ловко переправил ее на тарелку
Стаси. Придвинул поближе к девушке блюдечко со специальным, оттеняющим
вкус "Жемчужины" соусом.
   Нет, отвлечься не удавалось. "Переродиться мне опарышем, где ж я этого
хмыря видел? Вот ведь мука... Семь казней египетских, сказал бы еч Богдан!"
   - Восхитительно... - поспешно и потому невнятно, с еще набитым ртом,
сообщила Стася и тут же снова потупилась.
   Торопливо проглотила. - Я такая неловкая...
   В другое время Баг искренне обрадовался бы детской непосредственности
новой знакомой - именно непосредственности, а не кажущемуся недостатку
воспитания: опыт многих расследований и сопутствовавших им
деятельно-розыскных мероприятий подсказывал ему, что девушка прекрасно
воспитана, но просто очень волнуется, - однако сейчас он с трудом
сдерживался, чтобы еще раз не оглянуться. Баг судорожно искал и пока не
мог найти в памяти связь между чем-то крайне важным, даже тревожным, и
этим смутно ему знакомым лицом, а связь была, определенно была!
   - Что вы, Стася, - улыбнулся он, - мы с вами старые друзья, давайте без
лишних церемоний, а? - И Баг поднял свою кружку. - А еще, драгоценная
Стася... - Навязчивая мысль отвлекла Бага от правил сообразного поведения,
и он сказал то, на что в других обстоятельствах решался бы целую седмицу,
если не больше. - Драгоценная Стася, что вы думаете, если мы на правах
старых друзей будем говорить друг другу "ты"?
   Стася даже опустила палочки. Баг увидел в глубине ее глаз что-то такое,
от чего на душе у него вдруг стало необыкновенно тепло. Ему нравилось это
искреннее смущение, эта манера поднимать брови, этот румянец, вновь
явственно проступивший сквозь белила... Стася отвела взгляд.
   - Да, - сказала она тихо и зачем-то поднесла палочки к блюдцу с соусом.
- Да, - сказала она снова, размазывая соус по краю блюдца. - Я была бы
рада. Ты, наверное, думаешь, я легкомысленная? Но мне с тобой так легко,
так просто... Может, это неправильно, но я хочу быть с тобою на "ты".
   - Стася... - Баг залпом осушил свою кружку и стремительно кинул в рот
баоцзы. Прожевал. - Стася. Ты - умница!
   Она мило помолчала.
   - Знаешь, - сказала она затем, - а по нашим разговорам в чате мне
казалось, ты моложе.
   - Почему?
   - Наверное, потому, - тщательно подбирая слова, пояснила она, - что в
делах знакомств я, несмотря на мой юный возраст, ощущаю себя опытнее.
Прости, если мои слова показались тебе нетактичными.
   Баг чуть пожал плечами.
   - Я слишком много времени уделяю своей работе, и слишком мало - всему
остальному. В своей профессии я столь опытен, что мне можно было бы дать
лет сто, - немного неловко пошутил он.
   - Ну, а в среднем получится то, что есть на самом деле.
   - А какая у тебя профессия?
   Баг снова чуть пожал плечами. Не умел он красоваться, не умел... И эта
особенность его суровой натуры всегда в подобных ситуациях Багу крайне
мешала. Ни одна вовлеченная в круги перерождений тварь не стесняется
распускать перед подругой свой павлиний хвост, так устроен процесс
рождений и смертей, так всем велит их карма- но вот человек почему-то
стесняется порою... Странно.
   - Есть такая профессия, Стася, - скромно проговорил Баг, - Родину
защищать.
   Стася широко раскрыла свои невозможные глаза.
   - Но ведь последняя война была очень давно, - недоуменно сказала она. -
Да и то между этими... как их... французами и этими... как их...
пруссаками. Мы же не воевали. Там у них был такой бешеный цзайсян со
смешной фамилией... похоже на насморк...
   - Бисмарк, - уточнил Баг. - Только у них это называется не цзайсян, а
канцлер...
   "Или премьер? - сразу засомневался он. - Или госсекретарь?"
   Он не поручился бы ни за один из этих вариантов. Ну и пес с ними.
Поговаривают, что великий аглицкий сыскарь прошлого века по имени Холэмусы
не знал даже, что Земля вращается кругом Солнца. И не то чтобы он был
птолемианцем и полагал, будто Солнце вращается кругом Земли - просто
подобные вопросы его вообще не беспокоили, ибо не имели отношения к работе.
