переглянулась.
   - Какую еще ячейку, Мыкола? - тихо спросил Саид.
   - Ну нашу, дервишскую... - голос Мыколы задрожал. - Ты что, Саид, с ума
сошел?!
   - Вот оно как... Без слова Старца? Ну, значит, дело твое еще хуже,
Мыкола, - Саид и его сопровождающие, скрипнув стульями, поднялись. -
Ладно. Завтра поутру набольшему все и расскажешь. Он-то тебе доходчиво
разъяснит, как ты неправ.
   - Да Саид же!.. - призыв вскочившего Мыколы Хикмета остался
безответным: его сотоварищи по Братству уже были на пути к выходу.
   Мыкола обессилено опустился на стул. Повозил палочками в тарелке.
   "Кажется, дружок, ты в чем-то перестарался... Ячейку создал - надо же!
Это, значит, тогда у готеля твоя ячейка была.
   Слово-то какое - ячейка... Тьфу!" - Баг допил пиво, поставил кружку,
бросил на стол горстку мелочи и направился на улицу.
   Ощутимо вечерело.
   Саида и его мрачных сопровождающих уже не было видно.
   Черная повозка иноземной постройки мягко тронулась с места, направляясь
в сторону делового центра Асланiва.
   Из шинка выбрался Мыкола Хикмет. Вид у него был несколько озадаченный,
даже - ошарашенный.
   Утерев сметану с губ, Мыкола свернул налево и, опустив голову в тяжких
раздумьях и шаркая ногами, двинулся в одному ему известном направлении.
Баг, не особенно маскируясь, но стараясь и в глаза не бросаться, двинулся
шагах в двадцати следом.
   Шли они минут тридцать. За это время пала тьма, и зажглись причудливые
уличные фонари. Мыкола отрешенно шагал, не обращая внимания на окружающее.
Один раз навстречу ему попался некий преждерожденный, в ответ на
приветствие коего Хикмет машинально поднял руку; знакомец, кажется, хотел
было заговорить с ним, но поглощенный мыслями дервиш отрешенно прошел мимо.
   "Эк тебя припекло... - ехидно заметил Баг. - А ты паромы не взрывай!"
   Наконец Мыкола свернул на довольно широкий бульвар, усаженный
неизбежными каштанами - Бага аж перекосило - и, настороженно покрутив
головой, пошел к одному из домов. Баг слегка помедлил, оглядываясь, и
заметил поодаль, у перекрестка, черную иноземную повозку. Наверняка ту
самую, что дежурила у шинка, покамест бывшие единочаятели распекали Мыколу.
   А Хикмет, между тем, скрылся за кустом барбариса.
   И исчез.
   "Что? Упустил?!"
   Баг осторожно стал подбираться ближе - никакого движения впереди, лишь
темные кусты и светящийся подъезд за ними.
   Стараясь ступать как можно тише, храбрый человекоохранитель приблизился
к кустам - за кустами вообще ничего не было видно.
   На ощупь он двинулся вперед, ориентируясь на слабый свет, струящийся из
подъезда. И чуть не полетел лицом вперед - правая нога внезапно обо что-то
запнулась.
   Присев, Баг вытянул руку и нащупал нечто мягкое.
   "Три Янь-ло..."
   Баг выхватил зажигалку, чиркнул колесиком о кремень:
   колеблющийся огонек высветил знакомую бледно-зеленую чалму, косоворотку
с петухами, вытаращенные глаза и разинутый рот - перед Багом лежал Мыкола
Хикмет. С кинжалом в груди.
   Баг оцепенел.
   Кто?
   Когда успел? Куда делся?
   И тут же чуть не сел на землю из-за внезапно ударившего в глаза света:
кто-то направил фонарь размером с хорошую фару от повозки прямо в лицо
Багу, и знакомый голос Саида гневно прогудел:
   - Опаньки!.. Да ты ж Мыколу убил! А ну вяжи убийцу!
   Баг выхватил из рукава нож, метнул его в фонарь, а сам прыгнул назад.
Посыпались стекла, раздалась забористая ругань, и Баг исчез в темноте.
 
