нно  переменилось.
То ли в нем что-то разладилось, то ли так и должно  было  быть,  но  время
релаксаций у него все сокращалось и сокращалось,  так  что  к  концу  речи
Выбегаллы он уже не отходил от конвейера. Впрочем,  возможно,  ему  просто
стало трудно передвигаться.
     - Разрешите вопрос, -  вежливо  сказал  Эдик.  -  Чем  вы  объясняете
прекращение пароксизмов довольства?
     Выбегалло замолк и  посмотрел  на  кадавра.  Кадавр  жрал.  Выбегалло
посмотрел на Эдика.
     - Отвечаю, - самодовольно сказал он. - Вопрос, товарищи, верный. И, я
бы даже сказал, умный вопрос, товарищи. Мы имеем  перед  собою  конкретную
модель  непрерывно  возрастающих  материальных  потребностей.   И   только
поверхностному наблюдателю может казаться, что пароксизмы довольства якобы
прекратились. На самом деле они диалектически перешли  в  новое  качество.
Они,   товарищи,   распространились   на   сам   процесс    удовлетворения
потребностей. Теперь ему мало быть  сытым.  Теперь  потребности  возросли,
теперь ему надо все время кушать, теперь  он  самообучился  и  знает,  что
жевать, - это тоже прекрасно. Понятно, товарищ Амперян?
     Я посмотрел на Эдика. Эдик вежливо улыбался. Рядом с ним стояли  рука
об руку дубли Федора Симеоновича  и  Кристобаля  Хозевича.  Головы  их,  с
широко расставленными  ушами,  медленно  поворачивались  вокруг  оси,  как
аэродромные радиолокаторы.
     - Еще вопрос можно? - сказал Роман.
     - Прошу, - сказал Выбегалло с устало - снисходительным видом.
     - Амвросий Амбруазович, - сказал Роман, - а что будет, когда оно  все
потребит?
     Взгляд Выбегаллы стал гневным.
     - Я прошу всех присутствующих отметить этот провокационный вопрос, от
которого   за   версту    разит    мальтузианством,    неомальтузианством,
прагматизмом,  экзистенцио...  оа...  нализмом  и  неверием,  товарищи,  в
неисчерпаемую мощь человечества. Вы что же хотите сказать  этим  вопросом,
товарищ Ойра-Ойра? Что в деятельности  нашего  научного  учреждения  может
наступить момент, кризис, регресс,  когда  нашим  потребителям  не  хватит
продуктов потребления? Нехорошо, товарищ Ойра-Ойра! Не подумали вы!  А  мы
не можем допустить, чтобы на нашу работу навешивали ярлыки и бросали тень.
И мы этого, товарищи, не допустим.
     Он  достал  носовой  платок  и   вытер   бороду.   Г._Проницательный,
скривившись от умственного напряжения, задал следующий вопрос:
     - Я, конечно, не  специалист.  Но  какое  будущее  данной  модели?  Я
понимаю, что  эксперимент  проходит  успешно.  Но  очень  уж  активно  она
потребляет.
     Выбегалло горько усмехнулся.
     - Вот видите, товарищ Ойра-Ойра, - сказал он. - Так вот  и  возникают
нездоровые сенсации. Вы, не подумав, задали  вопрос.  И  вот  уже  рядовой
товарищ неверно сориентирован. Не на тот идеал смотрит. Не  на  тот  идеал
смотрите, товарищ Проницательный! - обратился он прямо к корреспонденту. -
Данная модель есть уже  пройденный  этап!  Вот  идеал,  на  который  нужно
смотреть! - он подошел ко второму автоклаву и положил рыжеволосую руку  на
его  полированный  бок.  Борода  его  задралась.  -  Вот  наш   идеал!   -
провозгласил он. - Или, выражаясь точнее, вот модель нашего с вами идеала.
Мы имеем здесь универсального потребителя,  который  всего  хочет  и  все,
соответственно, может. Все потребности в нем заложены, какие только бывают
на свете. И все эти потребности он может удовлетворить.  С  помощью  нашей
науки, разумеется. Поясняю для прессы. Модель универсального  потребителя,
заключенная в этом автоклаве, или, говоря, по-нашему, в  самозапиральнике,
хочет неограниченно. Все мы, товарищи, при  всем  нашем  уважении  к  нам,
просто нули рядом с нею. Потому что она хочет таких вещей, о которых мы  и
понятия не имеем. И она не будет ждать милости от природы. Она возьмет  от
природы  все,  что  ей  нужно   для   полного   счастья,   то   есть   для
удовлетворенности. Материально-магические силы сами извлекут из окружающей
природы все ей необходимое. Счастье данной модели будет  неописуемым.  Она
не  будет  знать  ни  голода,  ни  жажды,  ни  зубной  боли,   ни   личных
неприятностей. Все ее потребности будут мгновенно удовлетворяться по  мере
их возникновения.
