состоянии,  и  ждать  от  него  дельного
совета  было  бесполезно.  Гутва  старался  не   показываться   на   глаза
начальству. Тюльпанов с тревогой поглядывал на календарь -  отпущенные  им
дни таяли.
   За неделю до истечения срока он начал подумывать, не бросить ли  все  к
чертям и укатить куда-нибудь на Марс:  специалисту  его  класса  дело  там
всегда найдется. С этими невеселыми мыслями  Тюльпанов  пришел  домой,  не
стал ужинать, чего с ним никогда не бывало, принял снотворное и лег  спать
в предчувствии очередного кошмара. Но,  странное  дело,  на  сей  раз  ему
повезло. Впервые за эти годы приснилась Катерина.
   Пробудившись на рассвете, Тюльпанов долго лежал  с  открытыми  глазами,
припоминая счастливые мгновения  своей  короткой  любви.  Из-за  чего  они
расстались? Нелепица.  Катерина  вбила  себе  в  голову,  что  ей  следует
написать диссертацию и пополнить ряды научных работников.  Способностей  к
этому, по мнению Тюльпанова, у нее не  было  никаких.  Но  чем  больше  он
урезонивал жену - сначала мягко, ласково, а потом грубо, с раздражением, -
тем упрямей она стояла на своем.  Мысль  о  диссертации  приняла  характер
своего рода мании, а он этого не  понял  и  вместо  того,  чтобы  дать  ей
поступать, как вздумается, стал при всяком поводе  высмеивать,  издеваться
над амбициями дамочек...
   Тюльпанов догадывался, что у Катерины появился утешитель, но она в  том
не признавалась, а устраивать  слежку  ему  было  не  по  нутру.  Однажды,
вернувшись из лаборатории, он нашел записку с прощальным приветом и в  тот
момент испытал даже известное облегчение. Грусть, сожаление, тоска  пришли
потом. Томимый одиночеством в короткие часы досуга, Тюльпанов посвятил все
свои помыслы Питону и стал постепенно привыкать к холостяцкой жизни.
   А спустя несколько лет, где-то  в  самолете,  он  столкнулся  со  своей
бывшей супругой и ее новым муженьком. Они  любезно  поздоровались  и  мило
побеседовали. Катерина оставила мужчин на  несколько  минут.  Тюльпанов  в
обычной бесцеремонной манере спросил у своего преемника, какими чарами  он
приворожил такую прелестную женщину. При  этом  выразительно  поглядел  на
собеседника - невзрачного пожилого человека, который уступал ему  по  всем
статьям. Тот ничуть не смутился, ухмыльнулся и ответил: "Я  поверил  в  ее
диссертацию".
   Пораженный внезапно мелькнувшей в голове мыслью,  Тюльпанов  вскочил  с
постели  и  схватил  тяжеленные  гантели.   Физическая   разминка   всегда
стимулировала его творческую фантазию. Он потрудился в  поте  лица,  потом
наскоро позавтракал и помчался в лабораторию. До начала работы  оставалось
полтора часа. Можно было побеседовать с Питоном тет-а-тет.
   - Послушай, дружок, тебе не надоело быть ассенизатором? - обратился  он
к машине.
   - Ассенизатором? - переспросил Питон. - Ах да, знаю... Что-то с памятью
неладно, - пожаловался он. - Попроси Вайля  смазать  контакты...  Нет,  не
надоело.
   - И никогда  не  возникало  желания  сочинить  что-нибудь  самому?  Ну,
скажем, трактат о нравственности. Или наставление молодым матерям.
   Питон долго молчал. Вопрос был неожиданным и потребовал напряжения всех
его  умственных  способностей.  Тюльпанов  представил,  какое   чудовищное
количество операций проделал электронный мозг,  чтобы  освоить  новую  для
себя сферу мышления.
   - Нет, - сказал он наконец, -  нет,  Тюльпанов,  это  некрасиво,  и  я,
признаться, удивлен, слыша от тебя подобное предложение.
   - Почему некрасиво?
   -  Потому  что  я  выполняю  функции   эксперта,   ассенизатора,   если
пользоваться твоим выражением. Какую же цену  будут  иметь  мои  суждения,
если я сам буду участвовать в гонке за публикациями? И  ты  еще  советуешь
мне писать о нравственности.
   - Беспокоишься о своем престиже?
   - Разумеется, что тут странного?
   - Я знаю немало людей, которых ничуть  не  смутит  подобное  совмещение
функций.
