но довольны тем,  как  сейчас
обстоят дела в мире. А я не доволен. Вы  боитесь,  как  бы  что-нибудь  не
изменилось. Вам очень хочется, чтоб мир  оставался  таким,  как  он  есть.
Иначе вам пришлось бы чему-нибудь  научиться  и  бросить  все  эти  старые
фокусы. Да, да, знаю я вас. Больше у вас ничего нет за душой. Вы  боитесь,
что настанет время, когда за все нынешние  великие  ценности  никто  гроша
ломаного не даст. Вашему Наполеону мерещилось, что у него особая судьба, а
старик Ришелье  воображал,  будто  ведет  неслыханно  мудрую  и  передовую
внешнюю политику, а придет время, и для разумного человека это  будет  все
равно что  (он  шарил  в  уме,  подыскивая  подходящий  образ,  и  наконец
нашел)... все равно что рассуждения какого-нибудь кролика, который жил при
королеве Елизавете.
   Это была  такая  неприкрытая  атака,  таким  рассчитанным  оскорблением
прозвучал намек на ученые  труды  мистера  Парэма,  посвященные  кардиналу
Ришелье, что почтенный джентльмен растерялся и не мог вымолвить ни слова.
   - Поди ты! - продолжал сэр Басси. - Да когда я слышу  такие  разговоры,
мне одно приходит на ум: что эта самая традиция - просто-напросто вежливое
наименование всякого  гнилья.  В  природе  все  правильно  устроено:  одно
умирает, другое рождается. А с человеческими установлениями без  этого  уж
вовсе нельзя. Как жить, если не выкидывать и  не  уничтожать  старье?  Как
наведешь в городе чистоту, если не сжигать мусор? Что, в  сущности,  такое
эта ваша история?  Попросту  всякие  остатки  от  вчерашнего  дня.  Яичная
скорлупа и пустые жестянки.
   - Вот это мысль! - сказал Хэмп и с уважением  посмотрел  через  роговые
очки на сэра Басси. - Господа, - продолжал он,  и  голос  его  дрогнул,  -
величайший из реформаторов повелел миру родиться  заново.  И  это,  как  я
понимаю, относится ко всем и вся.
   - На сей раз нам требуются грандиозные роды, - вставил Кемелфорд.
   - Дай бог,  чтобы  не  случилось  выкидыша,  -  сказал  сэр  Уолтер.  И
улыбнулся собственной выдумке. -  Если  мы  устроим  родильную  палату  на
складе оружия, в самый неподходящий момент может начаться пальба из пушек.
   Мистер Парэм, чопорный и молчаливый,  затянулся  превосходной  сигарой.
Недрогнувшей рукой  он  стряхнул  пепел  в  пепельницу.  Обида,  вызванная
оскорблением, которое нанес ему сэр Басси, не отразилась на его  лице.  На
нем только и можно было прочитать чувство собственного достоинства. Но  за
этой недвижной маской бушевал вихрь мыслей. Может быть, сейчас же встать и
уйти?  Молча?  С  молчаливым  презрением?  Или  произнести   краткую,   но
язвительную речь? "Хватит с  меня  на  сегодня  глупостей,  господа.  Быть
может, вы не отдаете себе отчета в том, какой  непоправимый  вред  наносят
подобные разговоры. Что касается меня, я не могу шутить, когда речь идет о
международной политике и нашем прискорбном настоящем".
   Он поднял глаза и встретил взгляд сэра Басси, задумчивый, но ничуть  не
враждебный.
   Прошла минута - странная минута, -  и  что-то  угасло  в  душе  мистера
Парэма.
   -  Выпейте-ка  еще  глоток  доброго  старого  коньяку,  -   с   обычной
настойчивостью предложил сэр Басси.
   Мистер Парэм чуть поколебался,  с  важностью  кивнул,  как  бы  в  знак
прощения, потом, словно просыпаясь, неопределенно улыбнулся  и  выпил  еще
глоток доброго старого коньяку.
   Но воспоминанию об этом разговоре суждено было еще долго бередить  душу
мистера Парэма и терзать его  воображение,  как  терзает  и  бередит  рану
зазубренный, отравленный наконечник стрелы, которую невозможно извлечь. Он
ловил себя на том, что,  расхаживая  по  Оксфорду,  снова  и  снова  вслух
осуждает взгляды своих противников;  этот  разговор  усилил  его  привычку
разговаривать с самим собой, не давал ему покоя по ночам  и  даже  снился.