     - Простите, - вежливо сказал Эдик,  -  и  все  ее  потребности  будут
материальными?
     -  Ну  разумеется!  -  вскричал  Выбегалло.  -  Духовные  потребности
разовьются в соответствии! Я уже  отмечал,  что  чем  больше  материальных
потребностей, тем разнообразнее  будут  духовные  потребности.  Это  будет
исполин духа и корифей!
     Я  оглядел  присутствующих.  Многие  были  ошарашены.  Корреспонденты
отчаянно  писали.  Некоторые,  как  я  заметил,  со  странным   выражением
переводили взгляд с автоклава на непрерывно глотающего кадавра и  обратно.
Стелла, припав лбом к моему плечу, всхлипывала и шептала: "Уйду я  отсюда,
не могу,  уйду..."  Я,  кажется,  тоже  начинал  понимать,  чего  опасался
Ойра-Ойра.  Мне  представилась  громадная  отверстая  пасть,  в   которую,
брошенные магической силой, сыплются животные, люди,  города,  континенты,
планеты и солнца...
     Б. Питомник снова обратился к Выбегалле:
     - А когда и где будет происходить демонстрация универсальной  модели,
Амвросий Амбруазович?
     - Ответ, - сказал Выбегалло. - Демонстрация будет происходить  здесь,
в этой моей лаборатории. О моменте пресса будет оповещена дополнительно.
     - Но это будет в ближайшие дни?
     - Есть мнение, что это будет в  ближайшие  часы.  Так  что  товарищам
прессе лучше всего остаться и подождать.
     Тут  дубли  Федора  Симеоновича  и  Кристобаля  Хозевича,  словно  по
команде, повернулись и вышли. Ойра-Ойра сказал:
     - Вам  не  кажется,  Амвросий  Амбруазович,  что  такую  демонстрацию
проводить в помещении, да еще в центре города, опасно?
     - Нам опасаться нечего, - веско сказал Выбегалло. - Пусть наши враги,
эта, опасаются.
     - Помните, я говорил вам, что возможна...
     - Вы, товарищ Ойра-Ойра, недостаточно, значить,  подкованы.  Отличать
надо, товарищ Ойра-Ойра, возможность от действительности,  случайность  от
необходимости, теорию от практики и вообще...
     - Все-таки, может быть, на полигоне...
     - Я испытываю не бомбу, - высокомерно сказал Выбегалло. - Я испытываю
модель идеального человека. Какие будут еще вопросы?
     Какой-то умник из отдела Абсолютного Знания принялся расспрашивать  о
режиме работы автоклава. Выбегалло с охотой пустился в объяснения. Угрюмые
лаборанты собрали  свою  технику  удовлетворения  духпотребностей.  Кадавр
жрал. Черная пара на нем  потрескивала,  расползаясь  по  швам.  Ойра-Ойра
изучающе глядел на него. Потом он вдруг громко сказал:
     -  Есть  предложение.  Всем  лично  не  заинтересованным   немедленно
покинуть помещение.
     Все обернулись к нему.
     - Сейчас здесь будет очень грязно, - пояснил он. -  До  невозможности
грязно.
     - Это провокация, - с достоинством сказал Выбегалло.
     Роман, схватив меня за рукав, потащил к двери.  Я  потащил  за  собой
Стеллу. Вслед за нами устремились остальные зрители.  Роману  в  институте
верили, Выбегалле -  нет.  В  лаборатории  из  посторонних  остались  одни
корреспонденты, а мы столпились в коридоре.
     - В чем дело? - спрашивали Романа. - Что будет? Почему грязно?
     - Сейчас он рванет, - отвечал Роман, не сводя глаз с двери.
     - Кто рванет? Выбегалло?
     - Корреспондентов жалко, - сказал Эдик. - Слушай,  Саша,  душ  у  нас
сегодня работает?
     Дверь лаборатории отворилась, и оттуда вышли  два  лаборанта,  волоча
чан с пустыми ведрами. Третий  лаборант,  опасливо  оглядываясь,  суетился
вокруг и бормотал: "Давайте, ребята, давайте, я помогу, тяжело ведь..."
     - Двери закройте, - посоветовал Роман.
     Суетящийся  лаборант  поспешно  захлопнул  дверь  и  подошел  к  нам,
вытаскивая сигареты. Глаза у него были круглые и бегали.
