ши, а я, Митч, не могла  уже  снова  стать  рядовым  потребителем,
когда столько долгов и все такое... И тогда... здесь  открылась  вакансия,
понимаете?..
   - Гм, - хмыкнул я, надеясь, что мое лицо осталось спокойным. Видит Бог,
я сдерживал себя. Будь ты проклят,  Ренстед,  сказал  я  себе,  подумав  о
матери  Эстер  и  о  молодом  человеке,  за  которого  Эстер   должна   же
когда-нибудь  выйти   замуж,   и   вспомнив   вопиющую   несправедливость,
виновниками которой являются типы вроде Ренстеда, - они  держат  законы  в
своих руках, губят жизнь таких высокопоставленных работников, как  я,  или
простых  служащих,  как   Эстер,   вынуждая   нас   становиться   рядовыми
потребителями.
   - Успокойся, Эстер, - сказал я  мягко.  -  Теперь  я  твой  должник.  И
поверь, тебе не придется  напоминать  об  этом.  Я  возмещу  все,  что  ты
потеряла.
   Я уже знал, как это сделать. Многим девушкам, работающим  по  контракту
ZZ,  удается  успешно  избежать  возобновления  контракта  или   понижения
квалификации. О выкупе контракта Эстер до  того,  как  истечет  его  срок,
думать не приходится - это обойдется слишком дорого. После года работы  по
контракту многим девушкам удается неплохо устраиваться в  качестве  личных
секретарей. Я был человеком достаточно влиятельным и надеялся, что к  моей
рекомендации отнесутся благосклонно и к Эстер будет проявлено внимание.
   Я против всяких сантиментов в служебных делах, но,  как  вы,  наверное,
уже заметили, в личных часто становлюсь их рабом.
   Эстер настояла на том, чтобы я взял у нее немного денег. Поэтому, наняв
педальный кеб, я смог заблаговременно добраться до музея.  Я  дал  кебмену
деньги вперед и, когда выходил, услышал, как он отпустил ехидное замечание
по адресу "некоторых привилегированных". Если бы я в это время не думал  о
более важных делах, то проучил бы его как следует.
   Я всегда любил музей "Метрополитен". К религии я равнодушен,  возможно,
потому, что это область, в которой подвизается  Таунтон.  Но  в  старинных
шедеврах музея есть что-то возвышающее  и  облагораживающее,  вселяющее  в
душу покой и благоговение. Как уже было сказано, я пришел  немного  раньше
намеченного времени и, подойдя  к  бюсту  Георга  Вашингтона  Хилла,  отца
рекламы, молча постоял около него. Я чувствовал себя так же спокойно,  как
в первые мгновенья на Южном полюсе средь снежной тишины.
   Ровно без пяти двенадцать я уже стоял  перед  огромным  женским  торсом
позднего периода. Вдруг за моей спиной кто-то стал тихонько  насвистывать.
Мотив был какой-то неопределенный, но в нем настойчиво повторялся один  из
условных сигналов, который я выучил в подполье под Малой Наседкой.
   Одна из дежурных сотрудниц музея направилась к выходу. Обернувшись, она
улыбнулась мне через плечо.
   Постороннему наблюдателю это покачалось бы обычным знакомством  мужчины
с женщиной. Я взял ее под руку и почувствовал, как ее пальцы  отбивают  на
моем запястье условный код:
   "Ничего-не-говорите-когда-я-оставлю-вас-идите-в-конец-комнаты-садитесь
и-ждите".
   Я кивнул головой, она подвела меня  к  отделанной  пластмассой,  двери,
открыла ее и знаком велела войти.
   В комнате было человек десять-пятнадцать потребителей.  Они  сидели  на
стульях с прямыми спинками и слушали человека  с  профессорской  бородкой.
Найдя свободный стул в глубине комнаты, я сел. Никто не  обратил  на  меня
внимания.
