епановой намекнул, будто я... будто мы с тобой... В общем, будто ты и я --
любовники.
     Последние слова она произнесла хриплым трагическим шепотом, достала  из
сумочки носовой платочек и высморкалась.
     -- Старый дурак, -- сказал я. -- Какое ему дело, спрашивается?
     -- Это он мстит, -- продолжала Юля хриплым голосом. -- Он сам  всю зиму
приставал ко мне, волочился, меня прямо тошнило  от него. В новогодний вечер
полез  ко мне  целоваться своими слюнявыми  губами, я ему там  же  при  всех
пощечину  залепила.  Вот  теперь он  и  мстит,  распускает про меня  мерзкую
клевету.
     -- И про меня, -- сказал я. --  А  почему ты  не залепила  ему еще одну
пощечину?
     -- Ну что  ты, Андрюша, он все-таки пожилой человек... и в  партбюро, в
присутствии  директора... И потом я растерялась, я даже не сразу поняла, что
он имеет в  виду. Знаешь, как он это подло умеет делать, будто  просто такая
стариковская  шуточка,  но все  сразу поняли,  ведь нас  с тобой часто видят
вместе.
     --  Да,  -- вздохнул  я. -- Очень часто.  Но ты успокойся, Юленька.  Не
огорчайся.  Ну кто же  принимает Ярошевича  всерьез? Старый дурак, только  и
всего.
     -- Нет, нет, это ужасно, -- сказала Юля твердо. -- Ты себе  представить
не можешь,  как  это ужасно.  Мы  сейчас ведем  такую  борьбу  за  моральную
чистоту, стараемся не оставить без  внимания ни одного случая нарушения норм
коммунистической  морали   --  и  вот  пожалуйста,  коммунистка,  член  бюро
подозревается  в  такой  распущенности.  С  какими  глазами  я  теперь  буду
выступать перед нашими девушками? У меня такое  чувство, будто меня вымазали
грязью и выставили на всеобщее обозрение.
     Она опять страшно покраснела и стала сморкаться.
     --  Ну,  ну, Юленька,  --  сказал  я. --  Не надо  так  расстраиваться.
Пережили  страшную  войну,  пережили кое-как  культ  личности,  переживем  и
Ярошевича. Мне, между прочим, не совсем понятно. Сколько тебе лет?
     -- Двадцать восемь, -- сказала она. -- При чем здесь мой возраст?
     -- Я вот что  не понимаю. С каких пор  считается, что  здоровая молодая
женщина не имеет права на... э-э... интимную  жизнь? Даже если она коммунист
и член партбюро.
     --  Никто  не  говорит  о  праве  на  интимную  жизнь.   Речь   идет  о
распущенности, неужели не понятно?
     -- Как! --  вскричал я. -- Ярошевич посмел намекнуть, будто ты спишь не
только со мной, но и с другими мужчинами?
     Она с ужасом поглядела на меня и встала.
     -- Ты не смеешь говорить со мной в таком тоне, -- сказала она. Голос ее
дрожал. -- Это  неприличный, гаерский тон.  Я пришла к тебе как к ближайшему
другу  поделиться  своей обидой. Но  я вижу,  что  это  тебя  совершенно  не
трогает. По-видимому, мы смотрим на эти вещи по-разному. Я не из тех женщин,
которые  спят  с мужчинами.  И  хотя мои  взгляды могут  кое-кому показаться
смешными,  я  все  же  твердо  убеждена,  что  интимная  жизнь, как  ты  это
называешь, вне брака постыдна  и аморальна. Это просто  распущенность, вот и
все. Ты так не считаешь, что же, тем хуже для тебя.