     - Ну, сейчас будет... - сказал он.  -  Проницательный  дурак,  я  ему
подмигивал... Как он жрет!.. С ума сойти, как он жрет...
     - Сейчас двадцать пять минут третьего... - начал Роман.
     И тут раздался грохот. Зазвенели разбитые стекла.  Дверь  лаборатории
крякнула и сорвалась с петли. В образовавшуюся щель вынесло фотоаппарат  и
чей-то галстук. Мы шарахнулись. Стелла опять взвизгнула.
     - Спокойно, - сказал Роман. - Уже все. Одним  потребителем  на  земле
стало меньше.
     Лаборант, белый как халат, непрерывно затягиваясь, курил сигарету. Из
лаборатории доносилось хлюпанье, кашель, неразборчивые проклятия. Потянуло
дурным запахом. Я нерешительно промямлил:
     - Надо посмотреть, что ли.
     Никто не отозвался. Все сочувственно смотрели на  меня.  Стелла  тихо
плакала и держала меня за куртку. Кто-то  кому-то  объяснял  шепотом:  "Он
дежурный сегодня, понял?.. Надо же кому-то идти выгребать..."
     Я сделал несколько неуверенных шагов к дверям, но тут из лаборатории,
цепляясь друг за друга, выбрались корреспонденты и Выбегалло.
     Господи, в каком они были виде!..
     Опомнившись, я вытащил из  кармана  платиновый  свисток  и  свистнул.
Расталкивая   сотрудников,   ко   мне    заспешила    авральная    команда
домовых-ассенизаторов.



                                    5

                      Верьте мне, это было самое ужасное зрелище на свете.
                                                                  Ф. Рабле

     Больше всего  меня  поразило  то,  что  Выбегалло  нисколько  не  был
обескуражен  происшедшим.   Пока   домовые   обрабатывали   его,   поливая
абсорбентами и умащивали благовониями, он вещал фальцетом:
     - Вот вы, товарищи Ойра-Ойра и Амперян, вы тоже все  опасались.  Что,
мол, будет, да как, мол, его остановить... Есть,  есть  в  вас,  товарищи,
эдакий нездоровый, значить, скептицизм. Я бы сказал,  эдакое  недоверие  к
силам природы, человеческим  возможностям.  И  где  же  оно  теперь,  ваше
недоверие? Лопнуло! Лопнуло, товарищи, на глазах широкой общественности  и
забрызгало меня и вот товарищей из прессы...
     Пресса потерянно молчала, покорно подставляя бока под  шипящие  струи
абсорбентов. Г._Проницательного  била  крупная  дрожь.  Б._Питомник  мотал
головой и непроизвольно облизывался. Когда домовые прибрали лабораторию  в
первом  приближении,  я  заглянул  внутрь.  Авральная   команда   деловито
вставляла стекла и  жгла  в  муфельной  печи  останки  желудочной  модели.
Останков было мало: кучка пуговиц с надписью "фор джентльмен" <"мужские" -
англ.>, рукав пиджака, неимоверно растянутые подтяжки и вставная  челюсть,
напоминающая ископаемую  челюсть  гигантопитека.  Остальное,  по-видимому,
разлетелось  в  пыль.  Выбегалло   осмотрел   второй   автоклав,   он   же
самозапиральник, и объявил, что все в порядке. "Прессу  прошу  ко  мне,  -
сказал  он.  -  Прочим  предлагаю  вернуться  к   своим   непосредственным
обязанностям". Пресса вытащила  книжечки,  все  трое  уселись  за  стол  и
принялись уточнять детали  очерка  "Рождение  открытия"  и  информационной
заметки "Профессор Выбегалло рассказывает".
     Зрители разошлись. Ушел Ойра-Ойра, забрав у меня ключи от сейфа Януса
Полуэктовича.  Ушла  в  отчаянии  Стелла,  которую   Выбегалло   отказался
отпустить в другой отдел. Ушли заметно повеселевшие лаборанты. Ушел  Эдик,
окруженный толпою теоретиков, прикидывая  на  ходу  минимальное  возможное
давление в желудке взорвавшегося кадавра. Я тоже отправился на свой  пост,
предварительно удостоверившись, что испытание второго кадавра состоится не
раньше восьми утра.
