ое страшилище склонилось
до самой земли.
   - Говори, - сказал Моро,  и  тотчас  все  собрание,  преклонив  колени,
раскачиваясь из стороны в  сторону  и  подбрасывая  в  воздух  куски  серы
сначала правой рукой,  а  потом  левой,  снова  принялось  распевать  свою
удивительную литанию.
   Когда они дошли до слов: "Не есть ни мяса, ни рыбы - это Закон", - Моро
поднял тонкую белую руку.
   - Довольно! - крикнул он, и сразу воцарилась мертвая тишина.
   Мне кажется, все они знали и боялись предстоящего. Взгляд мой  пробегал
по их странным лицам. Видя, как они дрожат, какой ужас застыл в их глазах,
я удивился самому себе, принявшему их некогда за людей.
   - Этот запрет был нарушен, - сказал Моро.
   - Нет спасения, - произнесло безликое косматое чудище.
   - Нет спасения, - повторило за ним все собрание зверо-людей.
   - Кто нарушил Закон? - крикнул Моро, обводя глазами их  лица  и  щелкая
хлыстом.
   Я заметил, что у гиено-свиньи, так же как и  у  леопардо-человека,  был
смущенный  вид.  Моро  замолчал,  глядя  в  упор  на   существа,   которые
пресмыкались пред ним, помня испытанные ими нестерпимые страдания.
   - Кто нарушил Закон? - повторил Моро громовым голосом.
   Моро посмотрел прямо в  глаза  леопардо-человека  таким  взглядом,  как
будто хотел заглянуть в самую глубину его души.
   - Тот, кто нарушает Закон... - начал Моро с оттенком торжества,  отведя
глаза от своей жертвы и повернувшись к остальным.
   -  ...возвращается  в  Дом  страдания!  -  подхватили  все   хором.   -
Возвращается в Дом страдания, о господин!
   - В Дом страдания, в Дом страдания! -  заболтал  обезьяно-человек,  как
будто эта мысль была ему очень приятна.
   - Ты слышишь? - сказал Моро, поворачиваясь к преступнику.  -  Друзья...
Эй!
   Он не договорил, так как леопардо-человек, избавившись от  гипноза  его
взгляда, вскочил с горящими глазами и, обнажив хищные,  сверкающие  клыки,
бросился на своего мучителя. Я убежден, что только безумный и  невыносимый
ужас мог быть причиной такого нападения. Все шестьдесят с  лишком  чудовищ
вскочили. Я выхватил револьвер. Человек  и  его  творение  столкнулись.  Я
увидел, как от удара леопардо-человека Моро пошатнулся. Вокруг раздавались
дикие крики и завывания.
   Все завертелось вихрем. С минуту я думал, что поднялся общий бунт.
   Разъяренное  лицо  леопардо-человека  мелькнуло  предо   мной   -   его
преследовал Млинг. Я увидел, как сверкали  желтые  глаза  гиено-свиньи,  -
казалось, она готова была кинуться на меня. А из-за ее сутулых плеч горели
глаза  сатира.  Я  услышал  выстрел  Моро  и  увидел  вспышку,   озарившую
возбужденную толпу. Вся она колыхнулась, увлекая меня за  собой.  И  через
мгновение  я   уже   мчался   среди   дико   вопившей   толпы   вслед   за
леопардо-человеком.
   Вот все, что я помню. Я видел,  как  леопардо-человек  ударил  Моро,  а
потом все завертелось вокруг меня, и я бежал со всех ног.
   Млинг был впереди, преследуя беглеца по пятам. За ним,  высунув  языки,
большими  прыжками   бежали   женщины-волчихи.   Визжа   от   возбуждения,
люди-свиньи и оба человеко-быка в своих белых  одеждах  скакали  за  ними.
Следом  бежал  Моро,  окруженный  толпой  зверо-людей.   Его   широкополую
соломенную шляпу сорвал ветер, в руке он сжимал револьвер, и  его  длинные
седые волосы развевались. Гиено-свинья держалась рядом со  мной,  украдкой
посматривая на меня своими хищными глазами. Остальные  с  криком  и  шумом
следовали за нами.
   Леопардо-человек продирался сквозь высокие тростники, которые, смыкаясь
за ним, хлестали по лицу Млинга.  Все  остальные,  добежав  до  тростника,
бросились по их следам. Так мы бежали через тростник, вероятно, с четверть
мили, а потом очутились в густом лесу, где двигаться  было  очень  трудно,
хотя бежали мы большой толпой: ветки стегали нас  по  липу,  цепкие  лианы
хватали за шею или обвивались вокруг ног, колючки рвали одежду и  царапали
тело.