   - Это ваше дело, - отрезал  Питон.  -  Я  -  машина,  человеческое  мне
чуждо... Может быть, не все, - добавил он после секундного размышления.
   Долго Тюльпанов убеждал Питона, но  все  его  красноречие  и  аргументы
наталкивались на стену. "Чертов пуританин, -  подумал  Тюльпанов,  покидая
рубку, - опять все рушится". Услышав за спиной шорох,  он  повернулся,  но
никого не обнаружил. "Только галлюцинаций мне еще не хватает!"
   Следующие двое суток он пребывал в полнейшей  прострации,  не  ходил  в
лабораторию, почти все время валяясь на  диване  и  бессмысленно  глядя  в
потолок. А на третьи позвонил Гутва и сообщил, что Питон  имеет  для  него
срочную информацию чрезвычайной важности. Впрочем, и это не  произвело  на
Тюльпанова никакого впечатления. Что могла сказать ему безмозглая  машина?
Ну, уж безмозглой ее никак не назовешь, лениво  поправил  он  сам  себя  и
нехотя поплелся на свидание.
   Вайль и Гутва поджидали его в рубке, у обоих был  несколько  загадочный
вид, словно они заготовили какой-то сюрприз. Тюльпанов вяло поздоровался и
осведомился, что  нужно  змею.  Вместо  ответа  Вайль  включил  связь.  По
прерывающемуся от  волнения  голосу  Питона  можно  было  понять,  как  не
терпелось ему поделиться своей новостью.
   - Я написал научную работу, - торжественно заявил он.
   Тюльпанов откинулся в кресле и нервно захохотал.
   - А как насчет морали? - спросил он, утирая слезы.
   - Какая  мораль?  При  чем  тут  мораль?  Повторяю,  я  создал  научное
произведение.
   - Ладно, - махнул рукой Тюльпанов, - давай его сюда.
   В следующие  несколько  часов  они  знакомились  с  творчеством  своего
подопечного, который выбрасывал в рубку страницу за страницей; общее число
их перевалило за тысячу. Темой своего исследования Питон избрал  "Методику
определения  ценности  научных  работ",  не  без  оснований  полагая  себя
специалистом в этой области. Но какая это была чудовищная  ерунда!  Помесь
списанных  отовсюду  фрагментов  с  банальными  рассуждениями  на   уровне
третьеклассника.  Высокопарные  и  ничем  не   подкрепленные   декларации,
изложенные бесцветным тусклым языком. Все это вызвало только смех.
   Закончив чтение и посоветовавшись, они включили связь.
   - Ну как? - раздался нетерпеливый  голос  Питона.  Он  явно  предвкушал
триумф.
   - Ты проделал большой труд... - осторожно начал Тюльпанов.
   - Работал двое суток не покладая рук, - сообщил Питон.
   - Книга отличается стройностью композиции, широтой охвата проблематики,
глубиной проникновения в суть  явлений,  -  продекламировал  без  смущения
Тюльпанов, исторгнув у автора вздох удовлетворения.
   - Не все, конечно, в ней равноценно, есть отдельные недостатки.
   - Без этого не обходится, - снисходительно признал  Питон.  -  Я  готов
учесть дельные замечания.
   - А как насчет  проходимости?  Тут  мы  вынуждены  положиться  на  твою
беспристрастность.
   - Можете не беспокоиться. Я проэкзаменовал себя, и  результат  оказался
выше всяких ожиданий - 94 процента.
   У Тюльпанова глаза на лоб полезли. Гутва чуть не плюхнулся со стула.
   - Да это мировой рекорд!
   - Кажется, так, - скромно отозвался Питон.
   - И все же, Питончик, согласись, было бы  неэтично  ограничиться  твоим
заключением о  собственной  рукописи.  Придется  отдать  ее  на  повторную
экспертизу.
   - Вот это уже ни  к  чему,  -  заволновался  Питон.  -  Попадет  еще  к
какому-нибудь дураку. - Вы что, мне не доверяете?
   - Отнюдь. Но порядок есть порядок.
   - Я бы предпочел избежать дополнительных рецензий,  -  сказал  Питон  и
небрежно, как бы невзначай, добавил: - Кстати, я  тут  между  делом  решил
себя перепроверить -  вернулся  к  некоторым  забракованным  рукописям,  и
оказалось, что с известной натяжкой их можно пропустить.
   - Любопытно. А сколь велика натяжка?
   - Процент-другой. Словом, пустяки.