     Эксперимент произвел на меня тягостное впечатление, и, устроившись  в
огромном кресле в  приемной,  я  некоторое  время  пытался  понять,  дурак
Выбегалло или хитрый демагог-халтурщик. Научная ценность всех его кадавров
была, очевидно,  равна  нулю.  Модели  на  базе  собственных  дублей  умел
создавать  любой  сотрудник,   защитивший   магистерскую   диссертацию   и
закончивший двухгодичный спецкурс нелинейной  трансгрессии.  Наделять  эти
модели  магическими  свойствами  тоже  ничего  не   стоило,   потому   что
существовали справочники, таблицы и  учебники  для  магов-аспирантов.  Эти
модели сами по себе никогда ничего не доказывали и с  точки  зрения  науки
представляли не больший интерес, чем карточные фокусы  или  шпагоглотание.
Можно было, конечно, понять всех этих горе-корреспондентов, которые  липли
к Выбегалле, как мухи к помойке. Потому что с точки  зрения  неспециалиста
все это было необычайно эффектно, вызывало почтительную  дрожь  и  смутные
ощущения каких-то громадных возможностей. Труднее было понять Выбегаллу  с
его болезненной страстью устраивать  цирковые  представления  и  публичные
взрывы  на  потребу  любопытным,  лишенным  возможности  (да  и   желания)
разобраться  в  сути  вопроса.  Если  не  считать   двух-трех   изнуренных
командировками абсолютников, обожающих давать интервью о положении  дел  в
бесконечности,  никто  в  институте,  мягко  выражаясь,  не  злоупотреблял
контактами  с  прессой:  это  считалось  дурным  тоном  и  имело  глубокое
внутреннее обоснование.
     Дело в том, что самые интересные и изящные научные результаты  сплошь
и   рядом   обладают   свойством   казаться   непосвященным   заумными   и
тоскливо-непонятными. Люди, далекие от науки, в наше  время  ждут  от  нее
чуда и только чуда и практически не способны  отличить  настоящее  научное
чудо от фокуса или какого-нибудь интеллектуального  сальто-мортале.  Наука
чародейства  и  волшебства  не  составляет  исключения.  Организовать   на
телестудии конференцию знаменитых привидений или просверлить взглядом дыру
в полуметровой бетонной стене могут многие, и это никому не нужно, но  это
приводит в восторг почтеннейшую публику,  плохо  представляющую  себе,  до
какой степени наука сплела и перепутала понятия сказки и действительности.
А вот попробуйте найти глубокую внутреннюю связь между сверлящим свойством
взгляда  и  филологическими  характеристиками  слова  "бетон",  попробуйте
решить эту маленькую частную проблемку, известную  под  названием  Великой
проблемы Ауэрса! Ее решил Ойра-Ойра, создав теорию фантастической общности
и положив начало совершенно новому разделу математической магии. Но  почти
никто не слыхал  об  Ойре-Ойре,  зато  все  превосходно  знают  профессора
Выбегаллу. ("Как, вы работаете в НИИЧАВО? Ну как там Выбегалло? Что он еще
новенького сотворил?") Это происходит потому, что идеи Ойры-Ойры  способны
воспринять всего двести-триста человек на всем земном шаре, и  среди  этих
двух-трех сотен довольно много членов-корреспондентов и - увы!  -  нет  ни
одного корреспондента. А классический труд  Выбегаллы  "Основы  технологии
производства самонадевающейся обуви",  набитый  демагогической  болтовней,
произвел  в  свое  время  заботами  Б._Питомника  изрядный   шум.   (Позже
выяснилось, что самонадевающиеся ботинки стоят дороже мотоцикла  и  боятся
пыли и сырости.)
     Время было позднее. Я порядком устал и незаметно для себя заснул. Мне
снилась какая-то нечисть: многоногие  гигантские  комары,  бородатые,  как
Выбегалло, говорящие ведра с обратом, чан на коротких ножках, бегающий  по
лестнице. Иногда в мой сон заглядывал какой-нибудь нескромный домовой, но,
увидев такие страсти, испуганно удирал. Проснулся я от боли и увидел рядом
с собою  мрачного  бородатого  комара,  который  старался  запустить  свой
толстый, как авторучка, хобот мне в икру.
     "Брысь!" - заорал я и стукнул его кулаком по выпученному глазу.
     Комар обиженно заурчал и отбежал  в  сторону.  Он  был  большой,  как
собака, рыжий с подпалинами. Вероятно, во сне  я  бессознательно  произнес
формулу материализации и нечаянно вызвал из небытия это угрюмое  животное.
Загнать его обратно в небытие мне не удалось.  Тогда  я  вооружился  томом
"Уравнений математической магии",  открыл  форточку  и  выгнал  комара  на
мороз. Пурга сейчас же закрутила его,  и  он  исчез  в  темноте.  Вот  так
возникают нездоровые сенсации, подумал я.