     Все-таки она была очень мила, даже сейчас, когда несла эту беспардонную
чушь,  усталая,  истомленная  жарой, с распухшим от слез  носиком.  Но она и
ангела могла довести  до шизофрении своими добродетелями. Я уже раз двадцать
терпел  ее  ламентации по  поводу общего падения нравов в  наше  время  и ее
кровожадные проекты  укрепления  семьи. Вероятно,  мне  еще раньше следовало
дать ей понять, что у меня совсем другие взгляды.
     --  Довольно молоть чепуху! -- рявкнул  я. -- Да,  я так  не  считаю. И
слава богу, сплетни старых идиотов меня нисколько не задевают. И я не возьму
в толк, почему они  могут задевать тебя.  Ты взрослая женщина, не замужем, и
ты имеешь полное право жить с  кем тебе заблагорассудится. И очень жаль, что
мы не любовники, а то я бы постарался доказать тебе, что счастье не в печати
от загса.
     Она  качнулась вперед, и  мне показалось,  что она  хочет  залепить мне
пощечину,   ту  самую,  которая  по  справедливости  предназначалась  старой
песочнице Ярошевичу. Но она только высморкалась в последний раз и, не говоря
ни слова, пошла из комнаты, пряча платок в сумочку. Что ж, это была у нас не
первая ссора по принципиальному вопросу. И не последняя, надо  думать. У нас
редко случается, чтобы из-за принципиальных  разногласий враждовали всерьез.
Обыкновенно  это горячие споры для души после плотного обеда или бесконечные
самодовольные дуэты поверх рюмок  с  коньяком. А так как при этом не столько
стараются уяснить точку зрения оппонента, сколько ищут способа его  покрепче
уязвить,  то  суть спора  в конце концов  исчезает в  пучине  празднословия,
подобно песчинке в колодце. Но  меня пугает  не беспринципность. По-моему, в
общежитии   достаточно   трех   принципов:   не   убивай,   не   кради,   не
лжесвидетельствуй.  Гораздо   страшнее   тупая,   мелочная,   железобетонная
принципиальность. Та самая, которая сводится  к охотничьему инстинкту. Когда
ловят  на легкомысленном поступке, на  неосторожном  слове,  на  неправильно
истолкованной мысли. Это  от нее все гадости.  Принципиальный человек быстро
утрачивает  драгоценное  ощущение  необходимости   постоянной  самопроверки.
Принципиальность становится последней ступенью  к уверенности  в собственной
непогрешимости.  А что  может быть  ужаснее  в человеке,  да  еще  в неумном
человеке,  нежели  абсолютная  и  непоколебимая  уверенность  в  собственной
правоте при любых обстоятельствах и в любую минуту!
     Услышав, как захлопнулась входная дверь, я отправился на кухню и снял с
плитки кипящий чайник. Идти в кафе мне не хотелось, и  я  решил ограничиться
чаем, благо у меня еще остался карбонат и немного сыра, завернутого в мокрую
тряпочку. Правда, сыр,  несмотря на меры предосторожности, слегка подсох, да
и вчерашний хлеб тоже.


ГЛАВА ШЕСТАЯ

     Фотокопии,  присланные  профессором  Акасидой,  были  пронумерованы  от
первой до девяносто  четвертой,  на  обороте каждой было  аккуратно выведено
название первоисточника, а строки в тексте, относящиеся к объекту  интереса,
были  четко выделены не то чернилами, не то  черной тушью. На одной странице
красовалась целая картина, выполненная очень тонко и,  вероятно,  в красках:
по пенистым волнам плывет  спрут, ужасное животное с голой раздутой головой,
человеческими  глазами  и  длинными бородавчатыми  щупальцами.  К сожалению,
больше иллюстраций  не  было. Некоторые первоисточники были мне знакомы,  но
вот уж  не думал  я,  что мне придется  когда-либо прочесть  из  них хотя бы
строчку.  "Книга вод", "Предания юга",  "Записи об обитателях моря",  "Книга
гор  и морей", "Сведения  о  небесном,  земном  и  человеческом".  Было  две
страницы из "Упоминаний о  тиграх вод", а я-то считал, что "Суйко-коряку" --
выдумка  Акутагавы. Однако  большая часть  названий встречалась мне впервые.
