на мое место  придет  еще  более
злой колдун. Люди испугались и  не  причинили  мне  вреда;  а  шаманы  стали
раскланиваться со мной, потому что почитали меня за коллегу.
     И все же я не отчаялся и не бросил работу с этими  племенами;  и  тогда
племена бросили меня. Они перекочевали в глубь материка, в район губительных
болот, где почти не было пищи, зато свирепствовали болезни.
     Я не мог последовать за ними, потому что болота  относились  к  другому
участку, где был свой доктор, тоже швед, который не делал никаких уколов, не
давал ни таблеток, ни пилюль, вообще ничего. Вместо  этого  он  каждый  день
напивался  медицинским  спиртом.  Он  прожил  в  джунглях  двадцать  лет   и
утверждал, что поступает наилучшим образом.
     Оставшись в одиночестве на своем участке, я пережил нервное потрясение.
Меня отозвали в Швецию, и там я стал размышлять о происшедшем.
     Мне  пришло  в  голову,  что  деревенские  жители,  которых  я   считал
неразумными дикарями, вели себя как здравомыслящие люди. Они бежали от  моей
науки и моего гуманизма, которые  ни  на  йоту  не  улучшили  их  положения.
Напротив, моя наука доставила  им  еще  большие  страдания  и  боль,  а  мой
гуманизм безрассудно пытался уничтожить ради них другие создания и тем самым
нарушал равновесие сил на Земле.
     Осознав все это, я покинул свою страну, покинул Европу и  прибыл  сюда.
Теперь я вожу грузовик. И когда кто-нибудь обращается ко мне с восторженными
речами о науке, гуманизме и чудесах  исцеления,  этот  человек  кажется  мне
сумасшедшим.
     Вот так я потерял веру в науку, в то, что было для меня дороже  золота,
и что я буду оплакивать до конца своих дней.
     В конце этой истории второй водитель грузовика сказал:
     - Никто не станет  отрицать,  что  на  вашу  долю  выпало  немало  бед,
Джоэнис, но пережитое вами не идет ни в какое сравнение  с  рассказом  моего
друга. А невзгоды моего друга никак не сравнятся с моими.  Ведь  я  -  самый
несчастный среди людей. Я утратил нечто более ценное, чем  золото,  и  более
дорогое, чем наука, что буду оплакивать до конца жизни.
     Джоэнис обратился к нему с просьбой поведать свою историю.  И  вот  что
рассказал второй водитель грузовика.

ИСТОРИЯ ЧЕСТНОГО ВОДИТЕЛЯ ГРУЗОВИКА

     Мое имя - Рамон Дельгадо. Родился я в Мексике и больше  всего  гордился
своей честностью. Я был честен, потому что этого  требовали  законы  страны,
написанные лучшими  из  людей.  Они  вывели  их  из  общепринятых  принципов
справедливости и укрепили Наказанием, дабы повиновались  все,  а  не  только
готовые к соблюдению законов добровольно.
     Это казалось мне правильным, ибо я любил справедливость и верил в  нее,
а стало быть,  и  в  законы,  выведенные  из  понятия  справедливости,  и  в
Наказание, насаждающее законность. Ибо только так можно обрести  свободу  от
тирании и чувство собственного достоинства. Многие годы я трудился  в  своей
деревне, копил  деньги  и  вел  честную  и  правильную  жизнь.  Однажды  мне
предложили работу в столице.  Я  был  счастлив,  ибо  давно  мечтал  увидеть
великий город, откуда исходила справедливость в моей стране. Я потратил  все
сбережения на покупку старенького автомобиля и поехал в столицу. Я  поставил
машину перед магазином моего работодателя на платной стоянке со счетчиком  и
зашел внутрь, чтобы разменять деньги и  бросить  песо  в  счетчик.  А  когда
вышел, меня арестовали.
     Я предстал перед  судьей,  который  обвинил  меня  в  нарушении  правил
стоянки, потому что я не опустил монету в счетчик; в воровстве, потому что я
взял песо из кассы хозяина; в бродяжничестве, потому что  при  мне  не  было
ничего, кроме одного песо; в сопротивлении аресту, потому  что  я  спорил  с
полицейским; и в создании общественных беспорядков,  потому  что  я  плакал,
когда меня вели в тюрьму.