   Лектор рассказывал о самых важных  событиях  того  скучнейшего  периода
цивилизации, который предшествовал веку коммерции. Я рассеянно слушал его,
стараясь отыскать в столь разных людях, собравшихся здесь, то  общее,  что
должно было их объединять. Все они "консы", в  этом  нет  сомненья,  иначе
зачем бы им здесь сидеть. Но мне так и не удалось найти в них то  главное,
что должно было, хотя бы внешне, отличать этих маскирующихся фанатиков  от
остальных людей.  Каждый  из  них  казался  обыкновенным  потребителем,  с
голодным выражением лица, которое обычно появляется у человека  от  соевых
котлет и дрожжевого кофе. На улице я прошел бы мимо любого из них  и  даже
не обернулся. Но я был в Нью-Йорке, а, по словам Боуэна,  все  "консы",  с
которыми мне  доведется  здесь  встретиться,  -  это  руководящие  деятели
движения, его вожди и вдохновители.
   Над этим фактом тоже не мешало призадуматься. Когда я наконец выпутаюсь
из  этой  истории,  встречусь  с  Фаулером  Шокеном  и  восстановлю   свою
репутацию, то постараюсь накрыть эту подпольную шайку,  если  только  умно
поведу игру. Я стал более внимательно приглядываться к сидящим в  комнате,
запоминая их лица. Мне бы не хотелось ошибиться при новой встрече.
   Очевидно, был подан какой-то  сигнал,  но  я  не  заметил  его.  Лектор
прервал лекцию на полуслове, и из первого ряда выскочил низенький  толстый
человечек.
   - Ладно, - сказал он будничным голосом, - все мы в сборе, и нет  смысла
терять время. Мы враги всяких потерь, для этого и собрались  здесь.  -  Он
пресек легкий смешок, пробежавший по аудитории. - Не шумите, - предупредил
он, - и не называйте друг друга  по  имени.  На  этом  собрании  мы  будем
пользоваться номерами. Можете звать меня "номер один",  вы  будете  "номер
два", - он ткнул пальцем в своего соседа, - и так  далее,  ряд  за  рядом.
Ясно? О'кэй, а теперь слушайте внимательно. Мы собрали вас  здесь  потому,
что вы  все  новички.  Вы  теперь  члены  большой  организации.  Здесь,  в
Нью-Йорке, находится ее руководящий центр, выше его уже ничего нет. Каждый
из вас был отмечен за какие-то заслуги - вы сами о них знаете. Сегодня  вы
получите задания. Но прежде мне хотелось бы предупредить вас об одном.  Вы
не знаете меня, я не знаю вас. Каждый из  вас  прошел  испытание  в  своей
ячейке, но наши люди на местах иногда бывают не в меру доверчивы. Если они
ошиблись в вас... Ну, вы и сами понимаете, чем это может кончиться, не так
ли?
   Все дружно закивали головами. Я не отставал от  других,  но  постарался
запомнить этого маленького толстяка. Людей вызывали по номерам, одного  за
другим, они вставали и после короткой беседы с толстяком по двое и по трое
выходили из комнаты, исчезая для выполнения заданий.  Меня  вызвали  почти
последним. Кроме меня,  в  комнате  осталась  только  девушка  с  волосами
апельсинового цвета и слегка косящими глазами.
   - Ну, теперь вы двое, - обратился к нам толстяк. - Вы  будете  работать
вместе, поэтому вам надо знать друг друга по имени. Гроуби,  познакомьтесь
с Корвин. Гроуби - своего рода литературный работник, а Селия - художница.
   - О'кэй, -  сказала  девушка  и  раскурила  от  окурка  новую  сигарету
"Старр".  Идеальный  тип  потребителя,  подумалось  мне,  если  бы  ее  не
испортили эти фанатики. Я заметил, что она жевала резинку  даже  во  время
бесконечных затяжек.
   - Сработаемся, - одобрительно кивнул я.