   Холэмусы всегда был весьма симпатичен Багу. Судя по его
целеустремленности, он был весьма достойным человеком.
   - Это истинная правда, но видишь ли, Стася, - от застенчивости
несколько более напыщенно, чем сам хотел бы, проговорил Баг, - война за
лучшее в человеке против худшего в нем не прерывается никогда. А я как раз
боец этого... как бы это поскромнее... невидимого фронта.
   - Но разве побеждать в подобной борьбе людям помогают не
священнослужители?
   - Что тебе сказать... Когда борьба между плохим и хорошим происходит
внутри одного человека - тогда да. Когда борьба между плохим и хорошим
происходит на границе двух государств - это забота военных. А когда такая
борьба происходит между разными людьми, каковые в равной мере являются
подданными нашего государства, - вот тогда в дело вступаю я.
   Девушка смотрела на него восхищенно.
   - Я по первым же твоим словам поняла, что ты достоин всяческого
уважения, и только от женщины зависит, сумеет ли она выказать его в
достаточной мере, - тихо проговорила она, снова заслоняясь веером и тоже
явно стесняясь своей откровенности.
   Багу вдруг нестерпимо захотелось подойти к ней, взять за руку - такой
трогательной показалась ему смущенная Стася - и сказать что-нибудь
ласковое; и, быть может, даже коснуться руки губами. И Баг уж совсем было
решился и даже слегка привстал, но тут его озарило: это лицо, это смутно
знакомое лицо, это совершенно определенно знакомое лицо - он видел на
пароме "Святой Евлампий" незадолго до трагического утопления оного в водах
Суомского залива. Правда, тогда над сим лицом возвышалась чалма зеленого
цвета... И совсем недавно, буквально две седмицы назад, Баг снова видел
его - среди фотографических изображений в базе данных родного Управления
внешней охраны. Там обладатель лица значился как Мыкола Хикмет, член
Братства Незалежных Дервишей, Зикром Встречающих, а еще про него было
сказано, что в иерархии Братства он имеет чин поднабольшего незалежника.
   "Ну конечно! Как я мог забыть! - подумал Баг. - "Геть, громадяне"...
Три Яньло мне в глотку!"
   Баг оглянулся. Четверка за столом у лестницы расправилась с баоцзы и
теперь расплачивалась с прислужником; каждый старался опередить других, со
смехом звеня чохами и шурша лянами.
   - Милая Стася, - Баг наклонился над столом, - ты не сердись на меня и
не обижайся, пожалуйста, но я вынужден немедленно тебя покинуть.
   - Как же... - начала было Стася, в очередной раз очаровательно подняв
брови.
   - Я знаю, с моей стороны это совершенно несообразно, - продолжал Баг,
на несколько мгновений все же завладев ее рукой. - Но это дело
чрезвычайной важности, понимаешь? Мне просто необходимо... - Чувствуя себя
самым пренеприятным образом, он выпустил покорную девичью ладонь, встал,
добыл из бумажника несколько лянов и, торопливо кинув их на скатерть,
придавил палочками. - Я знаю, я порчу тебе прекрасный вечер, и я сам не
рад тому, что вынужден вот так уйти, но...
   Стася озадаченно глядела на Бага и молчала.
   - Я тебе завтра же напишу, - сказал ей Баг и поспешил вослед
спускающейся по лестнице подозрительной четверке.
 
 
 
   Богдан Рухович Оуянцев-Сю 
   Харчевня "Алаверды", 
   7 день восьмого месяца, первица, 
   вечер 
 
 
   Сюрприз, накануне обещанный Жанной, оказался печальным. А началось все
так славно...
   Жанна обещала познакомить Богдана с позавчера приехавшим из Бордо
другом ее научного руководителя, французским профессором. Он - знаменитый
в западном мире философ и историк, видный гуманист, член Европарламента,
восторженно рассказывала она. Зовут его Глюксман Кова-Леви. Мой шеф,
узнав, что Глюксман едет в Ордусь, порекомендовал ему связаться со мной,
чтобы я помогла на первых порах и как-то ввела в здешнюю жизнь. Ведь я уже
стала такой замечательной специалисткой, говорю совершенно свободно, и
вообще - сделалась будто коренная ордусянка. Правда? Правда, родная...
   Только ты так уж сразу не говори ему, что я твоя младшая жена.