     Строго говоря, все это было правдой, и я  не  посчитал  несправедливым,
когда меня осудили. Я даже восхищался рвением судьи на службе закону.  И  не
выражал недовольства, когда меня приговорили к десяти годам заключения.  Это
казалось жестоким,  но  я-то  знал,  что  закон  может  быть  соблюден  лишь
посредством применения сурового и бескомпромиссного Наказания.
     Меня направили в федеральную Каторжную Тюрьму Морелос. Я  понимал,  что
мне пойдет на пользу знакомство с местом, где  осуществляется  Наказание,  и
усвоение горьких плодов бесчестного поведения.
     По пути в Каторжную Тюрьму  я  обратил  внимание  на  множество  людей,
прячущихся рядом в лесу. Я не придал  этому  особого  значения,  потому  что
часовой как раз читал мои бумаги. Он изучил их с большим вниманием, а  затем
открыл ворота.
     К величайшему моему изумлению, как только ворота открылись,  эта  толпа
ринулась вперед и силой проложила себе дорогу в тюрьму. Откуда-то  появилось
множество охранников,  которые  попытались  оттеснить  их.  Но,  прежде  чем
часовой сумел закрыть ворота, некоторым удалось проскочить внутрь.
     - Разве возможно, - спросил я его, - чтобы эти люди  специально  хотели
попасть в тюрьму?
     - Именно так, - ответил часовой.
     - Но я всегда полагал, что тюрьмы скорее служат  цели  удержания  людей
внутри, чем предохранения от попадания снаружи, - заметил я.
     - Да, так было, - сказал часовой. - Но в наши дни, когда в стране такое
количество иностранцев и такой голод, люди рвутся в  тюрьму  хотя  бы  из-за
трехразового питания. Мы не в силах удержать их. Ворвавшись  в  тюрьму,  они
становятся преступниками, и мы вынуждены оставлять их там.
     - Возмутительно! - воскликнул я. - Но при чем тут вообще иностранцы?
     - С них все и началось, - объяснил часовой. - В их странах царит голод,
а они знают, что у нас  в  Мексике  -  лучшие  тюрьмы  в  мире.  И  вот  они
специально приезжают в тюрьму. Но, на мой взгляд, иностранцы ничуть не  хуже
и не лучше наших собственных граждан, которые делают то же самое.
     - В таком случае, - удивился я, -  как  может  правительство  соблюдать
закон?
     -  Лишь  скрывая  истинное  положение  вещей,  -  сказал   часовой.   -
Когда-нибудь мы научимся строить такие  тюрьмы,  которые  смогут  кого  надо
содержать внутри, а кого надо  оставлять  снаружи.  До  тех  пор  необходимо
хранить все в  тайне.  Тогда  большая  часть  населения  будет  верить,  что
наказания следует бояться.
     Затем часовой провел меня внутрь Каторжной Тюрьмы, в помещение Комиссии
по Амнистии. Находившийся там человек  спросил,  нравится  ли  мне  тюремная
жизнь. Я ответил, что пока не могу сказать определенно.
     - Что ж, - промолвил  тот  человек,  -  ваше  поведение  за  все  время
пребывания здесь было воистину примерным. Наша цель - перевоспитание,  а  не
месть. Как бы вы отнеслись к немедленной амнистии?
     Я боялся ответить невпопад, поэтому сказал, что не знаю.
     - Не торопитесь, подумайте, - посоветовал он, - и приходите  сюда,  как
только захотите выйти на свободу.
     После этого я направился  в  свою  камеру.  Там  сидели  еще  два  моих
соотечественника и три иностранца. Двое иностранцев были французами, а  один
- американец. Американец спросил, согласился ли я на амнистию, и я  ответил,
что пока еще нет.
     - Чертовски умно для новичка! - одобрил американец  по  имени  Лифт.  -
Некоторые из только что осужденных ничего не понимают. Они соглашаются  -  и
бац! - оказываются за воротами у разбитого корыта.
     - А это плохо?
     - Еще бы! - воскликнул Лифт. - Если тебя освободили, обратно  в  тюрьму
уже не попасть. Что бы ты ни  делал,  судья  попросту  расценивает  это  как
нарушение правил поведения отпущенного под честное  слово  и  предупреждает,
чтобы ты так больше не поступал. Скорее всего, ты больше ничего не сделаешь,
потому что полицейские переломают тебе руки.