 
 
   Богдан Рухович Оуянцев-Сю 
   Апартаменты Богдана Руховича Оуянцева-Сю, 
   8 день восьмого месяца, вторница, 
   вечер 
 
 
   За окнами смеркалось, моросил мелкий серый дождик - каждой капелькой
своей неизбывно александрийский. Отчетливый рыжий отсвет, знак жизни
огромного города, лежал на низких, косматых тучах. Мокро блестела в
сумерках унылая, пустынная терраса снаружи; листочки зябнущего плюща
обвисли. "Но ваше северное лето - карикатура наших зим..." - вдруг
вспомнились Богдану горделивые и, на его вкус, несколько высокомерные
строки знаменитого асланiвського поэта Тарсуна Шефчи-заде. В свое время,
уж чуть не двести лет тому, стареющий Пу Си-цзин и его друзья, восхищенные
молодым дарованием, вывезли Тарсуна из заштатного на ту пору Асланiва
сюда, в столицу, и начали публиковать. И, чем более пренебрежительно тот
высказывался об Александрии и ее жителях, тем более талантливым его здесь
считали - так что он, под рукоплескания завсегдатаев литературных салонов,
в конце концов дописался до знаменитой поэмы "Завещание", которая
заканчивалась так: "Темницы рухнут!
   И Асланiв попрет промежду океанiв!"
   "Почему мне все это вдруг вспомнилось? - недоуменно подумал Богдан. -
От одиночества, наверное. Ах да, Асланiв... Жанна там. Милая моя,
взбалмошная и добрая Жанна, такая иная - и все же такая родная..."
   Он решительно пошел к "Керулену".
   Любой ордусский канал всегда можно было загрузить с легкостью, но
Ордусь велика и обильна, новостями - особенно, а времени на праздный
интерес к провинциальным сенсациям у Богдана никогда не оставалось.
Хватало общеордусской ленты да тех своеобразных новостей, каковые сыпались
на Богдана по долгу его службы - вот, например, про неизвестно кем не
закрытую дверь... Но теперь работа уже не шла в голову, на душе отчего-то
скребли кошки; а так хоть иллюзия будет, что Жанна поближе. Ничего нет
сложного в том, чтобы нажать нужные клавиши в нужной последовательности:
www.aslaniv.ord; не прошло и минуты, как Богдан читал асланiвськие новости.
   "Чудесное спасение старушки. Пожилая женщина, имя каковой сейчас
устанавливается, решила покормить птичек хлебушком в городском саду, но
слетевшиеся со всей округи голодные воробьи едва не заклевали ее насмерть.
Люди вокруг были совершенно растеряны происходящим и не знали, что делать
- но совершавший в парке свой обычный дневной моцион достопочтенный
начальник уезда Кур-али Бейбаба Кучум, никогда не отделявший себе от
народа и всегда радевший о нем, решительно отогнал распоясавшихся птиц и
спас несчастную от неминуемой гибели".
   "Вот это да!" - подумал Богдан.
   "После многолетних усилий трудами асланiвських мастеров создана самая
большая в мире зурна; первый пробный концерт состоится на двадцать второй
день текущего месяца в восемь вечера. Приглашено много музыковедов из
Европы".
   "Однако!" - подумал Богдан.
   "В силу неодолимых внешних причин, не имеющих к деятельности уездной
управы ни малейшего отношения, по явной вине вновь пренебрегающего нуждами
Асланiва улусного руководства, в ближайшие дни в третий раз ощутимо
скажется недостаток энергоносителей. Временное отключение электроэнергии
ни в коем случае не затронет учреждений, ответственных за изучение и
распространение уникальной асланiвськой культуры. Что же касается больниц
и родильных домов..."
   "Вот так новости!" - подумал Богдан.
   "Членами детского древнеискательского кружка "Батько Шлиман" совершено
сенсационное открытие. Многомесячные раскопки, осуществлявшиеся близ
городской свалки влюбленными в свой прекрасный край подростками,
увенчались поразительной находкой, каковая позволяет сделать вывод о том,
что человек на территории Евразии зародился именно в окрестностях
Асланiва. Этому сверхраннему зарождению способствовали исключительно
благоприятные природные условия и особая аура здешних мест. Найденные
останки черепов специфической формы положительно могут быть датированы
эпохой, на двести-триста тысяч лет более ранней, нежели эпоха появления
синантропа..."
   "Ни фига себе!" - подумал Богдан.
   "Загадочное исчезновение профессора из Франции и его секретарши. В
середине дня профессор Кова-Леви, прибывший непосредственно из Парижа,
ожидался, в силу достигнутой накануне договоренности, в городском
меджлисе, где собирался произнести приветственное слово асланiвським
интеллектуалам от лица французских интеллектуалов. Однако на встречу он не
прибыл, и ведущиеся вот уже пять часов поиски ни к чему пока не привели.
Начато следствие..."
   - Господи, спаси и помилуй! - вслух сказал Богдан и, не помня себя,
поднялся из кресла.
 