Видимо,  это  были архивные  материалы  или документы  из частных коллекций:
провинциальные  хроники,  собрания  трактатов  с  совершенно  бессмысленными
заголовками, какое-то "Свидетельство господина Цугами Ясумицу". Сомнительно,
чтобы  Акасида  лично  взялся   за   такую  подборку,   даже  если   чувство
благодарности не давало ему покоя ни днем ни ночью. Конечно, этим занимались
несколько человек и  очень долгое время. И  пусть они  бегло  читают корявую
полускоропись,   пусть   воспринимают  средневековую  грамматику,  как  свою
нынешнюю, все равно я снимаю перед ними шляпу. Это титаническая работа.
     Поразмыслив,  я  решил читать  все подряд и  тут же выписывать все, что
может представлять интерес для беспозвоночников -- и для меня  самого. Через
сорок часов,  в  воскресенье около  тринадцати, я  закончил тридцать  вторую
фотокопию, вылез из-за стола и забрался на родимый  диван. Записал же я  вот
что:
     1. "Ика имеет восемь ног и короткое туловище, ноги собраны около рта, и
на брюхе сжат клюв. Внутри имеет дощечку,  содержащую тушь.  Когда встречает
большую  рыбу,  извергает  волнами  тушь,  чтобы  скрыть  свое  тело.  Когда
встречает мелких рыб и креветок, выплевывает тушевую слюну, чтобы  приманить
их.  В  "Бэнь-цао ган-му" сказано, что ика содержит  тушь и знает приличия".
("Книга вод".)
     2. "По мнению Бидзана, ика есть не что иное как метаморфоза вороны, ибо
есть и  в наше  время у ика  на брюхе  вороний клюв,  и  потому  слово "ика"
пишется знаками  "ворона"  и "каракатица". ("Сведения о  небесном, земном  и
человеческом".)
     3.  "К северу от горы  Дотоко есть  большое  озеро, и глубина его очень
велика. Люди говорят, что оно  сообщается  с морем. В годы  Энсе в его водах
часто ловили ика и ели в вареном виде. Ика всплывает и лежит на воде. Увидев
это, вороны принимают его за мертвого и спускаются  на него поклевать. Тогда
ика сворачивается в клубок и хватает их. Поэтому слово "ика" пишется знаками
"ворона" и "каракатица". Что касается туши, которая  содержится в  теле ика,
то  ею можно писать,  но  со  временем написанное пропадает,  и бумага снова
делается чистой. Этим пользуются, когда пишут ложные клятвы". ("Книга гор  и
морей".)
     4. "Согласно старинным преданиям, ика  являются челядью при особе князя
Внутреннего моря.  При встрече с большой рыбой они выпускают черную  тушь на
несколько  футов  вокруг,  чтобы спрятать в ней свое  тело".  ("Книга  гор и
морей".)
     5. "У поэта древности Цзо  Сы в  "Оде столице У"  сказано:  "Ика держит
меч". Это потому, что в теле ика есть лекарственный меч, а сам ика относится
к роду крабов". ("Книга вод".)
     6.  "В море водится ика, и спина его похожа  на игральную кость "шупу",
телом  он короткий, имеет восемь ног. Облик его напоминает голого человека с
большой круглой головой". (Записи об обитателях моря".)
     7. В бухте Сугороку видели большого тако. Голова его круглая, глаза как
луна,  длина его  достигает тридцати футов. Цветом он  был  как  жемчуг, но,
когда питался, становился фиолетовым. Совокупившись с  самкой, съедал ее. Он
привлекал  запахом множество  птиц и  брал их с воды. Поэтому  бухту назвали
Такогаура -- Бухтой Тако". ("Упоминания о тиграх вод".)