     -  Лифт  прав,  -  заметил  один  из французов. - Согласиться выйти под
честное  слово  - крайне опасно. Я - живое тому свидетельство. Мое имя Эдмон
Дантес.  Много  лет назад меня направили в это заведение, а потом предложили
условное  освобождение. Будучи зеленым юнцом, я согласился. Но затем снаружи
я  понял, что все мои друзья остались в тюрьме и там же собранные мною книги
и   пластинки.  По  юношеской  опрометчивости,  я  оставил  там  также  свою
возлюбленную,  заключенную под номером 43 422 231. Слишком поздно я осознал,
что  в  тюрьме  находится  вся  моя  жизнь,  теперь я навсегда лишен тепла и
надежности этих гранитных плит.
     - Что же вы сделали?
     -  Я  наивно  полагал,  что  преступление  принесет   мне   заслуженное
вознаграждение, - печально  улыбнувшись,  произнес  Дантес.  -  Ну,  и  убил
человека. Но судья просто-напросто продлил срок моего условного  заключения,
а полиция сломала мне все пальцы на правой руке.  Именно  тогда,  когда  моя
рука заживала, я и преисполнился решимости вернуться назад.
     - Это, должно быть, оказалось очень трудно, - вставил я.
     Дантес кивнул.
     - Потребовалось огромное терпение, ибо я потратил двадцать  лет  жизни,
чтобы попасть в тюрьму. - Старый Дантес вздохнул  и  продолжал  рассказ  при
полном молчании остальных заключенных: - В те  дни  тюрьмы  охранялись  куда
строже, и такой прорыв через ворота, как вы видели сегодня,  никогда  бы  не
удался. Поэтому я в одиночку прорыл  подземный  ход.  Трижды  я  выходил  на
сплошной гранит и был вынужден начинать все сначала. Один раз  я  почти  уже
проник во внутренний дворик, но меня засекла охрана. Они сделали контрподкоп
и оттеснили меня назад. Как-то я попытался спуститься в тюрьму на  парашюте,
но внезапный порыв ветра отнес меня в сторону. С тех пор самолетам запретили
пролетать над тюрьмами. Таким образом,  я  вызвал  даже  некоторые  тюремные
реформы. - Старик печально усмехнулся. - После многих лет бесплодных  усилий
мне в голову пришла идея. Даже не верилось, что  такой  простой  план  может
привести к успеху там,  где  не  помогли  изобретательность  и  безрассудная
храбрость. И все же я попытался. Я вернулся в тюрьму под  видом  следователя
по особым делам. Сперва охрана не хотела меня впускать.  Но  я  сказал,  что
правительство рассматривает возможность введения поправки, согласно  которой
охране даруются равные права с заключенными.  Меня  пропустили,  и  тогда  я
открыл свое инкогнито. Они вынуждены были позволить мне остаться.  Потом  ко
мне пришел какой-то человек и записал мою историю. Надеюсь, что  он  записал
ее правильно.
     С тех пор, разумеется, ввели строгие меры,  делающие  повторение  моего
плана  невозможным.  Но  я  глубоко  убежден,  что  отважные   люди   всегда
преодолевают препятствия, которые воздвигает общество на пути  к  достижению
их цели. Если проявить достаточно упорства, в тюрьму можно попасть.
     Когда старый Дантес закончил свой рассказ, наступило молчание.
     - А возлюбленная ваша была еще там, когда вы вернулись?
     Старик отвернулся, и по его щеке скатилась слеза.
     - Заключенная под номером 43 422 231 умерла от цирроза  печени  за  три
года до того. Отныне я провожу все время в молитвах и размышлениях.
     Трагическая  история  о  смелости,  настойчивости  и  обреченной  любви
произвела на нас мрачное впечатление. Молча мы отправились на вечерний прием
пищи и потом еще долгие часы пребывали в подавленном настроении.
     Я много размышлял об этом странном деле,  о  людях,  мечтающих  жить  в
тюрьме, и от неотвязных мыслей у меня раскалывалась голова. И чем  больше  я
думал  об  этом,  тем  становился  растерянней.  Поэтому   я   очень   робко
поинтересовался у своих товарищей по камере:  разве  не  манит  их  свобода,
разве не томятся они тоской по городам и улицам, по цветущим лугам и лесам?
     - Свобода? - переспросил Лифт. - Ты говоришь об иллюзии свободы, а  это
разные вещи. В городах, о которых ты ведешь речь, существование опасно,  там
царят ужас и страх, за каждым углом поджидает смерть.