 
 
   Возвышенное Управление этического надзора, 
   8 день восьмого месяца, вторница, 
   поздний вечер 
 
 
   Главный цензор Александрийского улуса, Великий муж, блюдущий
добродетельность управления, попечитель морального облика всех славянских
и всех сопредельных оным земель Ордуси Мокий Нилович Рабинович, которого
подчиненные частенько называли с любовью "Раби Нилыч", ожесточенно курил,
с сочувствием глядя в лицо Богдану. Богдан был бел, как мел.
   - Да, дела... - пробормотал Великий муж. Богдан молчал. Все потребное
он уже сказал; а на пустые слова у него не оставалось сил.
   - Конечно, поезжай, - негромко сказал наконец Мокий Нилович. -
Разумеется, я даю тебе отпуск. Сколько понадобится, столько там и будь,
потом задним числом даты оформим. Билет на ночной рейс закажем прямо
отсюда, от меня... Только вот что, драг еч.
   Ты вообще асланiвськими делами интересовался когда-нибудь?
   - Ни разу в жизни, - честно проговорил Богдан. - Сегодня вот первый раз
новости глянул...
   - Ну и как? - пристально вглядываясь ему в лицо, спросил Мокий Нилович.
   - Бред какой-то. То ли у меня в голове помутилось, то ли у них...
   - И не у тебя, и не у них.
   - Ну, тогда не знаю. По работе у меня за всю жизнь ни одного дела
оттуда не проходило... а так... Да мало ли краев в улусе! В одном - одна
специфика, в другом - другая. В одном на оленях ездят, в другом
предпочитают закупать повозки из Нихона... Кому что нравится.
   - Тут случай особый... Дай-ка я тебя в курс дела введу слегка, а там -
видно будет. Можешь в воздухолете потом к нашей сети запароленной
подключиться, или... сам смотри.
   Допуск к базам Возвышенного Управления государственной безопасности я
тебе, честно говоря, уже подготовил, пока ты ехал сюда. А вкратце - так.
Началось это года буквально три назад, может - чуть больше. Все вроде
хорошо, отлично - культура, самобытность, традиции. Мы же это всегда
поощряем.
   Поначалу нарадоваться не могли, как там исторические кружки
развиваются, всякие детские походы по славным местам, люби и знай свой
край... Язык свой они вдруг хвалить очень начали - мол, то, что у них
сохранилось "и" с точкой, показывает, будто они среди всех ордусских наций
к Европе ближе всего, и, стало быть, могут претендовать поголовно на
статус гокэ - ноль налогов первые три года, поощрительные фонды... Вот тут
у князя просто глаза на лоб полезли. А маховик-то раскрутился уже, ты ж
сам знаешь, такие процессы росчерком кисти ни начать, ни прекратить нельзя.
   - Понимаю.
   - И ладно бы еще эти этнографические завороты - но когда этакая
этнография из академических высей на бытовой уровень спускается, все
становится вдесятеро мрачнее. Статистику посмотреть - Армагеддон, чистый
Армагеддон. Еще лет пять назад в среднем все было, как везде - а теперь
первое место в стране по числу мелких человеконарушений на национальной
почве.
   - Пресвятая Богородица! Да это ж пещерный век!
   - Вот тебе и пещерный. - Мокий Нилович прикурил сигарету от окурка
предыдущей и резко смял окурок в необъятной, и без того переполненной
пепельнице. - Обычном делом стали анонимные надписи на стенах да заборах,
скажем... "Бей Русь - спасай Ордусь!" Или такое: "Долой многовековую
татарскую оккупацию!"
   А еще почище: "Пророк говорил с правоверными по-асланiвськи!"
   Полная каша.
   Он помолчал. Богдан тоже хранил молчание, потрясенный.
   - Нельзя сказать, что уездное руководство смотрело на это все сквозь
пальцы. Что-то делалось. Но как-то, знаешь...
   неуклюже. Впрочем, задним умом все крепки. Например. Год назад Бейбаба
Кучум лично пригласил из Ханбалыка знаменитую труппу Императорского театра
сыграть пьесу замечательного нашего драматурга Муэр Дэ-ли "Великая дружба".
   - Знаю, - кивнул Богдан. - Прекрасная и очень добрая вещь.
   - Вот. Все вроде правильно. Прутняки развешивать направо и налево -
ведь не выход, правда же? Души надо чистить - словом умным и добрым,
искусством настоящим... Директор по делам национальностей в Ханбалыке,