   - Конечно, - сказал толстяк. -  Ничего  не  поделаешь,  придется.  Сами
понимаете, Гроуби, для того чтобы дать всем возможность проявить себя,  мы
вынуждены сообщить вам  много  такого,  что  нам  не  хотелось  бы  завтра
прочесть в газетах. Если вы не сработаетесь с нами, Гроуби, -  добавил  он
ласковым голосом, - понимаете, в какое положение вы нас  поставите?  Тогда
нам придется позаботиться о вас. Соображаете?  -  Он  слегка  постучал  по
пробке небольшого флакона с бесцветной жидкостью, стоявшего на столе.
   - Соображаю, сэр, - поторопился я ответить.
   Действительно,  не  трудно  было  сообразить,  что  находилось  в  этом
флаконе.


   Выяснилось,  что  все  не  так  уж  сложно.  Однако  после  трех  часов
напряженной работы в этой маленькой комнатке мне пришлось напомнить им,  -
если я не вернусь в свой барак и не попаду на утреннюю перекличку, то едва
ли смогу оказаться им полезным. Тогда меня отпустили.
   Однако на перекличку я все равно не  попал.  Когда  я  вышел  из  музея
навстречу великолепной утренней заре, я был полон самых  радужных  надежд.
Внезапно из предрассветного тумана вынырнул какой-то  человек  и  заглянул
мне  в  лицо.  Я  узнал  противную  ухмыляющуюся   рожу   водителя   кеба,
доставившего меня в музей. - Хэлло, мистер Кортней, - ехидно приветствовал
он меня, а затем мне на голову обрушился возвышавшийся за  музеем  обелиск
или что-то в этом роде.



11

   - Очнется через несколько минут, - донесся до меня чей-то голос.
   - Ну, как, готов он для Хеди?
   - Что ты? Конечно, нет.
   - Я только так спросил.
   - Подготовить для Хеди не так-то просто. Тебе пора бы это знать. Прежде
их надо хорошенько напичкать амфетамином, плазмином, а иногда  и  ниацином
меганита. Вот тогда они готовы: Хеди  не  любит,  когда  теряют  сознание.
Знаешь сам, как она злится.
   Послышался нервный, недобрый смешок.
   Я открыл глаза и произнес:
   - Слава Богу! - так как, увидев грязно-серый потолок,  какие  бывают  в
конференц-залах  рекламных  агентств,  решил,  что  благополучно  попал  в
контору Фаулера Шокена. Неужели я ошибся? Лицо, склонившееся надо мной, не
было мне знакомо.
   - Чему ты так радуешься, Кортней? - услышал я. -  Ты  что,  не  знаешь,
куда попал?
   После этого сомнений уже не оставалось.
   - Таунтон? - выдавил я из себя.
   - Угадал.
   Я попробовал шевельнуть рукой или ногой, но не  смог.  Неужели  на  мне
пластиковый кокон?
   - Послушайте, ребята, - сказал я как можно спокойнее, - не знаю, что вы
тут задумали, но советую вашу затею бросить.  Наверное,  меня  похитили  в
деловых целях.  А  это  значит,  вам  придется  или  отпустить  меня,  или
прикончить. Если вы убьете меня без предупреждения, вам  самим  смерти  не
миновать, поэтому убивать вы не станете. Значит, в конце  концов  вы  меня
отпустите. Тогда советую сделать это побыстрее.
   - Убить тебя, Кортней? - спросил ехидный  голос.  -  Да  разве  мертвых
убивают? Всем давно известно, что ты умер на леднике  Старзелиус.  Неужели
не помнишь?
   Я снова рванулся, но безуспешно. - Вас приговорят к выжиганию мозгов! -
завопил я. - Вы что, с ума сошли? Кто хочет, чтобы ему выжгли мозги?