Крепнущая ненависть к господству современной науки, которую он до сих  пор
таил  в  глубине  сознания,  теперь,   несмотря   на   его   инстинктивное
сопротивление,  прорывалась   на   поверхность.   С   финансистами   можно
договориться, лишь бы не вмешивались ученые. Банкир и торговец  стары  как
мир, они существуют со времен Древнего Рима  и  Вавилона.  С  сэром  Басси
вполне можно было бы договориться, не будь коварного влияния таких  людей,
как этот Кемелфорд, с их широкими материалистическими планами.  Это  нечто
новое. Сэр Басси поставляет силы и средства, но идеи  вынашивают  они.  Он
может брюзжать и противиться, а они могут переделать мир.
   А эти разговоры о необыкновенном британском газе!..
   Кемелфорд взирал на это с такой высоты, точно сам себя произвел в боги.
Предлагает прекратить поставки! То есть, в сущности, остаться в стороне от
войны и сделать игру невозможной. Да  это  саботаж,  это  измена,  заговор
людей науки и новомодных промышленников. Неужели они могут на  это  пойти?
Вот она, самая тревожная из всех  загадок  современности.  А  пока  мистер
Парэм скорбел над признаками упадка и разложения англосаксов, Муссолини  в
канун всеобщих выборов 1929 года  выступил  перед  итальянским  народом  с
грандиозной речью. Всему миру объявил он цели фашизма,  провозгласил,  что
верность государству,  дисциплина  и  энергия  превыше  всего,  и  в  этом
утверждении было столько ясности, благородства, столько мощи  и  отваги...
Право же, на английском языке никогда не было  сказано  ничего  подобного.
Мистер Парэм читал и перечитывал эту речь. Он перевел ее на латынь, и  она
стала еще великолепнее. Затем он попытался передать ее английской  прозой,
но это оказалось куда труднее.
   - Се человек! - сказал мистер Парэм. - Неужели другого  такого  нет  на
свете?
   И однажды поздно  вечером  в  своей  спальне  на  улице  Понтингейл  он
очутился перед зеркалом, ибо в спальне у мистера Парэма было трюмо. Он уже
совсем приготовился ко сну. Он надел халат, высвободив,  однако,  красивую
руку и плечо, чтобы удобней было  Жестикулировать.  И,  сопровождая  слова
подобающими движениями, он повторил блистательную речь великого диктатора.
   - Ваши превосходительства! -  говорил  он.  -  Соратники!  Господа!  Не
подумайте, будто я грешу нескромностью, говоря, что  труды,  о  которых  я
сообщил вам лишь вкратце и в общих  чертах,  -  плод  только  моей  мысли.
Законодательство, претворение планов в жизнь, руководство  государством  и
создание новых общественных установлений - всем этим не исчерпывается  моя
деятельность. Есть и другая ее сторона, менее известная, но  о  ней  дадут
вам представление следующие цифры, которые, вероятно, вас заинтересуют:  я
дал более шестидесяти тысяч аудиенций; разрешил дела и  прошения  миллиона
восьмисот  восьмидесяти  семи  тысяч  ста  двенадцати  граждан,   принятых
непосредственно моим личным секретарем...
   Для того чтобы выдержать такое напряжение, я тренировал  свое  тело;  я
установил строгое расписание своих  дневных  трудов;  я  свел  к  минимуму
напрасную трату времени и сил и усвоил следующее  правило,  придерживаться
которого   советую   всем   итальянцам.   Повседневные    дела    надлежит
систематически и неукоснительно завершать в течение дня. Ничего никогда не
оставлять на завтра. Обычная работа должна производиться  с  правильностью
почти механической. Мои сотрудники, которых я вспоминаю с удовольствием  и
хочу поблагодарить  публично,  подражали  мне.  Тяжкий  труд  казался  мне
легким, в частности, потому, что он был разнообразен, и  я  не  поддавался
усталости, потому что вера поддерживала мою волю.  Я  взял  на  себя,  как
диктовал мне мой долг, ответственность за все - малое и великое.
   Мистер Парэм умолк. Расширенными глазами  он  смотрел  на  не  лишенное
изящества отражение в зеркале.
   - Неужели у Британии нет такого Человека?



2. КАК СЭР БАССИ ОБРАТИЛСЯ К МЕТАФИЗИКЕ

   Однако же главная задача этой книги -  поведать  о  Владыке  Духа.  Наш
рассказ требовал какого-то вступления, но теперь, когда оно позади,  можно
позволить себе сказать, что это было всего  лишь  вступление.  И  вот  при
первой же возможности мы приступаем к самому рассказу. И теперь  до  конца
книги мы уже не отвлечемся от этого рассказа.