     8. "В старину некий монах заночевал в  деревне у моря. Ночью послышался
сильный шум, все жители зажгли  огни и  пошли к берегу, а женщины стали бить
палками в  котлы  для  варки  риса.  Утром  монах  спросил,  что  случилось.
Оказывается, в  море около тех мест  живет большой ика. У него голова  как у
Будды, и все называют его "бодзу" -- "монахом". Иногда он выходит на берег и
разрушает лодки". ("Предания юга".)
     9. "Береговой человек говорит "ика", "тако", но не  знает разницы между
ними. Оба знают  волшебство, имеют  руки  вокруг рта и  вместилище  для туши
внутри тела.  А человек моря различает  их  легко, ибо у ика брюхо длинное и
снабжено крыльями, восемь рук поджаты и две протянуты, в то время как у тако
брюхо круглое, мягкое, и восемь рук протянуты во все  стороны. У  ика иногда
вырастают на руках железные крючья, поэтому имодо (ныряльщицы) боятся  его".
("Упоминания о тиграх вод".)
     10. "В  деревне  Хоккэдзука на  острове  Кусумори  жил рыбак  по  имени
Гэнгобэй. Однажды он вышел на лодке и не вернулся.  Жена его, положенный год
прождав напрасно, вышла  за  другого  человека.  Гэнгобэй  через  десять лет
объявился в Муроцу и рассказал, будто лодку его опрокинул ика, огромный, как
рыба Кунь, сам он упал в воду и был подобран пиратом Надаэмоном". ("Предания
юга".)
     11.  "Тако злы нравом и не  знают великодушия  к  побежденному. Если их
много,  они дерзко друг на друга нападают и разрывают на части. В старину на
Цукуси было  место,  где  они  собирались для совершения своих  междоусобиц.
Ныряльщики  находят  там  множество  больших   и  малых  клювов   и  продают
любопытным. Поэтому говорится: "тако-но томокуи" -- "взаимопожирание  тако".
("Записи об обитателях моря".)


ГЛАВА СЕДЬМАЯ

     Отдохнуть  мне не  удалось.  Едва я  завел глаза,  как  меня позвали  к
телефону. Казенно-благожелательный женский голос осведомился, не забыл ли я,
что сегодня вечером меня ждет Хида. Я ответил, что не забыл, и пошел стирать
носки и носовой платок. Затем, когда я гладил выходные брюки, позвонил Костя
Синенко. Он был пьян, как змий, даже из трубки пахло.
     --  Я  все-таки  звоню,  --  сообщил  он.  -- Ничего не  поделаешь. Мой
нравственный долг. Принцип "и".
     -- Ты где нализался? -- спросил я.
     --  Будь гуманен. Соблюдай принцип "жень". Я блюду  принцип "и",  а  ты
соблюдай "жень". Конфуций сказал: "Последовательно соблюдая мои принципы, вы
улучшаете человеческую природу". Ты найдешь этот лозунг в  любой  столовой и
закусочной.
     -- Хорошо, хорошо. Что случилось?
     -- Ты славный парень. Но ты лишен информации. А что сказал Винер? Винер
сказал: "Чем  более вероятно сообщение, тем меньше оно содержит информации".
Такие плакаты ты увидишь в любом зале ожидания.
     -- Короче, -- сказал я.
     --  Совершенно невероятное  сообщение. Совершенно без энтропии. Я хотел
позвонить тебе прямо  вчера. Это мой долг, поскольку ты лишен информации. Но
ты не разрешаешь. Не разрешаешь -- не надо. Я и не звоню.
     -- Правильно  делаешь, -- нетерпеливо  сказал я. -- Сообщай скорей, мне
некогда.
     --  Я  не  буду  тебя  томить.  Преданный подчиненный не должен  томить
гуманного начальника. Все тот же принцип  "и".  Что же было  вчера?  Ты меня
постоянно перебиваешь,  и я могу  сбиться. Да!  Вчера утром  беспозвоночники
пригласили Полухина, Степанову и прочих поглядеть на осьминога.
