуток приподняли. Не могут сами,
пусть заимствуют у классиков. Не из головенок своих пустых, не
с потолка, а из чужих, к примеру, шедевров. Все ж таки
облагородили бы беллетристику.
     - Благородная беллетристика! Как однако звучит... - Жорик
гоготнул. - Помню, наш преподаватель эстетики, старый хрен,
похожий на Эйнштейна, как-то, разъярившись, воскликнул: "Я вас
культуре учу, говна такие, а вы тут лясы точите!" Мы потом год
эту фразу цитировали. На доске мелом писали перед его
приходом. Ох, он у нас посмущался! Даже жаль старика
становилось. Вот и ты туда же.
     - Я?!..
     - Не обижайся. Какая разница, как называть - компиляция
или облагораживание. Кстати, и заимствуют, не сомневайся. Даже
у меня, к твоему сведению, раз семь или восемь списывали.
Прямо кусками текст выдирали.
     - Так ведь, к примеру, и у меня то же самое!
     - Возможно, не спорю. Зато твой "Иммануил" совсем, как у
Тургенева. Ты извини за прямоту, но это тоже неоспоримый факт.
     - Ну, это как сказать! - узловатым пальцем Горлик вывел в
воздухе замысловатый иероглиф. - Тут ты, брат, на скользкое
ступаешь! Потому как во-первых, я уже сказал: писатель Горлик
в принципе против списывания не возражает, - лишь бы доходило
до народа, а во вторых, это надо еще выяснить, кто и у кого
списал. Великий ли, заглянув в скважину будущего, или я,
всмотревшись в дыру прошлого. Таланты - они, милый мой, - вне
времени.
     - Славная тебе попалась дырочка! Этакая дыра-дырища! -
Жорик громко расхохотался. - Не расскажешь, где такие водятся?
Тоже разок бы заглянул.
     - Ну, не дыра, так омут. Что ты привязываешься к словам!
Я только хотел сказать, что, может, и нет в мире ни будущего,
ни прошлого. Один голимый океан информации. Все, понимаешь,
там есть - все и обо всем. А мы с жалкими своими ковшиками и
ложками, как солдаты из какого-нибудь Баязета, - доползаем и
черпаем...
     Грузный и большой, подошел Путятин. По-медвежьи крепко
пожал всем руки, по-медвежьи кряжисто уселся на скрипнувший
стул.
     - Ну как, отстрелялся? - Жора весело блеснул зубами, не
дожидаясь ответа, придвинул новоявленному гостю рюмку, налил
до краев.
     Егор протянул поэту свою.
     - За то, что никого не угробил!
     - А мог бы... - Путятин хмуро выцедил водку, шумно
крякнул.
     - Как тебя так быстро отпустили?
     - Почему быстро? Вовсе не быстро. Гильзы попросили
собрать, тамбур проветрить. Марат еще лекцию прочел, как
стрелять из пулемета, как ставить на предохранитель. - Путятин
фыркнул. - Мальчишка сопливый, а туда же - учить вздумал!
     - Имеет право! Потому как в погонах.
     - Ладно, проехали... - Путятин рассеянно пошевелил
бровями. - А вообще-то и впрямь хорошо. В смысле, значит, что
никого не зацепил. Жизнь, как ни крути, - прекрасна и
удивительна!
     - Дурачина, - Жора ласково покачал головой. - Удивительна
- возможно, но что прекрасна - это, извини меня, звучит пошло.
Вспомни лучший из всех палиндромов: мы - дым!
     - Мухи и их ум! - тотчас откликнулся Горлик.
     - Вот именно. И то и другое -