   Знакомство мистера Парэма с метафизикой началось еще до того разговора,
о котором повествует предыдущая глава. Оно произошло, или по крайней  мере
семена его были посеяны, еще в  поезде,  который  вез  сэра  Басси  и  его
приятелей из Оксфорда в Лондон, - поездку эту затеял мистер  Парэм,  чтобы
приобщить своего денежного друга к атмосфере достоинства и зрелости  духа,
присущих этой древней обители мысли. То был день,  когда  лорд  Флафингдон
произнес свою знаменитую речь о душе Британской империи. Они  видели  там,
как одаривали почетными  званиями  какую-то  принцессу  крови,  индийского
раджу, секретаря  некоего  американского  миллионера  и  одного  из  самых
знаменитых и преуспевших собирателей всяческих степеней  и  отличий,  трех
занимающих видные посты, но ничем другим не примечательных консерваторов и
шотландского комедиографа. День выдался прекрасный, сияло  солнце,  и  все
было выдержано в стиле поздней готики: и парк, и мантии, и  улыбки,  и  со
вкусом  расточаемые  любезности.  Общество  было  самое  что  ни  на  есть
избранное, по такому торжественному случаю все разоделись в пух и прах,  и
лорд Флафингдон превзошел все ожидания. В купе с сэром  Басси  и  мистером
Парэмом  были  также  Хируорд  Джексон,  недавно  увлекшийся  психическими
исследованиями, сэр Тайтус Ноулз и спокойный,  честный  и  порядочный  сэр
Оливер Лодж, чей  трезвый  ум,  широта,  терпимость  и  непредубежденность
направляли беседу.
   Хируорд Джексон завел разговор о необыкновенных  психических  явлениях.
Сэр Тайтус  яростно  и  грубо  выражал  свое  недоверие  и,  не  отличаясь
сдержанностью, сразу раскипятился. Сэр Басси помалкивал.
   Мистер Парэм и сэр Тайтус изредка встречались вот уже шесть лет, но  не
питали друг к другу ни  малейшей  симпатии.  Мистер  Парэм  видел  в  сэре
Тайтусе воплощение всего, что устрашает в служителе  медицины,  который  в
любую минуту может велеть вам раздеться донага  и  начнет  простукивать  и
прощупывать вас где попало, - всего самого  отвратительного,  что  есть  в
людях науки. Они редко беседовали, а уж если им случалось заговорить  друг
с другом, между ними тотчас вспыхивал спор.
   - Ваши медиумы, как правило, мошенники и негодяи,  -  провозгласил  сэр
Тайтус. - Это всем известно.
   - Вот оно что! - вмешался мистер Парэм. - Это в вас говорит  позитивизм
и  самоуверенность  старомодной   науки,   да   простится   мне   подобное
определение.
   - Таких, которых не уличали, можно по пальцам пересчитать, -  парировал
сэр Тайтус, обернувшись к своему новому  противнику,  атаковавшему  его  с
фланга.
   - Некоторых уличали, но не всех, - возразил мистер Парэм. -  Логика  не
должна изменять нам в самом жарком споре.
   В любом другом случае он был бы  сдержанно-высокомерен  и  улыбался  бы
скептически. Но уж слишком ему были ненавистны топорные  рассуждения  сэра
Тайтуса, и он ринулся в бой. И, еще не успев  опомниться,  занял  позицию,
близкую к пытливой непредубежденности сэра Оливера и куда более близкую  к
всеядной вере Джексона, нежели к сомнению и отрицанию. Некоторое время сэр
Тайтус был точно затравленный зверь.
   - Взгляните на факты! - огрызался он. - Взгляните в лицо фактам.
   - Я как раз это и делаю, - отвечал Хируорд Джексон.
   Мистер Парэм и не подозревал, что ввязался не просто в случайный,  хоть
и жаркий, спор, но тут из  своего  угла  заговорил  сэр  Басси,  обращаясь
прежде всего к мистеру Парэму.
   - А я и не знал, что наш Парэм так широко смотрит на вещи, - сказал он.
И прибавил: - Вы когда-нибудь видели, как  они  там  колдуют,  Парэм?  Раз
такое ваше мнение, надо нам пойти поглядеть.
   Будь мистер Парэм начеку, он тотчас пресек бы эту затею в корне,  но  в
тот день он не был начеку. Он едва ли понял, что сэр Басси поймал  его  на
удочку.
   Отсюда все и началось.



