ят,  служат  свой
второй срок, а некоторые - из  трусов,  кто  погиб  в  страхе,  те  первый
дослуживают... морские демоны шарят по  дну  моря,  ловят  утопленников  и
комплектуют из них экипажи... Такое ведь Маку не расскажешь -  засмеет,  а
смеяться здесь, пожалуй, нечего... Или, например,  действительный  рядовой
Лепту, разжалованный из офицеров, напившись  в  кантине,  говорил  просто:
"Все это, ребята, чепуха - выродки ваши, мутанты всякие,  радиация  -  это
все пережить можно и одолеть можно, а главное, ребята, молите бога,  чтобы
не занес он вас на белую субмарину, - лучше, ребята, сразу  потонуть,  чем
хоть рукой ее коснуться, я-то знаю..." Совершенно неизвестно было,  почему
Лепту  разжаловали,  но  служил  он  прежде  на  побережье  и   командовал
сторожевым катером...
     - Понимаешь, - сказал Гай  проникновенно,  -  есть  всякие  суеверия,
легенды всякие... я тебе о них рассказывать не буду, но вот ротмистр  Чачу
говорил, что все эти субмарины заразны и что  запрещается  подниматься  на
борт... приказ даже такой есть, говорят. Мол, подбитые субмарины...
     - Ладно, - сказал Максим. - Ты здесь постой, а  я  пойду.  Посмотрим,
какая там зараза.
     Гай не успел и слова  сказать,  только  рот  раскрыл,  а  Максим  уже
прыгнул в воду, нырнул и долго не показывался, у Гая  даже  дух  захватило
его ждать, когда черноволосая голова появилась у облупленного борта  точно
под пробоиной. Ловко и без усилий, как муха по  стене,  коричневая  фигура
вскарабкалась на покосившуюся палубу, взлетела  на  носовую  надстройку  и
исчезла. Гай судорожно вздохнул, потоптался на месте и прошелся вдоль воды
взад-вперед, не сводя глаз с мертвого ржавого чудища.
     Было тихо, даже волны не шуршали в этой мертвой бухте.  Пустое  белое
небо, безжизненные белые  дюны,  все  сухое,  горячее,  застывшее.  Гай  с
ненавистью посмотрел на ржавый остов. Надо  же,  невезенье  какое:  другие
годами служат и никаких субмарин не видят, а тут - на  тебе,  свалились  с
неба, часок прошагали, и вот она, добро пожаловать... И как это я на такое
дело решился?..  Это  все  Максим...  У  него  на  словах  все  так  ладно
получается, что вроде бы и думать не о чем, и бояться  нечего...  А  может
быть, я не боялся потому, что  представлял  себе  белую  субмарину  живой,
белой, нарядной, на палубе -  моряки,  все  в  белом...  А  здесь  -  труп
железный... и место-то какое мертвое, даже ветра нет... А ведь был  ветер,
точно помню: пока шли - дул ветер в лицо, освежающей такой ветерок...  Гай
с тоской огляделся по сторонам, потом сел на песок, положил рядом  автомат
и стал нерешительно стаскивать правый сапог. Надо же,  тишина  какая!..  А
если он совсем не вернется? Проглотила его эта сволочь железная, и духа от
него не осталось... Тьфу-тьфу-тьфу...
     Он вздрогнул и уронил сапог: длинный жуткий звук возник  над  бухтой,
то ли вой, то ли визг, словно черти  проскребли  по  грешной  душе  ржавым
ножом. О господи, да это же просто люк открылся железный, приржавел люк...
тьфу ты, в самом деле, даже в пот бросило!  Открыл  люк,  значит,  вылезет
сейчас... Нет, не вылезает... Несколько минут Гай, вытянув шею, глядел  на
субмарину, прислушивался. Тишина. Прежняя  страшная  тишина,  и  даже  еще
страшнее после этого ржавого воя... А может быть он,  это...  не  открылся
люк, а закрылся? Сам закрылся... Перед помертвелыми глазами  Гая  возникло
видение: тяжелая стальная дверь сама собой закрывается за Максимом, и  сам
собой медленно задвигается тяжелый засов... Гай облизал  пересохшие  губы,
глотнул без слюны, потом крикнул: "Эй, Мак!" Не получилось  крика...  так,
шипение только... Господи, хоть бы звук какой-нибудь! "Эге-гей!" - завопил
он в отчаянии. "Э-эй..." - мрачно откликнулись дюны, и снова стало тихо.
     Тишина. И кричать больше сил не было...