   Мой собеседник невозмутимо проронил:
   - Тебя ждет сюрприз. - И обращаясь к кому-то в сторону, крикнул:
   - Передай Хеди, что скоро он будет готов. -  Затем  со  мной  проделали
какую-то манипуляцию, что-то щелкнуло, и я оказался в  сидячем  положении.
Кожа туго натянулась на суставах. Теперь ясно - на меня надели пластиковый
кокон. Сопротивляться было бесполезно. Лучше поберечь силы.
   Зазвенел звонок, и резкий голос приказал:
   - Разговаривай повежливей, Кортней. Сюда идет мистер Таунтон.
   В комнату действительно  ввалился  Б.Дж.Таунтон.  Таким  мне  частенько
доводилось  видеть  его  на  многочисленных  банкетах:  красный,   тучный,
расфранченный и неизменно пьяный.
   Широко расставив ноги, он уперся руками в бока и, слегка  раскачиваясь,
смотрел на меня.
   - Кортней, - наконец изрек он. - Очень жаль. Из тебя мог бы выйти толк,
если бы ты не связался с этим мошенником и сукиным  сыном  Шокеном.  Очень
жаль.
   Он был пьян, он позорил нашу профессию, на его совести лежало  не  одно
преступление, но я все же заставил себя быть учтивым.
   -  Сэр,  -  начал  я,   стараясь   говорить   спокойно.   -   Произошло
недоразумение.  Фирму  "Таунтон"  никто  не   провоцировал   на   убийство
представителя конкурирующей фирмы, не так ли?
   - Нет, - ответил он, с трудом шевеля губами и пьяно  покачиваясь.  -  С
точки зрения закона провокаций не было. Этот ублюдок  Шокен  всего-навсего
украл  мою  главную  работу,  переманил  моих  сенаторов,  подкупил   моих
свидетелей в сенатской комиссии и стащил у меня из-под носа Венеру! -  Его
голос неожиданно поднялся до визга. Затем, уже спокойнее, он продолжал:  -
Нет, повода мне не давали. Шокен осторожен,  он  не  станет  убивать  моих
людей.  Хитрый  Шокен,  чистюля  Шокен,  чертов  идиот  Шокен!   -   почти
проворковал он.
   Таунтон уставился на меня остекленевшими глазами. -  Ублюдок!  -  вдруг
заорал он. - Из всех низких, подлых,  бесчестных,  мошеннических  проделок
твоя была самой мерзкой. Я, - он ударил себя в грудь и едва  удержался  на
ногах, - я придумал самый верный способ убрать  конкурента,  но  ты  повел
себя, как трусливая крыса. Ты сбежал, как заяц. Ах ты, собака!
   - Сэр, - пролепетал я  в  отчаянии.  -  Ей-богу,  не  знаю,  о  чем  вы
говорите. - Годы пьянства, - подумал я, - не прошли бесследно. Такое можно
плести только с перепоя.
   Он неуверенно сел - один из его людей вовремя успел  пододвинуть  стул,
на который Таунтон опустил свой грузный зад. Мечтательно  взмахнув  рукой,
он изрек:
   - Кортней, в душе я настоящий художник.
   - Конечно, мистер... - автоматически поддакнул я и чуть было не  сказал
по привычке "Шокен", но вовремя прикусил язык. - Конечно, мистер Таунтон.
   - В душе, - продолжал он,  -  я  артист,  мечтатель,  творец  сказочных
иллюзий. - От его слов у меня  действительно  начались  галлюцинации:  мне
почудилось на минуту, что  передо  мной  сидит  Фаулер  Шокен,  а  не  его
противник, ненавидящий  все,  что  дорого  Шокену.  -  Мне  нужна  Венера,
Кортней, и я получу ее. Шокен украл ее у меня,  но  все  равно  она  будет
моей. Проект Шокена о заселении Венеры лопнет как мыльный пузырь. Ни  одна
его ракета никогда не поднимется с Земли, даже если для этого мне придется
подкупить всех его подчиненных  и  убить  всех  начальников  его  отделов.