3. МЕТАФИЗИКА НА БАГГИНЗ-СТРИТ

   С  месяц  мистер  Парэм  противился  сэру  Басси,  который   настойчиво
уговаривал его заняться психическими  изысканиями,  и  всячески  от  этого
уклонялся. В наши дни  это  явно  неподходящее  занятие,  возражал  мистер
Парэм. Это уже опошлили. Их имена станут склонять все, кому не лень, и они
могут оказаться в самой неподходящей компании. К тому же  в  глубине  души
мистер Парэм не  верил,  что  эти  невразумительные  действа  приоткрывают
завесу неведомого нам мира.
   Но никогда еще у него не было  такого  случая  оценить  по  достоинству
упорство и силу воли сэра Басси. Долгими ночами он лежал без сна,  пытаясь
понять, почему его собственная воля так мало  способна  противиться  этому
нажиму. Возможно ли, спрашивал он себя, что превосходное образование и все
душевные  богатства  и  утонченность,  какими  оделяют  лишь  классические
авторы, классическая философия  и  история,  не  способны  устоять  против
сильного напора? Оксфорд учит вращаться в свете, но учит ли  он  стоять  у
кормила правления?
   И, однако, он всегда предполагал, что готовит своих питомцев к  высоким
постам, к власти. Впервые - и это было весьма неприятно  -  он  усомнился,
есть ли у него воля и достаточно  ли  она  сильна.  Казалось,  верь  он  в
чудодейственную силу молитв, он прежде всего и горячей всего молился бы  о
том, чтобы в нем забили родники могучей воли и  смыли  бы  упрямство  сэра
Басси, как смывает все на своем пути бурный поток.  Чтобы  не  приходилось
день за днем выдерживать натиск этого упрямца или ускользать от него. И  в
конце концов, как он уже понял, неминуемо уступить.
   И все его тайные сомнения  в  эту  пору  противодействия  и  проволочек
пронизывал возникавший все снова  и  не  неразрешенный  за  шесть  лет  их
знакомства недоуменный вопрос. Зачем сэр Басси этого  добивается?  Неужели
он в самом деле верит, что существует некая щель или завеса, через которую
можно проникнуть из нашего разумного мира в мир  неведомого  чуда,  и  что
сквозь нее это неведомое чудо может не  сегодня-завтра  ворваться  в  наши
будни? Не в этом ли он видит выход? Или  этим,  как,  кажется,  и  многими
другими своими странными  затеями,  он  просто  хотел  позлить,  озадачить
мистера Парэма, сэра Тайтуса и прочих своих приятелей и поглядеть, что они
сгоряча натворят? Или же в этом  неотшлифованном  уме  смешались  и  те  и
другие побуждения?
   Каковы бы ни были намерения сэра  Басси,  он  своего  добился.  Однажды
октябрьским вечером, после роскошного обеда в Мармион-хаусе, мистер  Парэм
оказался вместе с сэром Тайтусом, Хируордом  Джексоном  и  сэром  Басси  в
огромной машине сэра Басси,  которая  скользила  по  самым  темным  улицам
Уэндсворта в поисках дома девяносто семь по Баггинз-стрит,  причем  мистер
Хируорд Джексон давал шоферу судорожные, бестолковые,  а  в  самых  темных
закоулках и опасные советы. Предстояло изучить и оценить своеобразный  дар
некоего мистера Карнака Уильямса.
   Этого медиума рекомендовали люди, заслуживающие всяческого  доверия,  и
Хируорд Джексон уже побывал здесь. Хозяйка дома,  старая  миссис  Маунтен,
оставалась  непоколебимым  столпом  спиритизма  равно  в  дни   упадка   и
процветания, и можно было надеяться, что эта  первая  попытка  откроет  им
некоторые наиболее характерные явления: они услышат голоса, вести из иного
мира, быть может,  станут  свидетелями  материализации  -  никаких  особых
чудес, но для начала неплохо.
   Наконец  отыскали  номер  девяносто  семь  по  Баггинз-стрит  -  тускло
освещенный  дом  с  полукруглым  окном  над  входной  дверью  и  невысоким
крыльцом.
   Маленькая бестолковая служанка  впустила  гостей,  и  тотчас  появилась
старая миссис Маунтен. Она  оказалась  уютной,  расплывшейся  старушкой  в
черном платье с пышными  кружевными  манжетками,  в  кружевном  фартуке  и
кружевном чепце, какие носили во времена королевы Виктории. Она  встретила
их приветливо, с какой-то суетливой любезностью. С Хируордом Джексоном она
поздоровалась как со старым знакомым.