     -- На осьминога?
     -- Да. Превосходный осьминог, я потом тоже ходил смотреть. Но абсолютно
беспринципный. Невзлюбил  Степанову с  первого  взгляда  и  окатил  какой-то
черной жидкостью.  Подумай только. Как сказал товарищ  Апулей, "зловоннейшей
мочой меня совсем залили". И у Степановой облез нос.
     -- Не может быть.
     -- Облез,  можешь не сомневаться.  Это нам так понравилось, что мы тоже
пошли поглядеть. Всем издательством.
     -- На что пошли поглядеть? На нос Степановой?
     --  И на нос  тоже.  Но  главным образом  на  осьминога. Да, совершенно
забыл.  Теперь  у нас  есть осьминог.  Его  привезли  японцы,  и  он живет в
бассейне, во  дворе. Слушай, тут мои недоброжелатели не  дают мне  говорить.
Отбирают  трубку. Собралось множество хорошеньких девушек,  и  все  как одна
жаждут  с тобой  познакомиться. Особенно  жаждет Зиночка.  Я сказал,  что ты
холостой. Моя неосторожность. Теперь она жаждет...
     Я  повесил  трубку.  Ика содержит  тушь и  знает  приличия.  Интересно,
подумал я, что в средневековой Японии понимали под приличиями? Если бы спрут
профессора  Акасиды знал приличия,  он бы окатил не безобидную  старую  деву
Анну  Семеновну,  а  старого пройдоху  Ярошевича.  И  Юля была бы  отомщена.
Впрочем,  возможно,  что  он  промахнулся.  Или  нравы  головоногих  здорово
изменились.  Я  представил себе, как Анну Семеновну, плачущую,  забрызганную
серо-черными кляксами, выводят под руки из павильона. Эту тушь ведь не сразу
отмоешь, не сразу  отстираешь.  Однажды в  Байкове  каракатица  вот  так  же
загадила китель  одному моему знакомому,  капитану  траулера. Это был  белый
полотняный китель,  и его пришлось выбросить, потому что ни мыло,  ни  щелок
пятен  не брали. Но жизнерадостному лоботрясу  Косте все это  представляется
очень забавным. В общем-то он добрый мальчик, но его реакции на  такого рода
вещи,  наверное, сродни  реакциям живодера-сторожа.  Уж  не знаю,  почему  я
вспомнил о Василевском. Мне даже почудился смрад перегара и колбасы.
     Я  вышел  в  начале  шестого, пообедал в кафе  напротив и отправился на
улицу Горького. В магазине подарков я после долгих колебаний купил за восемь
рублей  фигурку медведя  тобольской  резьбы,  а  затем,  выстояв  порядочную
очередь в магазине русских вин, получил тяжелую коробку с подарочной водкой.
Это очень хорошая водка, приятная  и чистая  на вкус, зеленовато-золотистого
цвета.  Она  продается  в  массивных прямоугольных  флаконах  со  стеклянной
пробкой, ее особенно приятно разливать в широкие бокалы или в чайные стаканы
тонкого стекла. Чтобы размяться, я решил идти пешком, и пока я шел, водка то
и дело звонко булькала у меня под мышкой.
     В  вестибюле "Пекина"  меня  встретил полузнакомый  юноша  из Института
востоковедения. Радостно улыбаясь, он пожал мне руку обеими руками и сказал:
     -- Вот хорошо, Андрей Сергеевич, а Хида уже ждет вас. Пойдемте?
     -- Пойдемте, -- сказал я.
     -- У него  номер  на третьем  этаже. Я  уж  боялся, что  вы  не сможете
прийти. Что бы я тогда с ним делал?
     -- Сводили бы в кино.