   - Он пробежал здесь на  четвереньках,  -  задыхаясь,  проговорил  Моро,
оказавшийся теперь впереди меня.
   - Нет спасения, - сказал волко-медведь, в возбуждении погони смеясь мне
прямо в лицо.
   Мы  снова  очутились  среди  скал  и  увидели  беглеца:  он  удирал  на
четвереньках и рычал на нас, оборачиваясь через  плечо.  В  ответ  на  это
рычание раздался восторженный вой волчьей братии. На беглеце все еще  была
одежда, и  издалека  лицо  его  казалось  человеческим,  но  поступь  была
кошачья, а быстрые  движения  лопаток  выдавали  преследуемого  зверя.  Он
перепрыгнул через какие-то колючие кусты с желтоватыми цветами  и  скрылся
из виду. Млинг был почти у кустов.
   Большинство из нас уже не могло бежать  так  быстро  и  замедлило  шаг.
Когда мы проходили по открытому месту, я увидел,  как  сильно  растянулись
преследователи. Гиено-свинья все еще бежала рядом со мной, не сводя с меня
глаз, и по временам насмешливо хрюкала.
   Леопардо-человек, добравшись до скал и заметив, что так он  попадет  на
мыс, где крался за мной в первый вечер моего прибытия, повернул обратно  в
кустарник. Но Монтгомери, заметив этот маневр, заставил его отступить.
   Так, задыхаясь, спотыкаясь о камни, исцарапанный колючками,  продираясь
сквозь тростники и папоротники, я помогал преследовать  леопардо-человека,
который нарушил Закон, а гиено-свинья, дико смеясь, бежала рядом со  мной.
Я шатался, голова моя кружилась, сердце бешено стучало, я изнемогал, но не
терял остальных из виду, так как иначе я остался бы один на  один  с  этим
ужасным чудовищем. И я продолжал  бежать,  несмотря  на  свою  бесконечную
усталость и полуденную жару.
   Наконец пыл погони  начал  угасать.  Мы  загнали  несчастного  на  край
острова. Моро с хлыстом в руке выстроил  нас  в  неровную  шеренгу,  и  мы
медленно двигались, перекликаясь друг с другом и  стягивая  кольцо  вокруг
своей жертвы.
   Она притаилась, бесшумная и невидимая, в том самом  кустарнике,  где  я
спасался от нее во время полночной погони.
   - Осторожно, - кричал Моро, - осторожно!
   А мы тем временем охватывали кустарник и окружали беглеца.
   - Остерегайтесь нападения! - послышался из-за чащи голос Монтгомери.
   Я был на  склоне  холма,  над  кустарником.  Монтгомери  и  Моро  внизу
обшаривали берег. Мы медленно продвигались среди  переплетенных  ветвей  и
листьев. Беглец не шевелился.
   - Возвращается в Дом страдания, в Дом страдания!  -  раздавался  где-то
шагах в двадцати голос обезьяно-человека.
   Услышав это, я простил несчастному тот страх, который он заставил  меня
пережить. Я услышал, как справа  от  меня  затрещали  ветки  и  сучья  под
тяжелыми шагами лошади-носорога. И вдруг сквозь густо переплетенную зелень
в полутьме пышной растительности я увидел преследуемого. Я остановился. Он
весь съежился,  обернувшись  через  плечо,  его  блестящие  зеленые  глаза
смотрели на меня.
   Вам это может показаться странным и противоречивым - я  не  могу  этого
объяснить, -  по  теперь,  видя  существо  в  истинно  звериной  позе,  со
сверкающими глазами, с его не вполне человеческим лицом,  перекошенным  от
ужаса, я снова почувствовал в нем что-то человеческое. Еще одно  мгновение
-  и  остальные  преследователи  увидят  и  схватят  его,  чтобы  еще  раз
подвергнуть ужаснейшим пыткам в Доме страдания.
   Я решительно выхватил револьвер, прицелился ему  прямо  между  глаз,  в
которых застыл ужас, и выстрелил.
   В это время гиено-свинья тоже увидела  его  и,  пронзительно  завизжав,
вонзила зубы в его шею. Зеленая чаща вокруг меня заколыхалась и затрещала,
так как зверо-люди всей толпой кинулись туда один за другим.
   - Не убивайте его, Прендик! - кричал Моро. - Не убивайте!
   Я увидел, как он нагнулся, пробираясь среди папоротников.
   Через мгновение он уже отогнал гиено-свинью ударом хлыста  и  вместе  с
Монтгомери осаживал от все еще трепетавшего тела возбужденную, кровожадную
толпу, среди которой особенно напирал Млинг.