     - А упомянутые вами цветущие поля и леса еще  хуже,  -  заметил  второй
француз. - Мое имя Руссо. В молодости я по наивности написал несколько книг,
где превозносил природу и человека как венец ее творения. Но потом, в зрелом
возрасте, я тайно покинул страну и совершил путешествие в ту самую  природу,
о которой так уверенно распространялся.
     Тогда-то я понял, как она ужасна и до какой степени ненавидит человека.
Я обнаружил, что цветущие луга крайне неудобны для ходьбы и  ходить  по  ним
вреднее, чем по самому плохому асфальту. Я увидел, что посевы человека - это
жалкие изгои растительного мира, лишенные силы и существующие лишь благодаря
людям, которые борются с сорняками и вредителями.
     Попав в лес, я убедился, что деревья признают только себе подобных; все
живое бежало от меня. Я узнал,  что  как  бы  ни  радовали  глаз  прекрасные
голубые озера, они всегда окружены колючками и топью. А когда  вы,  наконец,
добираетесь до них, то обнаруживаете, что вода коричневая от грязи.
     Дожди и засуха, жара и холод - все это  природа.  И  она  же  заботливо
устраивает так, что от дождей гниет  пища  человека,  от  жары  сохнет  тело
человека, а от стужи мерзнут его конечности.
     Причем это только самые мягкие  проявления  природы,  их  никак  нельзя
сравнить с гневом  моря,  с  холодным  безразличием  гор,  с  предательством
трясины, с безжалостностью пустынь и ужасом джунглей. И  я  заметил,  что  в
своей злобе природа покрыла большую часть земли морями, болотами, пустынями,
горами и джунглями.
     Нет нужды говорить о землетрясениях, торнадо, приливных волнах  и  всех
тех бедствиях, в которых природа с полной силой проявляет свое ожесточение.
     Единственное спасение  человечества от кошмаров - в  городе,  где  мощь
природы отчасти ограничена. И, естественно, самый  далекий  от  природы  тип
поселения  -  это  тюрьма.  К  такому  выводу  привели  меня   многие   годы
исследований. Вот почему я отрекся от слов, сказанных в юности, и веду здесь
счастливую жизнь, не видя ничего зеленого.
     С этим Руссо отвернулся и погрузился в созерцание стальной стены.
     - Видишь, Дельгадо, - сказал Лифт, - единственная настоящая  свобода  -
здесь, в тюрьме.
     Этого я принять не мог и указал на то, что мы находимся взаперти, а это
противоречит понятию свободы.
     -  Но  мы  все  взаперти на этой земле, - возразил мне старый Дантес. -
Кто-то  на  большем  пространстве,  кто-то на меньшем. И все навеки взаперти
внутри себя.
     Лифт пожурил меня за неблагодарность.
     -  Ты  же  слышал,  что  говорили охранники. Если бы о нашей счастливой
судьбе  узнали  по всей стране, сюда ринулись бы сломя голову все остальные.
Надо  радоваться,  что  мы  находимся здесь, и что об этом чудесном местечке
известно лишь избранным.
     - Но сейчас ситуация  меняется,  -  заметил  заключенный-мексиканец.  -
Несмотря на то что правительство скрывает  истину  и  представляет  тюремное
заключение как  нечто  такое,  чего  следует  страшиться  и  избегать,  люди
потихоньку начинают узнавать правду.
     - Это ставит  правительство  в  затруднительное  положение,  -  вставил
другой мексиканец. - До сих  пор  тюрьмам  никакой  замены  не  нашли,  хотя
некоторое время собирались карать любое  преступление  смертной  казнью.  От
этой идеи отказались, потому что сие пагубно  отразилось  бы  на  военном  и
промышленном  потенциале  государства.  И  поэтому  до  сих  пор  приходится
посылать людей в тюрьму - в то единственное место, куда они и хотят попасть.
     Все заключенные  тут  засмеялись,  потому  что,  будучи  преступниками,
обожали парадоксы  правосудия.  А  это  казалось  величайшим  извращением  -
совершить преступление против общественного блага и  получить  в  результате
счастливое и обеспеченное существование.
     Я чувствовал себя словно во сне, словно  во  власти  ужасного  кошмара,
ведь мне нечего было возразить этим людям. Наконец в отчаянии я воскликнул:
     - Возможно, вы свободны и живете в наилучшем уголке земли, но у вас нет
женщин!