Потому что в душе я артист.
   - Мистер Таунтон, - сказал я как можно спокойнее, - вам не удастся  так
просто поубивать всех начальников  отделов.  Вас  приговорят  к  выжиганию
мозгов, введут вам  церебрин.  Вряд  ли  удастся  найти  кого-нибудь,  кто
захочет так рисковать ради вас. Никому не захочется двадцать лет  жариться
в аду.
   - А разве, - мечтательно заметил Таунтон, - разве мне не удалось  найти
пилота, который согласился сбросить на тебя с вертолета контейнер? Разве я
не нашел безработного бродягу, который  согласился  пустить  пулю  в  окно
твоей квартиры? К сожалению,  оба  промазали.  А  затем  ты  подложил  нам
свинью, трусливо сбежав на ледник.
   Я молчал. Бегство на ледник не было моей затеей. Одному Богу  известно,
кто  заставил  Ренстеда  хватить  меня   лыжами   по   голове,   подсунуть
вербовщикам, а вместо меня оставить чей-то труп.
   - Чуть  было  не  выпустили  тебя  из  рук,  -  мечтательно  предавался
воспоминаниям Таунтон. - И если бы не преданные мне люди -  кебмен  и  еще
кое-кто, - мне бы не заполучить тебя. У меня есть еще немало возможностей,
Кортней. Они могут быть хуже или лучше, чем у других, но такая уж  у  меня
судьба - рисовать сказочные картины и ткать  фантастические  сны.  Величие
художника  в  простоте,  Кортней.  Ты  все  твердишь:  "Никто  не  захочет
подвергнуться выжиганию мозгов". Но  ты  просто  недалекий  человек.  А  я
заявляю: "Найди того, кто этого хочет, и используй  его".  Я  говорю  так,
потому что я - великий человек.
   - Кто захочет подвергнуться выжиганию мозгов? - тупо повторил я. -  Кто
захочет подвергнуться выжиганию мозгов?
   - Объясни ему, - обратился Таунтон к одному из своих  помощников.  -  Я
хочу, чтобы он понял, что мы не шутим.
   - Все дело в количестве населения, Кортней, - сухо пояснил один из  его
людей. - Ты когда-нибудь слыхал об Альберте Фише?
   - Нет.
   - Этот необыкновенный человек жил на заре Века разума - в  1920-е  годы
или около этого. Альберт Фиш втыкал в свое тело  иголки,  сжигал  на  себе
ватные  тампоны,  пропитанные  бензином,  нещадно  сек  себя  и  при  этом
испытывал удовольствие. Ручаюсь, ему понравилось бы  и  выжигание  мозгов.
Для него это были бы великолепные годы, в течение которых он  упивался  бы
удушьем и тошнотой, испытывал бы восторженный трепет от того, что  с  него
сдирают, кожу. Это было бы осуществлением мечты Альберта Фиша.


   В те времена существовал только один Альберт Фиш. Нервное напряжение  и
темп жизни нашего высокоорганизованного  общества  способствуют  появлению
альбертов фишей. Было бы неразумно ждать, чтобы на обширных  пространствах
при небольшом и разбросанном  по  всей  планете  населении  того  времени,
составлявшем менее трех  миллиардов  человек,  могло  появиться  несколько
альбертов фишей. Сейчас население намного  увеличилось,  и  вокруг  бродит
сколько угодно таких людей. Надо только найти их. Мы здесь, у Таунтона,  с
помощью первоклассных исследовательских приемов откопали сразу нескольких.