     Было шесть часов утра. Я прислушался. В институте стояла  тишина.  То
ли все старательно работали, то ли уже разошлись по домам.  Мне  следовало
совершить  еще  один  обход,  но  идти  никуда  не  хотелось  и   хотелось
чего-нибудь поесть, потому что ел я в  последний  раз  восемнадцать  часов
назад. И я решил пустить вместо себя дубля.
     Вообще я пока еще очень слабый маг. Неопытный. Будь здесь  кто-нибудь
рядом, я бы никогда не рискнул демонстрировать свое невежество. Но  я  был
один, и я решил рискнуть, а заодно немного попрактиковаться. В "Уравнениях
матмагии" я  отыскал  общую  формулу,  подставил  в  нее  свои  параметры,
проделал все необходимые манипуляции и произнес все необходимые  выражения
на древнехалдейском. Все-таки учение и труд все  перетрут.  Первый  раз  в
жизни у меня получился порядочный дубль. Все у него было на  месте,  и  он
был даже немножко похож на меня, только левый глаз  у  него  почему-то  не
открывался, а на руках было по шести пальцев. Я разъяснил ему задание,  он
кивнул, шаркнул ножкой  и  удалился,  пошатываясь.  Больше  мы  с  ним  не
встречались. Может быть, его ненароком занесло в бункер к  З._Горынычу,  а
может быть, он уехал в бесконечное путешествие на ободе Колеса  Фортуны  -
не знаю, не знаю. Дело в том, что я очень скоро забыл о  нем,  потому  что
решил изготовить себе завтрак.
     Я человек неприхотливый. Мне всего-то и надо было,  что  бутерброд  с
докторской колбасой и чашку черного кофе.  Не  понимаю,  как  это  у  меня
получилось, но  сначала  на  столе  образовался  докторский  халат,  густо
намазанный маслом. Когда первый приступ естественного изумления прошел,  я
внимательно  осмотрел  халат.  Масло  было  не   сливочное   и   даже   не
растительное. Вот тут мне надо было халат уничтожить и начать все сначала.
Но с отвратительной самонадеянностью  я  вообразил  себя  богом-творцом  и
пошел по пути последовательных трансформаций. Рядом  с  халатом  появилась
бутылка  с  черной  жидкостью,  а  сам  халат,  несколько  помедлив,  стал
обугливаться по краям. Я  торопливо  уточнил  свои  представления,  сделав
особый упор на образы кружки и говядины. Бутылка  превратилась  в  кружку,
жидкость не изменилась, один рукав халата  сжался,  вытянулся,  порыжел  и
стал подергиваться. Вспотев от страха, я убедился, что это коровий  хвост.
Я вылез из кресла и отошел в угол. Дальше хвоста дело не пошло, но зрелище
и без того было жутковатое. Я попробовал еще раз, и хвост  заколосился.  Я
взял  себя  в  руки,  зажмурился  и  стал  со  всевозможной  отчетливостью
представлять в уме ломоть обыкновенного ржаного хлеба, как его отрезают от
буханки, намазывают маслом - сливочным, из хрустальной масленки - и кладут
на него кружок колбасы. Бог с ней, с докторской, пусть будет  обыкновенная
полтавская полукопченая. С кофе я решил пока подождать. Когда я  осторожно
разжмурился, на докторском халате лежал большой  кусок  горного  хрусталя,
внутри которого что-то темнело. Я  поднял  этот  кристалл,  за  кристаллом
потянулся халат, необъяснимо  к  нему  приросший,  а  внутри  кристалла  я
различил вожделенный бутерброд, очень похожий на настоящий. Я  застонал  и
попробовал мысленно расколоть кристалл. Он покрылся густой  сетью  трещин,
так что бутерброд почти исчез из виду. "Тупица, - сказал я себе, - ты съел
тысячи бутербродов, и ты не способен сколько-нибудь  отчетливо  вообразить
их. Не волнуйся, никого нет,  никто  тебя  не  видит.  Это  не  зачет,  не
контрольная и не экзамен. Попробуй еще раз". И я попробовал. Лучше бы я не
пробовал. Воображение мое почему-то  разыгралось,  в  мозгу  вспыхивали  и
гасли самые неожиданные ассоциации,  и,  по  мере  того  как  я  пробовал,
приемная  наполнялась  странными  предметами.   Многие   из   них   вышли,
по-видимому, из подсознания, из дремучих джунглей  наследственной  памяти,
из давно подавленных высшим образованием первобытных  страхов.  Они  имели
конечности и непр