   - А это ваши друзья? - воскликнула она. - Мистер Смит?  Хорошо.  Мистер
Джонс и мистер Браун. Имена меня не интересуют. Добро пожаловать, господа!
Вчера вечером он был изумителен, и-зу-мителен.
   - Под чужими фамилиями удобнее, - кинул через плечо Хируорд Джексон.
   Она ввела их в комнату, обставленную, как принято было в далекие дни ее
молодости. Тут стояло небольшое фортепьяно, накрытое  шерстяной  дорожкой,
на нем - горшочек с декоративным папоротником и пачка нот;  были  здесь  и
каминная полка с большим зеркалом, и множество безделушек, и стол  посреди
комнаты, покрытый красной скатертью, а на нем несколько книг, и  диванчик,
и газовая люстра, на  стенах  -  книжные  полочки,  большие  олеографии  в
золоченых рамах - сплошь пейзажи, в камине  ярко  горел  огонь,  от  всего
веяло уютом. Подушечки, коврики, вышитые салфеточки на  спинках  кресел  и
целая коллекция чучел коноплянок и канареек под стеклом. В  такой  комнате
только и делать, что уплетать сдобные  булочки.  У  камина  уже  собрались
четыре человека, казалось, они заняли оборонительную  позицию  в  ожидании
вновь пришедших. Мужчина лет сорока, похожий на долговязого  подростка,  с
гордо вскинутой  головой  и  крупными  чертами  белого  лица,  выражавшего
напускное безразличие, был  представлен  как  "мой  сын  мистер  Маунтен".
Невысокая блондинка оказалась мисс... фамилии никто не расслышал;  высокая
женщина  в  трауре  с  горящим  взором  и  впалыми   щеками,   окрашенными
лихорадочным румянцем, была  "наш  друг,  который  часто  у  нас  бывает",
четвертым был мистер Карнак Уильямс - сам медиум.
   -  Мистер  Смит,  мистер  Джонс,  мистер  Браун,  -  в  свою   очередь,
представила их миссис Маунтен, - а с этим джентльменом вы уже знакомы.
   Маленькая блондинка улыбнулась Хируорду Джексону как старому  приятелю,
а мистер Маунтен, поколебавшись, вяло пожал руку сэру Басси.
   На первый взгляд медиум решительно не понравился мистеру Парэму. Он был
явно беден, и темные глазки-щелочки на его бледном лице так и бегали, ни с
кем не встречаясь взглядом. Руки он держал так, словно готов был  в  любую
минуту что-то стиснуть в жадной ладони, и он поздоровался  с  сэром  Басси
чуть более почтительно, чем следовало  бы  при  том,  что  предполагалось,
будто посетители этого дома ничего не знают друг о друге.
   - Я ни за что не отвечаю, - громко, без всякого выражения заявил мистер
Уильямс, - я всего лишь орудие.
   - Вчера  вечером  вы  были  поразительным  орудием,  -  сказала  миссис
Маунтен.
   - Я ничего не сознавал, - сказал мистер Уильямс.
   - Я была поражена до глубины души, - мягким,  певучим  голосом  сказала
высокая дама; казалось, волнение помешало ей продолжать.
   На минуту воцарилась тишина.
   - У нас заведено  так,  -  слегка  шепелявя,  нарушил  молчание  мистер
Маунтен. - Все поднимаются наверх. Там уже приготовлена комната... Вы сами
сможете  убедиться,  что  тут   нет   никакого   обмана.   На   днях   нам
посчастливилось, мы были свидетелями  настоящей  материализации...  к  нам
явился гость из иного мира. У  нас  создалась  благоприятная  атмосфера...
Если ничто ее не разрушит... Но, может быть, пройдем наверх?
   После уютной тесноты внизу  комната  наверху  казалась  голой.  Из  нее
убрали почти всю мебель и безделушки.  Остался  большой  стол,  окруженный
стульями. Среди них одно кресло, предназначенное  для  миссис  Маунтен,  и
около него столик с граммофоном; у стульев выпуклые мягкие сиденья.
   На третьем столе стояли поникшие цветы в вазе, лежали бубен  и  большая
грифельная  доска,  покрытая,  как  вскоре  выяснилось,   фосфоресцирующей
краской. Один угол комнаты был завешен.
   - Это наша кладовая, - пояснила миссис Маунтен.  -  Пожалуйста,  можете
проверить.
   В "кладовой" на маленьком столике лежали веревки, свеча, сургуч  и  еще
что-то.
   - Мы пришли не проверять, - сказал сэр Басси. - Мы новички и  почти  во
вс