   Косматое страшилище подошло к трупу, проскользнув у меня под  рукой,  и
стало нюхать воздух. Остальные в пылу  звериного  восторга  толкали  меня,
чтобы пробраться поближе.
   - Черт вас побери, Прендик! - сказал Моро. - Он был мне нужен.
   - Очень жаль, - отозвался  я,  хотя  в  действительности  нисколько  не
сожалел о сделанном. - Это был мгновенный порыв.
   Я чувствовал себя совсем больным от возбуждения и  усталости.  Повернув
назад, я растолкал толпу и один пошел вверх по склону к самой  возвышенной
части мыса.  Я  услышал,  как  Моро  громко  отдал  распоряжения,  и  трое
закутанных в белое человеко-быков поволокли жертву к воде.
   Мне  было  нетрудно  остаться   одному.   Зверо-люди   проявили   чисто
человеческое любопытство по отношению к мертвому и валили за  ними  густой
толпой,  сопя  и  ворча.  Человеко-быки  тащили  его  вниз,  к  берегу.  Я
направился к мысу и смотрел, как они, вырисовываясь темными  силуэтами  на
фоне вечернего неба, волокли к  морю  тяжелое  тело,  и,  как  нахлынувшая
волна, в моем уме промелькнула  мысль  о  страшной  бесцельности  событий,
происходящих на острове. На берегу  среди  скал  стояли  обезьяно-человек,
гиено-свинья и несколько других зверо-людей, окружив  Монтгомери  и  Моро.
Все они были еще сильно  возбуждены  и  шумно  выражали  свою  преданность
Закону. Но я был глубоко убежден, что гиено-свинья была тоже  причастна  к
убийству кроликов. Меня охватила странная уверенность,  что,  несмотря  на
всю нелепость и необычайность  форм,  я  видел  перед  собою  в  миниатюре
человеческую жизнь с ее переплетением инстинктов,  разума  и  случайности.
Погиб не просто человек, а леопардо-человек. Вот и вся разница.
   Бедные твари! Передо мною раскрывался весь ужас жестокости Моро. До сих
пор я не думал о тех страданиях и страхе,  которые  испытывали  несчастные
животные после того, как  выходили  из  рук  Моро.  Я  содрогался,  только
воображая их мучения за оградой, но теперь это казалось  мне  не  главным.
Раньше они были животными, их инстинкты были  приспособлены  к  окружающим
условиям, и они были  счастливы,  насколько  могут  быть  счастливы  живые
существа. Теперь же они были скованы узами человеческих условностей,  жили
в страхе, который никогда не умирал,  ограниченные  Законом,  которого  не
могли понять; эта пародия на человеческую жизнь  начиналась  с  мучений  и
была долгой внутренней борьбой, бесконечно долгим страхом  перед  Моро.  И
для чего? Эта бессмысленность возмущала меня.
   Будь у Моро какая-нибудь понятная мне цель, я мог бы, по крайней  мере,
сочувствовать ему. Я вовсе не так уж разборчив в средствах. Я даже  многое
простил бы ему, будь мотивом  его  поступков  ненависть.  Но  он  был  так
спокоен, так беспечен! Его любопытство, его дикие, бесцельные исследования
увлекали его, и вот новое существо выбрасывалось в жизнь на несколько лет,
чтобы бороться, ошибаться, страдать и в конце концов  умереть  мучительной
смертью. Они были несчастны: врожденная животная  ненависть  побуждала  их
преследовать друг друга; Закон удерживал их от короткой борьбы, приводящей
их соперничество к решительному исходу.
   В те дни мой страх перед зверо-людьми уступил место страху перед  Моро.
Я впал в болезненное состояние, долгое и мучительное, в какой-то  безумный
страх, который оставил прочные следы в моем мозгу. Признаться,  я  потерял
веру  в  разумность  мироздания,  когда  увидел  бессмысленные  страдания,
царившие  на  этом  острове.  Слепая,   безжалостная   машина,   казалось,
выкраивала, придавала форму  живым  существам,  и  я,  Моро  (из-за  своей
страсти к исследованию), Монтгомери  (из-за  своей  страсти  к  пьянству),
зверо-люди со своими инстинктами и ограниченным умом - все мы вертелись  и
дробились между ее  безжалостных,  непрерывно  движущихся  колес.  Но  это
душевное состояние пришло не сразу... Мне даже кажется,  что,  рассказывая
об этом, я забегаю вперед.