преждерожденный единочаятель Жо Пу-дун, сам рассматривал вопрос и дал
разрешение на гастроль.
   Знаменитая пьеса о дружбе народов - самое то! Кто ж мог предвидеть...
   - А что такое?
   - А то, что играли-то, разумеется, на языке подлинника. И как дошло до
этого, помнишь, душераздирающего диалога в первом акте... - Мокий Нилович
с легкостью перешел на ханьское наречие и, безукоризненно тонируя слоги,
демонстрируя при том незаурядное артистическое дарование, процитировал
наизусть: - "Ни хуй бу хуй дайлай хуйхуйжэнь дао дахуй?" - "Во чжэгэ е бу
хуй". - "Дуй..." - тут в зале дикий гвалт поднялся, актеров забросали
гнильем, а потом, буквально на следующий день, асланiвський меджлис принял
постановление о запрещении публичного пользования ханьским наречием на
всей территории уезда - он, дескать, является грубым, пошлым и оскорбляет
слух любого воспитанного человека.
   - Но это же противуречит народоправственным эдиктам и уложениям!
   - Правильно, противуречит. Так сказать, дуй. Ну и что в связи с этим
прикажешь делать?
   - Они что, ханьское наречие впервые услыхали?
   - Кто теперь разберет...
   Мужчины снова помолчали. Потом Богдан резко выпрямился.
   - Раби Нилыч... Но ведь если артистов закидали гнильем, которое,
заметь, у зрителей уже было с собой, стало быть, кто-то все заранее
просчитал? Кто-то буквально спровоцировал это, пригласив ханбалыкскую
Императорскую труппу?
   Мокий Нилович прищурился.
   - Вот именно, - жестко сказал он после паузы. - В корень смотришь,
Богдан Рухович, сидеть тебе лет через десять в моем кресле... В корень.
   - И это осталось без...
   - Без чего?
   Богдан не ответил. Нечего было ответить.
   Мокий Нилович продолжал:
   - Понимаешь, какая жмеринка... Оказалось, что князь и его администрация
в такой ситуации совершенно беспомощны.
   Совершенно. Если преступление совершает один человек, два, десять даже
- все ясно. Если какой-то конкретный фигурант или конкретный печатный
орган вдруг, не приведи Господи, бабахнул бы: режь, например, эвенков -
все тоже ясно. Разжигание межнациональной розни. Каторга, или там бритье
подмышек с последующим пожизненным ... Но когда вдруг, в течение считанных
лет, целый народ вдруг перестает хотеть жить вместе со всеми остальными
народами, то непонятно, что делать.
   Последние казусы такого рода бывали у нас века полтора назад, и там еще
все было по танскому уложению: Третье из Десяти Зол, Умысел измены, а,
стало быть, вразумляющая армия вперед! И - всех уцелевших отделенцев ждет
гостеприимный солнечный Таймыр.
   Но ведь двадцать первый век на носу. Танками, что ли, ты станешь давить
детские древнеискательские кружки да публицистов, сообщающих, что
асланiвцы древней синантропа? И какой же ты после этого православный?
   Богдан молчал.
   - Ладно бы там был компактный анклав. Идите с миром. Но ведь у них
перемешанность такая же, как и везде. И вот уже стенка на стенку дерутся.
По кварталам разделились, и не дай Бог в одиночку или, скажем, в темноте в
чужой квартал забрести - костей не найдут... И все друг друга обвиняют в
преумножении насилия, а князя - хором - в попустительстве.
   Богдан молчал, и только сутулился все сильнее, будто на плечи ему
медленно, но неотвратимо, опускался многотонный заводской пресс.
   - А теперь езжай, - сказал Мокий Нилович. - Прости, что я тебе все это
так вывалил - у тебя своя беда... Но будет у меня к тебе просьба, Богдан.
Глаз у тебя острый, сердце доброе, а голова на плечах - дай Бог каждому.
Присмотрись там. Чует мое сердце - не случайно профессор этот пропал. Жена
твоя тут по нелепости влипла, скорее всего, но он... не случайно. Западные
варвары за всей этой катавасией так следят - аж слюнки у них текут от
удовольствия. Вдруг тебе какие-то потайные, подноготные шестеренки
откроются.
   Богдан помолчал. С постом опять повременить придется, вдруг пришло ему
в голову.
   - Присмотрюсь, Мокий Нилович, - сказал он и встал.
   - Бог тебе в помощь, Богдан, - проговорил, тоже вставая, Великий муж.
 