   Он, наверное, не сможет в одночасье понять здешнего своеобразия. А меня
не поймет и подавно; я и сама-то уже не очень себя понимаю. Не скажешь,
хорошо? Хорошо, родная, не скажу... Я ему немножко помогу адаптироваться,
сведу с интересными людьми. Для начала - с тобой.
   Если Жанночка хочет познакомить его с членом Европарламента - найдем, о
чем поговорить даже с членом Европарламента, так думал Богдан. Странное у
профессора имя. Если перевести на ордусский, получится - "человек
иллюзий"... Специально это, или просто случайно совпало, а те, кто в свое
время крестил младенца, имели в виду нечто совсем иное?
   Они с Жанной нарочно выбрали самую экзотичную из известных им обоим
харчевен. Заказали маринованных трепангов из озера Рица, стэйк
черноморского катрана и острый горийский салат из капусты с красным
перцем, не уступавший по богатству взрывного вкуса лучшим сычуаньским
аналогам ; когда страстный кулинар-экспериментатор отец Иосиф,
отказавшийся ради кулинарии даже от стези священнослужителя, впервые
поднес свой салат для дворцовой трапезы, правивший в ту пору дед нынешнего
великого князя Боголеп Четвертый, попробовав, долго и проникновенно
запивал его всеми напитками, до коих сумел вовремя дотянуться, а потом, с
наслаждением причмокнув, восхищенно сказал: "Сей повар будет готовить
острые блюда!" - и не ошибся. Гостеприимный Ябан-ага, заранее
предупрежденный Богданом, расстарался на славу.
   В ожидании профессора Жанночка и Богдан мило болтали о том, о сем, но
минут за пятнадцать до урочного времени, когда молодица должна была выйти
на крылечко - так они с Кова-Леви договорились - и встретить дорогого
гостя, она посерьезнела и положила нежные пальчики на руку мужа.
   - Я должна тебе кое-что сказать...
   Сердце Богдана упало. Если женщина начинает фразу подобным образом,
можно ждать чего угодно. И все равно, какую неприятность не жди -
окажется, что следовало ждать втрое худшую.
   - Я слушаю, - ответил Богдан.
   - Ты только не пойми меня так, что я хочу с тобой расстаться. Наоборот.
Из трех месяцев нашего брака прошло уже чуть ли не полтора, и... - Она
осеклась, потом перевела дыхание. В последние дни ее все пуще грызла злая
обида на Богдана за этот трехмесячный срок; какая разница, что он был
назначен из-за нее же самой, ведь именно Жанна сказала: через три месяца
ей возвращаться в Сорбонну. Но почему Богдан до сих пор не предложил ей...
как у них тут это делается? Хотя бы продлить! Она бы, конечно, еще десять
раз подумала, и уж конечно попросила бы отложить подобные разговоры до
возвращения Фирузе, обсуждать будущее семьи в отсутствие старшей жены -
нечестно; но - почему он ей не предложил? Он совсем ее не любит!
   "Ну, ладно, - подумала она, поняв, что муж не нарушит молчания.
Спокойный такой, ровный и прохладный, будто она у него не вторая, а
двадцать вторая. - Тогда так тому и быть".
   - Кова-Леви приехал в Ордусь с важной научной целью, - проговорила она.
- Он обнаружил в одной из старых монастырских библиотек обрывки свитка с
указанием на то, что где-то у нас...
   Она вспыхнула, поняв, что сама того не желая, проговорилась. "У нас", -
сказала она. Сказала явно об Ордуси.
   Богдан благоговейно обмер, не в силах поверить. Но Жанна, отведя
взгляд, с независимым видом поправилась:
   - ...У вас, где-то в провинции, он может найти подтверждение своей
старой гипотезе. Сегодня, я надеюсь, он объяснит подробнее. Но он хочет,
чтобы туда, в вашу глубинку, я поехала вместе с ним. Он прекрасно знает
старославянский язык, но говорить на современном почти не может, и совсем
не ориентируется в здешней жизни! Это продлится не более трех дней. Он сам
вовсе не жаждет здесь задерживаться, слишком уж милы ему привычные
условия, европейские, - но в то же время он фанатик истины... - Она
сделала паузу. Подождала.
   Богдан, уже понимая, к чему клонится дело, подавленно молчал.
   - Ты отпустишь меня на три дня? - спросила Жанна. В ее голосе прозвучал
вызов.