17. КАТАСТРОФА

   Прошло  полтора  месяца,  и  я  перестал  испытывать  что-либо,   кроме
неприязни и отвращения, к ужасным опытам Моро. Моим единственным  желанием
было уйти от творца  этих  ужасных  карикатур  на  мой  образ  и  подобие,
вернуться к приятному и нормальному общению с людьми. Люди, с  которыми  я
был теперь разлучен, стали представляться мне идиллически  добродетельными
и  прекрасными.  Моя  дружба  с  Монтгомери   не   удалась.   Его   долгая
обособленность от людей, тайная склонность к пьянству,  явная  симпатия  к
зверо-людям  -  все  это  отталкивало  меня  от  него.  Несколько  раз   я
отказывался сопровождать его к ним. Я избегал общения с ними,  как  только
мог. Большую часть времени я проводил на берегу, тщетно  ожидая  появления
какого-нибудь спасительного корабля, пока наконец над нами не  разразилось
ужасное бедствие, совершенно изменившее положение вещей на острове.
   Это случилось месяца через два после моего прибытия, а  может  быть,  и
больше, не знаю, потому что не  вел  счет  времени.  Катастрофа  произошла
неожиданно. Случилась она рано утром, помнится, около шести часов. Я  рано
встал и позавтракал, так как меня разбудил шум - зверо-люди таскали  дрова
за ограду.
   Позавтракав, я вышел к открытым воротам и стоял там,  куря  сигарету  и
наслаждаясь свежестью раннего утра.  Вскоре  из-за  ограды  вышел  Моро  и
поздоровался со мной. Он прошел мимо меня, и я  услышал,  как  у  меня  за
спиной щелкнул замок, когда он отпирал свою лабораторию. Я  уже  до  такой
степени привык к ужасу, царившему на острове, что без  малейшего  волнения
слушал, как жертва Моро - пума начала стонать под  пыткой.  Она  встретила
своего мучителя  пронзительным  криком,  точь-в-точь  походившим  на  крик
разъяренной женщины.
   А потом что-то случилось. До сих пор не знаю  хорошенько,  в  чем  было
дело. Я услышал позади себя резкий  крик,  звук  падения  и,  обернувшись,
увидел надвигавшееся  на  меня  ужаснейшее  лицо,  не  человеческое  и  не
звериное, а какое-то адское: темное, все изборожденное  красными  рубцами,
сплошь усеянное каплями крови, и на нем сверкали глаза,  лишенные  век.  Я
поднял руку, прикрываясь от удара, и упал головой  вперед,  чувствуя,  что
сломал руку, а огромное страшилище, обмотанное корпией,  с  развевающимися
кровавыми бинтами, перескочило через меня и исчезло. Я покатился  вниз,  к
берегу, попытался сесть и упал прямо на сломанную руку. А  потом  появился
Моро. Его большое бледное лицо казалось еще ужаснее от крови,  струившейся
по лбу. В руке он держал револьвер. Он едва взглянул на меня и  тотчас  же
бросился в погоню за пумой.
   Я ощупал руку и сел на землю. Вдали большими скачками мчалась по берегу
забинтованная фигура, а следом за ней Моро. Она обернулась, увидела его  и
неожиданно повернула в кустарник. С каждым скачком она уходила от него все
дальше. Я увидел, как она нырнула в кусты, а Моро, бежавший ей  наперерез,
выстрелил. Он промахнулся, и она исчезла. А вслед за  ней  и  он  исчез  в
зеленой чаще.
   Я смотрел им вслед, но тут боль в руке так усилилась, что  я,  шатаясь,
со стоном вскочил на ноги.
   На пороге показался Монтгомери, одетый, с револьвером в руке.
   - Боже мой, Прендик! - воскликнул он, не замечая, что  я  покалечен.  -
Эта тварь сбежала! Вырвала из  стены  крюки!  Видели  вы  их?  -  Но  тут,
заметив, что я держусь за руку, быстро спросил: - Что с вами?
   - Я стоял в дверях, - ответил я.
   Он подошел и ощупал мою руку.
   - У вас кровь на блузе, - сказал он, закатывая мне рукав.
   Он сунул револьвер в карман, снова ощупал мою руку и повел меня в дом.
   - У вас рука сломана, - сказал он и добавил: - Расскажите подробно, как
это случилось?
   Я рассказал ему  все,  что  видел,  отрывистыми  фразами,  прерываемыми
стонами, а он тем временем ловко и быстро перевязал мне руку. Подвесив  ее
на перевязь через плечо, он отошел и посмотрел на меня.
   - Так будет хорошо, - сказал он. - Но что же дальше?
   Он задумался. Потом вышел и запер ворота. Некоторое время его не было.