     --  Только кино нам  с ним  и не хватало! Вы не поверите  --  я  совсем
замучился. -- Вид  у него действительно был  несколько  ошалелый. -- Восьмой
день как на карусели. ВДНХ, Кремль, Третьяковка,  Большой  театр. Жара, пить
все время хочется. Такси  не достать. Юго-запад, Юго-восток. Канал! Господи,
я москвич, но в жизни прежде не был на канале.
     -- А что ему нужно от меня?
     -- Право, не знаю. Может быть, просто решил отдохнуть вечерок. Он ведь,
бедняга,  тоже  округовел.  И  потом  вы  перевели его  книгу,  издательский
работник. Будет, наверное, просить, чтобы перевели его новую книгу.
     -- Он говорит по-русски?
     -- Совсем не говорит.
     -- Скверно. Я не говорил по-японски лет десять.
     -- Дзэн-дзэн дэкимасэн-ка?
     -- Скоси дэкиру-то омоимас-га...
     --  Наруходо  дзаннэн  дэс. Мне сегодня позарез  нужно съездить в  одно
место.
     -- Конечно, поезжайте. Как-нибудь договоримся.
     Он очень обрадовался.
     -- Спасибо, Андрей Сергеевич. Вы меня здорово выручили.
     -- Вот  кстати,  -- сказал я с  настоящими полухинскими интонациями, --
когда ему можно отдать подарки? Сразу?
     -- Да когда захотите. Мужик он простой, без церемоний.
     Хида  занимал  небольшой  однокомнатный  номер  с  небольшим  столиком,
небольшим шкафом и чудовищной двуспальной кроватью. Он встал,  нагнул голову
и молча двинулся к нам, протягивая руку. Юноша важно провозгласил:
     -- Господин Хида. Головин-сан.
     -- Зудораствуйте, -- сказал Хида.
     -- Извините,  Хида-сан, --  поспешно сказал  юноша  по-японски,  --  но
поскольку Головин-сан знает японский язык, я вам, вероятно, не буду нужен.
     Хида вопросительно взглянул на меня.
     -- Дайдзебу дэс, -- сказал я.
     -- Дэ-ва саенара, Зорин-сан, -- сказал Хида.
     -- Саенара, Хида-сан! -- сказал юноша. -- Асьта мадэ. --  Он прямо-таки
сиял от радости. Даже неловко было. --  До свидания, Андрей Сергеевич! -- Он
сделал ручкой и исчез.
     -- Окакэнасай, -- чопорно сказал Хида и показал на стул. -- Позаруйста.
     Я  поставил  коробку  с водкой  на  столик  и  сел. Хида  сел напротив,
расставив ноги и уперев ладони в колени. Мы уставились друг на друга. У Хиды
были твердые спокойные глаза в щелках припухших век.
     -- Я  говорю по-японски плохо, --  сказал я,  -- и прошу меня извинить.
Прошу также господина Хиду говорить медленно.
     Хида поклонился, взял со столика веер и стал обмахиваться.
     --  В  прошлом  году, -- начал он, -- я имел удовольствие  получить  от
господина  Головина свою книгу  на  русском языке  с его доброжелательной  и
великодушной   надписью.  Мой  друг  Касима  Сехэй,  специалист  по  русской
литературе, ознакомился  с  переводом  и  к  моей радости нашел, что перевод
очень точен в смысловом и эмоциональном отношении. Благодарю.
     -- Рад это слышать, -- сказал я, потому что он сделал паузу.
     -- Мою книгу издали также в  Англии и во Франции, -- продолжал Хида. --
Английский перевод очень слаб,  в  нем опущены целые главы и сильно искажена
моя  мысль. Что касается  французского перевода,  то он сделан с английского
варианта и, следовательно,  тоже  никуда не годится. Тем больше удовольствия
доставил мне отзыв моего  друга  Касимы Сехэя о переводе господина Головина.
Благодарю.
     Я  повторил,  что  рад  слышать.