   Стало тихо. Лишь приглушенные звуки пипа , медленно, с невыразимой
печалью наигрывавшей лезгинку, мягко лились из стилизованных под сидящих
львов колонок, подчеркивая тишину.
   Богдан тяжело вздохнул. Поправил очки.
   - Конечно, отпущу, - сказал он. И добавил после паузы: - Но мне будет
не хватать тебя.
   Богдан помолчал, собираясь с мыслями. Удар был слишком внезапным. Но
следовало принять его мужественно и не огорчать Жанну изъявлением своей
скорби - ведь она все равно должна ехать, ей для дела нужно. И он
принужденно улыбнулся:
   - Как я буду без твоего лукового супа...
   "Вот и все, что его волнует!" - с горечью подумала Жанна. У нее едва
слезы не навернулись на глаза. Но показать свою боль было нельзя. Она
громко засмеялась.
   - Пока ты был в Управлении, я сготовила тебе во-от такую кастрюлю!
Самую большую, какая нашлась в доме!
   Богдан через силу ответил ей в тон:
   - Ну, тогда три дня я как-нибудь стерплю.
   Помедлив мгновение, она вскочила и торопливо прошла к выходу из
харчевни, потом поднялась по крутым ступенькам и исчезла снаружи - только
жалобно прозвенели колокольцы над дверью; точь-в-точь как в тот вечер,
когда заведение Ябан-аги осчастливила тайным посещением принцесса Чжу.
   Ябан-ага перегнулся через стойку и негромко, понимающе спросил:
   - Подавать?
   - Когда войдут, - ответил Богдан.
   Они вошли.
   "Человек иллюзий" был человек как человек: слегка вытянутое лицо,
слегка оттопыренные уши, очки на пол-лица. Средних лет, но вполне
подтянутый и моложавый; и очень галантный. Конечно, и по одежде, и по
манерам сразу можно было узнать в нем гокэ, но взгляд у него был
доброжелательный, улыбка - вполне естественная, костюм - отнюдь не
вычурный. Он с удовольствием ворковал с Жанной на их по-своему красивом
наречии, и она ему с удовольствием отвечала; и Богдан со смутным чувством
не столько ревности, сколько невосполнимой утраты понял, что не понимает
практически ни слова. А Жанне встретить соотечественника и говорить на
родном ей с детства языке, похоже, до смерти приятно; и всегда будет так.
   Впрочем, разве может быть иначе? Разве можно обижаться на ребенка,
который свою маму любит больше, нежели чужую? Это нормально; вот если бы
оказалось наоборот, детские психологи наверняка пришли бы в ужас. Ведь еще
наш Учитель Конфуций говорил: "Всякий феникс славит ветви того утуна , на
коем свил гнездо". Разве можно обижаться на человека, которому родной язык
милее и слаще чужого? Подобная обида так же несообразна, как если бы
младшая жена вдруг принялась ревновать мужа к старшей...
   "Жанна уедет насовсем", - понял Богдан, церемонно вставая.
   Они обменялись с месье Кова-Леви вполне дружелюбным европейским
рукопожатием. Поджарый француз приветливо улыбнулся. Потом кинул
любопытный взгляд на неизменно пребывающего в харчевне йога Алексея
Гарудина и на стоящую перед ним кружку с пивом, - но ничего не сказал.
   - Профессор говорит, что очень рад познакомиться с моим другом, о коем
он слышал столько лестного, - перевела Жанна, - и выражает восхищение той
истинно ордусской атмосферой, которую он сразу ощутил в этом заведении.
Оно очень напоминает ему средневековый пиратский кабак где-нибудь на
Антильских островах.
   "Почему, собственно, пиратский?" - недоуменно подумал Богдан и невольно
скосил глаза на Ябан-агу: слышал ли.
   Ябан-ага явно слышал, потому что его приветливая улыбка сразу сделалась
слегка примороженной. Впрочем, что взять с варвара... Надо было отвечать.
Ай люли, да трежули, вспомнилось Богдану, и он, светски шевельнув
пальцами, произнес:
   - Се тре жоли.
   Жанна подарила Богдану восхищенный взгляд, а затем гордо стрельнула
глазами на француза: вот какой мужчина здесь у меня! Кова-Леви
одобрительно закивал Богдану: мол, понял. И они расселись. Ябан-ага с
каменным лицом открыл специально припасенную бутыль "ихнего бордо" и
разлил кислятину по бокалам, а затем принес первую перемену.