На них  можно  наткнуться  в  больницах,  иногда,  они  бывают  необычайно
уродливы на вид. Эти люди жаждут стать убийцами,  и  они  уже  предвкушают
удовольствие от одной мысли о наказании. А вот такие, как ты,  утверждают,
что невозможно нанять убийц, потому  что  все  боятся  наказания.  Но  сам
мистер Таунтон только что объяснил тебе, что можно заполучить убийцу, если
только найти человека, не боящегося наказания.  И  самое  интересное,  что
тот, кто любит испытывать боль, любит  сам  причинять  ее  другим.  Ну,  к
примеру, причинить боль тебе...
   В этих словах звучала правда, от которой  кровь  стыла  в  жилах.  Наше
поколение,  казалось,  было  приучено  ко  всему.  Передачи  по  радио   и
телевидению  изобилуют  сообщениями  о   сверхъестественных   подвигах   и
чудовищной жестокости. Из истории я знал, что раньше люди не были ни столь
храбры, ни столь порочны. Это всегда озадачивало меня. Находятся же у  нас
такие люди, как Мэлон, который в течение шести  лет  преспокойно  прорывал
подземный ход, чтобы в одно прекрасное утро взорвать банк в Нью-Джерси.  А
все из-за того, что его чем-то обидел полицейский, регулировавший  уличное
движение. Но, с другой стороны, у нас были  и  такие,  как  Джеймс  Ревир,
герой с потерпевшего бедствие парохода "Уайт  Клауд".  Работая  официантом
туристского класса, этот застенчивый и хворый на вид человек один вынес Из
огня семьдесят шесть пассажиров. Снова  и  снова  возвращаясь  в  бушующее
пламя, обгоревший и ослепший, он выносил их на  плечах,  нащупывая  дорогу
своими искалеченными руками. Это верно. Когда людей слишком много,  всегда
можно найти такого, который с  охотой  сделает  все  что  угодно.  Таунтон
действительно художник. Он постиг эту простую истину и использовал  ее.  А
это означало, что я мог считать себя покойником. - Кэти, -  подумал  я,  -
моя Кэти!
   Хриплый голос Таунтона прервал мои размышления.  -  Дошло  до  тебя?  -
спросил он. - Величественная картина. И главное в  ней  то,  что  я  снова
стану хозяином Венеры. А теперь начнем сначала, и ты выложишь мне  все  об
агентстве Шокена. Все его маленькие тайны,  его  уязвимые  места,  ходы  и
выходы, кого из служащих можно  купить,  каков  капитал  фирмы  и  как  со
связями в Вашингтоне, - ну, да ты и сам знаешь, что меня интересует.
   - Все равно я мертв и мне уже нечего терять, - подумал я и ответил:
   - Нет.
   Тогда один из людей Таунтона отрывисто бросил:
   - Вот теперь он готов для Хеди, - и вышел из комнаты.
   - Ты изучал древнейшую историю, Кортней,  -  сказал  Таунтон.  -  Тебе,
может, знакомо имя Гилля де Рэ. - Да, я знал это  имя,  и  при  одном  его
упоминании мне почудилось, будто мою  голову  медленно  сжимают  стальными
обручами. - Все предыдущие поколения насчитывают примерно пять  миллиардов
человек, - небрежно продолжал Таунтон. - И все  эти  поколения  дали  миру
лишь одного Гилля де Рэ, который тебе кажется Синей Бородой. Но в наши дни
у нас их немало и есть из кого выбрать. Для особых дел из  всех  возможных
вариантов я выбрал Хеди. Почему - сам увидишь.
   Дверь отворилась, и на пороге появилась бледная, хилая девица с прямыми
светлыми волосами. Ее тонкие,  бескровные  губы  растянулись  в  идиотской
улыбке. В руке она держала шприц с шестидюймовой иглой.
   Я посмотрел ей в глаза и пронзительно закричал. Я не переставал кричать
до тех пор, пока ее не увели и дверь за нею не закрылась.  Воля  моя  была
сломлена.
   - Таунтон, - пролепетал я наконец, - прошу вас...
   Он удобно откинулся на спинку стула:
   - Выкладывай.
   Я пытался, но нич