 
 
   Багатур Лобо 
   Улицы Асланiва, 
   8 день восьмого месяца, вторница, 
   поздний вечер 
 
 
   По затихающему Асланiву, по улице Громадянина Косюка ибн Дауда, в
сторону центра двигался бродячий даос. Даос и даос - с посохом, с чашкой
на поясе потертого коричневого халата и полупустым заплечным мешком,
седой, бородатый, длиннобровый и длинноволосый, в островерхой шапке со
знаком Великого Предела... словом, таких полно на необъятных просторах
Ордуси.
   Они путешествуют пешком или на попутных повозках по городам и весям, от
одной священной горы до другой, нигде не задерживаясь надолго, и добывают
себе пропитание гаданиями, предсказаниями да подачей добрых советов;
недруги подчас так и называют Ордусь - Страной Даосских Советов. В глубине
души люди частенько думают, что даосы не совсем от мира сего, но относятся
к бродячим мудрецам во всех уголках Ордуси с уважением, ведь очень часто
их советы оказываются к месту, особенно в том, что касается места и
времени возведения построек или сроков начала нового дела; а в
предсказании пола будущего ребенка даосам до недавнего времени вообще не
было равных. Сами мудрецы, всю жизнь проводя в дороге, не желают себе иной
доли: они свободны от мирских условностей, им открыт целый мир и ведомы
такие вещи, какие простому человеку не вдруг откроются.
   Седой даос, равномерно стуча посохом по мостовой в такт своим
неторопливым стариковским шагам, подошел к ярко освещенному входу на
открытую террасу шинка "У чинары" и остановился. Чинара тут и правда была
- огромное, матерое дерево, образующее над террасой естественную крышу из
причудливого хоровода возносящихся высоко ветвей и листьев.
   Хоровод сей, виток за витком удаляясь от ночных источников освещения,
терялся в поднебесье, непроницаемым облаком тьмы заслоняя от сидящих за
столиками яркие асланiвськие звезды.
   Даос легко вздохнул, поправил пальцем на носу круглые очки, одна дужка
которых - видимо, сломанная - была заботливо перевязана шелковой
веревочкой, оперся о посох и устремил взгляд на сидящих за столиками.
   Шинок был полупустым - время настало позднее, и большинство асланiвцев,
почитая в последние годы за благо не выходить из дому в темноте, проводили
вечер в кругу семьи, с близкими, отдыхая после рабочего дня. Лишь немногие
решались как встарь посидеть с друзьями в таких вот шинках, коротая время
над ормудиками с чаем, неторопливо переговариваясь, покуривая трубки с
кистями, играя в нарды или просто уставясь в телевизор с кружкой пива в
руках.
   Был телевизор и здесь - у задней стенки на специальных креплениях
светился его огромный экран. Из Каракорума шла трансляция межулусных
соревнований по спортивной игре в кости.
   Лидировал прославленный Мэй Абай Акбар по прозвищу "Ракетандаз".
   Группа подростков в кожаных куртках, с разновеликими кинжалами в
изукрашенных ножнах у поясов, развалясь за стоящим близ телевизора
столиком, механически тянула дешевое пиво, поглядывая время от времени на
экран и лениво переговариваясь.
   - А лучше б сызнова вразумление Параски показали... - процедил сквозь
зубы один.
   - Как он ее по заднице: хрясь! Хрясь! - вторил другой.
   Третий, не поднимая испачканного в пене носа от огромной кружки, прямо
в нее прогудел с одобрением:
   - Обсадно...
   - А задница-то трясется...
   - Обсадно...
   - А ты б с ней хотел?
   - Не... Старая.
   Даос покачал головой. Впрочем, лицо его, устремленное в вечность,
осталось совершенно бесстрастным.
   Ближайший к выходу - и бродячему даосу - столик занимал преждерожденный
совсем иного, нежели юнцы с кинжалами, склада:
   лет тридцати с небольшим, невысокий, но крепкий и жилистый, в простой
жилетке, наброшенной поверх черной футболки. Склонясь над переносным
компьютером, он быстро, сам себе кивая, стрекотал пальцами по клавишам.
Иногда зами