   Меня больше всего заботила моя рука. Все происшедшее казалось мне  лишь
одним из многих ужасных событий, происходивших  на  острове.  Я  уселся  в
шезлонг и, должен сознаться, от всей души проклинал остров. Боль  в  руке,
сначала тупая,  стала  острой  и  жгучей,  а  Монтгомери  все  еще  где-то
пропадал.
   Вернулся он бледный, нижняя губа у него отвисла более обыкновенного.
   - Моро как сквозь землю  провалился,  -  сказал  он.  -  Наверное,  ему
понадобится моя помощь. - Он уставился на меня своими пустыми  глазами.  -
Сильный зверь, - сказал он, - крюки вырваны из стены.
   Он подошел к окну, потом к двери и снова повернулся ко мне.
   - Пойду искать его, - сказал он. - Вот, возьмите револьвер.  По  правде
говоря, я очень встревожен.
   Он вынул револьвер, положил его рядом со мной на стол и вышел,  оставив
меня в сильном беспокойстве. Я недолго просидел в комнате после его ухода.
Держа в руке револьвер, я подошел к двери.
   Вокруг царила мертвая тишина. Не чувствовалось  ни  дуновения  ветерка,
море блестело, как зеркало, небо было безоблачно, берег пустынен. Я дрожал
от тревоги и лихорадки, эта тишина меня удручала.
   Я стал что-то  насвистывать,  но  у  меня  ничего  не  вышло.  Я  снова
выругался, во второй раз за  это  утро,  подошел  к  углу  ограды  и  стал
всматриваться в зеленый кустарник, который  поглотил  Моро  и  Монтгомери.
Когда они вернутся? Что с ними будет?
   Далеко на берегу показалось маленькое серое существо, добежало до  воды
и принялось плескаться. Я стал шагать от двери  до  угла  ограды,  взад  и
вперед,  как  часовой.  Один  раз  я  остановился,  услышав  вдали   голос
Монтгомери: "Ау! Моро!"
   Рука моя теперь болела меньше, но вся горела. Меня лихорадило, хотелось
пить. Тень моя становилась все короче. Я наблюдал за  видневшимся  вдалеке
серым существом, пока оно не исчезло. Неужели Моро и Монтгомери никогда не
вернутся? Три морские птицы затеяли  драку  из-за  какого-то  выброшенного
морем на берег сокровища.
   Потом где-то очень далеко за  оградой  раздался  револьверный  выстрел.
Воцарилась долгая тишина, а затем раздался второй выстрел, я услышал дикий
крик где-то вблизи, и снова наступила  зловещая  тишина.  Мое  воображение
работало вовсю, рисуя ужасные картины. Еще один  выстрел  раздался  совсем
близко.
   Я кинулся к углу ограды и  увидел  Монтгомери,  он  был  весь  красный,
растрепанный, с разорванной штаниной. На его лице  был  написан  ужас.  За
ним, волоча ноги, шел Млинг, вокруг челюстей которого  виднелись  какие-то
зловещие темные пятна.
   - Он вернулся? - спросил Монтгомери.
   - Моро? - переспросил я. - Нет.
   - Господи боже! - Монтгомери с трудом переводил  дыхание.  -  Войдем  в
комнату, - сказал он, взяв меня за руку. - Они совсем остервенели.  Бегают
как угорелые. Что могло случиться? Ума  не  приложу.  Сейчас,  вот  только
отдышусь. Нет ли коньяку?
   Он, прихрамывая, вошел в комнату и опустился в шезлонг.
   Млинг улегся на землю за дверью, громко дыша, как это делают собаки.  Я
дал Монтгомери коньяку с водой. Он сидел,  глядя  куда-то  в  пустоту,  но
понемногу пришел в себя. Через  несколько  минут  он  рассказал  мне,  что
произошло.
   Сначала он шел по их следам. Это было не  трудно  благодаря  помятым  и
поломанным кустам, белым клочьям бинтов пумы и многочисленным пятнам крови
на листьях. Однако он потерял след на каменистой почве за  ручьем,  где  я
раньше видел пьющего леопардо-человека, и  пошел  наугад  на  запад,  зовя
Моро. К нему присоединился Млинг, у которого был  маленький  топор.  Млинг
ничего не знал об истории с пумой, он рубил дрова и услышал крики хозяина.
Они пошли вместе,  продолжая  звать  Моро.  По  дороге  им  попались  двое
зверо-людей, которые, притаившись, смотрели  на  них  сквозь  кустарник  с
таким странным видом, что Монтгомери обеспокоился. Он кликнул их,  но  они
виновато убежали. Тогда он  перестал  звать  Моро  и,  бесцельно  побродив
некоторое время, решился заглянуть в хи