   Постепенно раскручивалось бойко жужжащее веретено ученой беседы. Жанна
переводила; она была возбуждена и оживлена сверх меры, глаза ее сверкали,
лицо раскраснелось от того, что она, как ни крути, находилась сейчас в
центре внимания двух очень разных, но в равной степени чрезвычайно лестных
ей мужчин.
   Один - любимый, другой - едва ли не боготворимый. Один - восхитительно
чуждый и экзотичный, зато муж, уже знакомый каждой интонацией голоса и
каждой клеточкой кожи; другой совершенно свой, но великий и недосягаемо
парящий в горних высях. И она необходима обоим. Они без нее как без рук.
Время от времени в потугах беспредельной вежливости и уважительности
Богдан, конечно, старался изобразить что-нибудь наподобие "Ж„ с трудом
понимаю вотре структюр сосьяль!"; французский гуманист, который, как
видно, в отличие от вежливого Богдана все понимал, в ответ рубил сплеча:
"Л„ тоталитарсм ордусьен э не совсем бьян!" Но без Жанны они, конечно,
даже пары связных фраз друг другу бы не сказали. И, сознавая это, Жанна
была особенно раскованна и прекрасна.
   Постепенно разговор зашел и о предмете нынешних изысканий Кова-Леви.
Гокэ совсем разгорячился и, единым махом опорожнив второй бокал, принялся
бурно жестикулировать. Жанна явно произвела на профессора впечатление, и
он, может и непроизвольно, но совершенно явственно, принялся распускать
павлиний хвост. Жанна старалась переводить синхронно, но все чаще не
поспевала за полетом руки и мысли ученого, запиналась, вслушивалась, а
потом излагала, по всей видимости, уже краткие выжимки из стремительных
речей возбужденного фанатика истины.
   - Он говорит, что несколько месяцев назад в маленьком монастыре на
западе Бретани, у тамошних настоятелей давние связи с польской
диаспорой... ты знаешь, что значит "диаспора"?
   Кова-Леви стремительно развивал свою мысль. "О ла-ла! Ж„ круа, л„ текст
ансьенн де Коперникь..."
   - Вроде хуацяо , знаю.
   - Хуацяо? Ну, неважно... Он обнаружил документ. Обрывок, буквально
несколько строк, и короткое письмо. Донесение иезуита в орден. Кова-Леви
говорит, что никто, кроме него, просто не понял бы эпохального значения
этого обрывка. А дело в том, что он давно занимается творческим
наследием... э-э...
   великого сына... э-э... асланского народа Опанаса Кумгана, старшего
однокашника Николая Коперника по Краковскому...
   университэ... э-э-э... великому училищу. Асланский гений...
   - Асланiвський, - не выдержав, поправил Богдан, когда Жанна ошиблась во
второй раз. - Есть такой уезд в нашем улусе. А Опанас Кумган - и правда
замечательный ученый, настоящий, как они бы на Западе сказали, человек
Ренессанса, полиглот. В первой половине шестнадцатого века он много
занимался, в частности, естественным правом...
   - Погоди, я пропущу что-нибудь, видишь, он разошелся...
   Э-э... Мон дье!
   - Что такое?
   - Ты понимаешь, Кова-Леви давно подозревал, что Коперник не сам пришел
к своей гипотезе о том, что Земля вращается вокруг Солнца. Скорее всего,
эту мысль подбросил ему как раз Кумган, Коперник только довел ее до ума. И
вот в том свитке об этом прямо написано, и к тому же есть упоминание, что
Кумган успел в свое время создать свой собственный трактат о кругообразном
гелиоцентрическом движении светил, выдержки из коего он послал,
хвастунишка, Копернику. А потом... ну, там свара какая-то в этом Асл...
как его... произошла, да? Опанас пропал... Но вот в монастырском свитке
прямо говорится, что трактат действительно был написан, и вдобавок чуть ли
не за двадцать лет до того, как Коперник написал свой. И, главное, есть
намек, где именно этот трактат можно найти. Отдельная бумажка, обрывок
письма с указанием.
   - Ого!
   - Был знаменитый разбойник такой, граф Дракуссель.
   Дракуссель Зауральский.
   - Был.
   - И ходят легенды о спрятанных им сокровищах, так вот среди них -
трактат Опанаса. Граф когда пограбил как следует, пытался за кордон
сбежать, к родственнику своему, Владу Цепешу - слышал? Вампир известный...
   - Слышал. Даже кино