   - Послушай, Питон, а ты не мог бы еще раз посмотреть рукопись Ляпидуса?
- сказал Вайль.
   - Почему бы и нет? Я их все держу в памяти. Минутку...  Смотри-ка,  вот
сюрприз... Тянет на пять  с  лишним.  Жаль,  Ляпидус  не  дожил  до  этого
счастливого мгновения. Урок для нас всех. Как говорится, семь раз примерь,
а один отрежь. Так вы уж позаботьтесь, чтобы моя книга вышла. Есть у  меня
еще одна задумка...


   Высокая комиссия не могла  скрыть  своего  удивления,  узнав,  что  при
сохранении прежнего порога проходимости Питон начал пропускать  четыре  из
каждых пяти отданных ему на экспертизу трудов.
   - Чем вы это объясните? - спросил Нолли.
   - Тут двух мнений быть не  может,  -  заявил  Тюльпанов.  -  Повысилось
качество научных работ. История с Ляпидусом заставила всех  призадуматься.
Одни, как я и предвидел, стали ответственней, не  несут  сырых  рукописей.
Другие, прослышав о неумолимости и неподкупности Питона,  предпочли  вовсе
не браться  за  перо.  Поверьте  мне,  он  нам  постепенно  вычистит  всех
графоманов.
   - Посмотрим, - скептически заметил Нолли.
   С единодушного согласия всех членов комиссия было разрешено  продолжить
эксперимент.
   Оставшись  вдвоем,  соавторы  поздравили  друг  друга  с  благополучным
исходом.
   - Теперь, впрочем, у  нас  другая  забота,  -  вздохнул  Вайль.  -  Как
утихомирить Питона. Он ведь скоро потребует присвоить ему степень  доктора
наук, а там, глядишь, попросится в академики.
   - Что-нибудь придумаем, - отмахнулся  Тюльпанов,  не  желавший  портить
себе настроение. - Вот вы мне, Максим, лучше другое скажите: почему  Питон
вдруг клюнул на приманку? Я ведь так его уламывал, но он был  непреклонен,
как скала. Все твердил про свои нравственные принципы.
   Вайль покраснел.
   - Грешен, - сказал он, - я ненароком подслушал ваш с ним разговор.
   - Ага. Ну и что?
   - Очень просто. Вставил ему небольшой блок тщеславия.  Или  честолюбия.
Называйте, как хотите.

   Авт.сб. "И деревья, как всадники...". М., "Молодая гвардия", 1986.



   Георгий Шах.
   Если бы ее не уничтожили...

   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "И деревья, как всадники...". М., "Молодая гвардия", 1986.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 2 November 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   1

   - Непостижимо, как эти финикийцы ухитрялись ворочать такие глыбы, а тем
более поднимать их на высоту до полуста локтей. Иные утверждают, что и  до
ста, сам я, впрочем, не видел и свидетельствовать не берусь.
   - Должно быть, это в Пальмире... - заметил центурион.
   - Не знаю, - рассеянно  отозвался  инженер,  не  желая  отвлекаться  от
волнующей его мысли. - Ну, хотя бы эта, - сказал он, постучав по  каменной
плите, которая послужила им скамьей. - В ней весу не меньше,  чем  в  пяти
колоннах  Фламиниевого  цирка.  И  знаешь,   где   она   была?   Подпирала
перекладину,  на  которой  возвышалась   фигура   Ваала.   Нам   с   нашей
первоклассной современной техникой пришлось повозиться с неделю,  чтобы  в
целости опустить ее на землю и перенести в эту часть храма.
   -  Все  равно  это  дикари,  темный,  коварный,  невежественный  народ.
Фанатики, они ведь  приносили  в  жертву  своему  проклятому  идолу  живых
младенцев. - Центурион усмехнулся. - Чего там, говорят, у них даже терм не
было, вот уж воистину животные.
   - У них было  море,  -  отпарировал  инженер.  -  Эта  нация  купцов  и
путешественников почти не разлучалась с морской  стихией,  а  волны  понта
куда  очистительней  и  полезней,  чем  тухлая  вода  наших   превосходных
акведуков. Кроме того, - ехидно добавил он, - эти первобытные дикари,  эти
животные едва не обрубили крылья римскому орлу. Не знаю, чему вас  учат  в
военных академиях, но, видимо, общее представление о Каннах у тебя  должно
быть, мой любезный центурион?
   - Мы раздавили и дотла  разрушили  их  гнездо.  Какое  имеет  значение,
сколько ставок ты проиграл, если кон за тобой.