     Заключенные нервно захихикали, как будто я затронул щекотливую тему, но
Лифт спокойно сказал:
     -  Твои  слова  верны,  у  нас  нет  женщин.  Однако   это   совершенно
несущественно.
     - Несущественно? - поразился я.
     - Абсолютно, - подтвердил Лифт.  -  Может  быть,  некоторые  и  ощущают
поначалу  определенное  неудобство;  но  люди  всегда  приспосабливаются   к
окружающей обстановке. В конце концов, одни только женщины считают, что  без
них нельзя обойтись. Мы, мужчины, знаем, что это не так.
     Все находящиеся в камере дружно и горячо выразили свое согласие.
     - Настоящие мужчины, - продолжал Лифт,  -  нуждаются  лишь  в  обществе
таких же мужчин. Если бы здесь был Батч, он объяснил бы это  гораздо  лучше;
но, к великому сожалению его многочисленных друзей и поклонников, Батч лежит
в лазарете с двойной грыжей. Он, безусловно, растолковал бы тебе, что  жизнь
в обществе невозможна без компромиссов. Когда компромиссы  чересчур  велики,
мы называем это тиранией. Когда они незначительны и не требуют от нас особых
усилий, как вот этот малосущественный вопрос о  женщинах,  мы  называем  это
свободой. Помни, Дельгадо, совершенства нет ни в чем.
     Больше я спорить не стал, но выразил желание покинуть тюрьму как  можно
скорее.
     - Я устрою тебе побег сегодня вечером, - сказал Лифт.  -  Пожалуй,  это
хорошо, что ты уходишь. Тюремная жизнь не для того, кто ее не ценит.
     Вечером, когда выключили свет, Лифт поднял одну из  гранитных  плит  на
полу камеры. Под ней был туннель. И, пораженный, сбитый с толку, я  оказался
на улице города.
     Долгие дни я размышлял  над  происшедшим.  Наконец  я  понял,  что  моя
честность была  не  чем  иным,  как  глупостью,  поскольку  основывалась  на
невежестве и неправильном представлении о жизни. Честности вообще  не  может
быть,  так   как   она   не   предусматривается   никаким   законом.   Закон
просто-напросто не сработал, потому что  все  человеческие  представления  о
справедливости   оказались   ложными.   Следовательно,   справедливости   не
существует, - как не существует  никаких  ее  производных,  в  том  числе  и
честности.
     Это было ужасно. Но ужаснее было другое: раз нет справедливости, то  не
может быть свободы  или  человеческого  достоинства,  есть  лишь  искаженные
иллюзии, подобные тем, что владели умами моих товарищей по камере.
     Так я потерял вдруг честность, которая была для меня дороже  золота.  И
эту утрату я буду оплакивать до конца своих дней.
     Джоэнис молча сидел с  водителями  грузовика,  не  зная,  что  сказать.
Наконец они доехали до развилки дорог, и машина остановилась.
     - Мистер Джоэнис, - молвил  первый  водитель  грузовика.  -  Здесь  вам
придется нас покинуть. Мы свернем на восток, к нашему  складу,  а  там  лишь
океан и леса.
     Джоэнис сошел с машины. Но на прощанье он  задал  попутчикам  последний
вопрос;
     - Каждый из вас утратил то, что было ему  дороже  всего  на  свете.  Но
откройте мне, удалось ли вам обрести что-нибудь взамен?
     Дельгадо, который некогда верил в честность, ответил:
     - Ничто не может возместить мне потерю. Однако я должен признаться, что
меня начинает занимать наука, которая, мне кажется, предлагает  целостную  и
логичную картину мира.
     Защитникус - швед, проклявший науку, - сказал:
     - Ничто не может утешить меня в моем горе. Но время от времени я  думаю
о честности. Она создает законы и чувство собственного достоинства.
     Джоэнис понял, что водители грузовика не слышали друг  друга,  так  как
каждый был слишком занят своей бедой. И  так  Джоэнис  распрощался  с  ними,
помахал рукой и пустился в путь, размышляя над их рассказами.
     Но вскоре он обо всем забыл, потому что увидел впереди большой дом.  На
его пороге стоял мужчина и жестами приглашал Джоэниса войти.


ПРИКЛЮЧЕНИЯ ДЖОЭНИСА В СУМАСШЕДШЕМ ДОМЕ
                         (Рассказано Паауи с Фиджи)

     Джоэнис подошел ко входу в дом и остановился, чтобы  прочитать  надпись
над дверь