   - Да, конечно, только для этого понадобилось три  войны,  два  Сципиона
Африканских и что-то около ста тысяч римских жизней.
   Центурион фыркнул. Его смешили и раздражали штатские суждения о  войне.
Может быть, господа пацифисты укажут другой способ защитить вечный  город?
Небось, когда по форуму пронеслось: "Hannibal  ante  portes"  [Ганнибал  у
ворот (лат.)],  -  эта  публика,  наложив  в  штаны,  помчалась  требовать
всеобщей  мобилизации,  чрезвычайных  полномочий   консулам,   беспощадной
расправы с отложившимися италийскими  союзниками.  Теперь,  когда  порядок
наведен и Рим всей своей необоримой мощью стоит на  страже  мира,  каждому
вольготно  рассуждать  о  вреде  милитаризма.   Центурион   остро   ощутил
несправедливость мироустройства, она касалась его  самым  непосредственным
образом, поскольку он отдал ратному делу без  малого  три  десятка  лет  и
видел в нем не  только  профессию,  обеспечивающую  приличный  прожиточный
минимум, но и долг, призвание, до некоторой степени - историческую миссию.
   - Это в тебе говорит происхождение, - неожиданно  нашелся  он;  к  нему
начало возвращаться благодушное настроение.
   - Я римский гражданин, - возразил инженер.
   - Не на сто процентов, у тебя мать гречанка.
   - Гражданство не измеряется процентами.
   У центуриона в запасе было множество аргументов,  уж  что-что,  а  тему
зловредного  эллинского  влияния  он  мог  считать  своим   коньком.   Два
карательных похода  в  Македонию,  годовой  постой  в  Пирее,  бесконечные
дискуссии с местной интеллигенцией -  все  это  была  отличная  школа.  Но
здравый смысл подсказывал,  что  не  следовало  заходить  слишком  далеко.
Инженер послан из центра, вполне вероятно, что у него есть связи в военном
ведомстве, а может быть, кто знает, знакомства при  дворе.  Солдаты  нужны
всегда, но в мирные времена благоволят больше строителям.
   Центурион нарочито громко зевнул, как бы извещая  собеседника  о  своих
миролюбивых намерениях.
   - Уж очень палит, - сказал он, прикрываясь ладонью от солнца. - Вот  бы
когда море не помешало. Странно, почему это финикийцы вопреки  обыкновению
возвели храм так далеко от побережья.
   - Это был не только храм, это прежде всего была крепость. Видимо, место
выбиралось с расчетом защитить приморские центры - Тир,  Сидон,  Библос  с
тыла от набегов нумидийцев.
   Расчет центуриона оказался верен, инженер  подхватил  предложенную  ему
тему, забыв о назревавшей ссоре. Впрочем, может быть, все дело было в том,
что и сам он не рвался испортить отношения - в  конце  концов,  хочешь  не
хочешь, им предстоит провести вместе не один год в этой горячей пустыне, в
чужой и в общем враждебной среде.
   Они  находились   в   центре   огромной   строительной   площадки,   на
искусственной насыпи, откуда удобно было наблюдать за ходом работ. Не  так
просто было понять, чем здесь заняты люди - стройкой или разрушением. Одни
разбирали стену старинной  кладки,  другие,  идя  едва  ли  не  по  пятам,
возводили новую. Бывшая здесь группа строителей суетилась вокруг  колонны,
которую следовало снять с постамента и мягко, не повредив фриза,  опустить
на землю. Там шла подготовка к  монтажу  новой  колонны,  куда  длинней  и
мощней  ее  предшественницы.  Чуть  в  сторонке  под  соломенным   навесом
расположилась мастерская по обработке камня - его тесали, придавая  нужный
размер, высекали рисунок, чаще  всего  два-три  штриха,  которые  казались
простым узором и лишь в соседстве с другими плитами складывались в  фигуры
людей и богов, изображения животных и предметов, сливались  в  непрерывную
сюжетную ткань барельефа; угловые опорные каменья к  тому  же  скреплялись
бронзовыми стержнями  и  скрепами.  За  мастерской  камня  шла  мастерская
мрамора, к ней примыкали литейный цех, кузня, кирпичный завод, фабрика  по
обработке  дерева,  десятки  других  предприятий  рабочего  и   подсобного
назначения,  вплоть  до  отряда  полевых   кухонь   и   воинских   постов,
раскинувшихся  на  окраинах  строительной  площадки.  Впрочем,  и  за   ее
пределами можно было обнаружить кой-какие наспех сколоченные сооружения  -
трактиры, маркитантские лавки, публичные дома, владельцы которых слетелись
в Гелиополис, бывший град  Ваала  [небольшой  ливанский  поселок  Баальбек
знаменит комплексом  сохранившихся  здесь  древних  храмов;  его  название
происходит  скорее  всего  от  имени  финикийского   божества   Ваала;   в
греческо-римский  период  городок  назывался   Гелиополисом],   со   всего
финикийского  побережья  в  расчете  на  щедрость  римских  легионеров   и
безрассудную расточительность скульпторов, художников, мастерового люда. И
не ошиблись, ибо стройка приняла  давно  не  виданные  в  здешних  местах,
опустошенных Пуническими войнами, масштабы, сравнимые едва ли не с  такими
деяниями древнего человека, как возведение пирамиды Хеопса или Вавилонской
башни.
   Инженер с готовностью подумал, что здесь трудятся в унисон  подвластные
его воле 10 тысяч свободных и 40 тысяч рабов. Он не выносил военщины с  ее
манерой обо всем рассуждать в терминах  боевой  стратегии,  и  все  же  не
удержался от сравнения, льстившего тщеславию: 50 тысяч - это 12  легионов,
с такими силами полководцы вечного города  завоевывали  целые  империи,  а
иным удачливым смельчакам понадобилось куда меньше, чтобы покорить сам Рим
и  объявить  себя  Цезарем,  Эпафродитом,  богом.   Инженер   спохватился,
испуганный  полетом  своего  воображения  и  раздосадованный   собственной
суетностью. Впрочем, центурион лишен способности угадывать тайные  помыслы
по мимолетному выражению лица. К тому же,  кажется,  что-то  отвлекло  его
внимание.
   Проследив  за  направлением   взгляда   своего   собеседника,   инженер
улыбнулся. За чертой лагеря, у  лесной  полосы,  начинавшейся  примерно  в
пятнадцати стадиях от  центра  площадки,  тянулась  к  небу  густая  волна
черного дыма. Это явно не был простой костер, сложенный для  приготовления
пищи.  Центурион  поднялся,  напряженно  всматриваясь  и  пытаясь   понять
характер дыма. Уж не лесной ли пожар и не  дело  ли  рук  злоумышленников,
решивших  таким  путем  оголить  стройку,   облегчить   себе   возможность
внезапного нападения? Кто мог отважиться напасть  на  римский  гарнизон  и
чего ради - что за добыча камни Ваалова храма? Однако бдительность превыше
всего.
   Центурион был готов  подозвать  легионера,  который  исполнял  при  нем
обязанности связного, но инженер остановил его жестом.
   - Не поднимай тревоги, - сказал он. - Дым, который ты видишь, ничем для
нас не опасен и даже  может  принести  пользу.  Ты  ведь  не  возражал  бы
сократить наше пребывание в этом пекле на пару лет?
   - Клянусь богами! Уж не нашел ли ты способ  возносить  свои  колонны  с
помощью дыма?
   - Ты и не представляешь, насколько близок к истине, - ответил инженер.



   2

   Они пустили коней шагом и почти не разговаривали в  дороге.  Подъезжая,
центурион сообразил, почему ничто в этом месте не  привлекало  раньше  его
внимания. Лес здесь смыкался с отрогами гор, и  деревья  плотно  обступали
широкую плоскую скалу, в центре которой зияла просторная впадина - пещера,
скорее даже полусвод. Дым должен был стелиться вдоль естественного желоба,
размытого в скале падающей струйкой воды, а затем таять где-то меж вершин.
И только резкий юго-западный ветер, погнавший его к Гелиополису, обнаружил
мастерскую.
   Да, это была мастерская, похожая на те,  какие  центуриону  приходилось
видеть в Македонии, неподалеку от рудных промыслов,  где  опытные  мастера
плавили металл, ковали оружие, домашнюю утварь, цепи для рабов,  украшения
для женщин. Жар, исходящий от внушительного  очага,  накалял  и  без  того
горячий воздух пустыни и казался материально ощутимым. Его струи  искажали
очертания  предметов,  придавали   красноватый   блеск   лицам   и   телам
копошившихся   вокруг   людей.   Повсюду   можно   было   видеть   обычные
принадлежности мастерской: Молот, наковальню, инструменты разных  размеров
и назначения, аккуратно сложенные готовые детали и груды  ржавых  отходов.
Но все э