     Не спуская глаз с субмарины, Гай нашарил автомат, трясущимся  пальцем
сдвинул предохранитель и, не целясь, выпустил в бухту очередь.  Протрещало
коротко,  бессильно  и  словно  бы  в  вату.  На  гладкой  воде   взлетели
фонтанчики, разошлись  круги.  Гай  поднял  ствол  повыше  и  снова  нажал
спусковой крючок. На этот раз звук получился: пули загрохотали по металлу,
взвизгнули рикошеты, ударило эхо.  И  -  ничего.  Ничегошеньки.  Ни  звука
больше, словно он здесь один, словно он и был всегда один. Словно попал он
сюда неизвестно как, занесло, как в бредовом сне,  в  это  мертвое  место,
только не проснуться и не очнуться. И теперь оставаться ему  здесь  одному
навсегда.
     Не помня себя, Гай, как был - в одном сапоге, вошел в  воду,  сначала
медленно, потом все быстрей, потом побежал, высоко задирая ноги, по пояс в
воде, всхлипывая и ругаясь вслух. Ржавая  громадина  надвигалась.  Гай  то
брел, разгребая воду, то бросался вплавь,  добрался  до  борта,  попытался
вскарабкаться - ничего не получилось, обогнул субмарину с кормы,  уцепился
за какие-то тросы, вскарабкался,  обдирая  руки  и  колени,  на  палубу  и
остановился, заливаясь слезами. Ему было совершенно ясно,  что  он  погиб.
"Э-эй!" - крикнул он перехваченным голосом.
     Палуба была пуста, на дырчатом железе налипли сухие водоросли, словно
обросло  железо  свалявшимися  волосами.   Носовая   надстройка   огромным
пятнистым грибом нависала над головой, сбоку в броне зиял  широкий  рваный
шрам. Грохоча сапогом по железу, Гай обогнул надстройку и увидел  железные
скобы, ведущие наверх, еще влажные, забросил автомат за спину, полез.  Лез
долго, целую вечность,  в  душной  тишине,  навстречу  неминуемой  смерти,
навстречу вечной смерти,  вскарабкался  и  замер,  стоя  на  четвереньках:
чудовище уже ждало его, люк был настежь, словно бы сто лет не  закрывался,
и даже петли  снова  приржавели  -  прошу,  мол.  Гай  подполз  к  черному
отверстому зеву, заглянул, голова у него закружилась, сделалось тошно.. Из
железной глотки плотной массой выпирала тишина, годы и годы  застоявшейся,
перепревшей тишины, и  Гай  вдруг  представил  себе,  как  там,  в  желтом
сгнившем свете, задавленный тоннами  этой  тишины,  насмерть  бьется  один
против всех добрый друг Мак, бьется из последних сил и зовет: "Гай! Гай!",
а тишина, ухмыляясь,  лениво  сглатывает  эти  крики  без  остатка  и  все
наваливается, подминает Мака под себя, душит, давит. Это  было  невозможно
перенести, и Гай полез в люк.
     Он плакал и торопился, сорвался  в  конце  концов  и  загремел  вниз,
пролетел несколько метров и упал на песок.  Здесь  был  железный  коридор,
тускло освещенный редкими пыльными лампочками, на полу под шахтой за  годы
и годы нанесло тонкого песку. Гай вскочил, - он все еще торопился, он  все
еще очень боялся опоздать, - и побежал, куда глаза глядели, с  криком:  "Я
здесь, Мак... Я иду... Иду..."
     - Что ты кричишь? - недовольно спросил Максим, высовываясь словно  бы
из стены. - Что случилось? Палец порезал?
     Гай остановился и уронил руки. Он был  близок  к  обмороку,  пришлось
опереться о переборку. Сердце колотилось бешено, удары его гремели в ушах,
как барабанный бой, голос не слушался. Максим некоторое время  смотрел  на
него с удивлением, потом, должно быть,  понял,  протиснулся  в  коридор  -
дверь отсека снова пронзительно завизжала - и  подошел  к  нему,  взял  за
плечи, встряхнул, потом прижал к себе, обнял, и  несколько  секунд  Гай  в
блаженном забытье лежал лицом на его груди, постепенно приходя в себя.
     - Я думал... тебя здесь... что ты тут... что тебя...
     - Ничего, ничего, - сказал Максим ласково. - Это я виноват, надо было
тебя сразу позвать. Но тут странные вещи, понимаешь...
     Гай отстранился, вытер мокрым рукавом нос, потом вытер мокрой ладонью
лицо и только теперь ощутил стыд.
     - Тебя нет и нет, - сказал он сердито,  пряча  глаза.  -  Я  зову,  я
стреляю... Неужели трудно отозваться?
     - Массаракш,  я  ничего  не  слышал,  -  виновато  сказал  Максим.  -
Понимаешь, здесь великолепный радиоприемник... я и  не  знал,  что  у  вас
умеют делать такие мощные...
     -  Приемник,  приемник...  -   ворчал   Гай,   протискиваясь   сквозь
полуоткрытую дверь. - Ты тут развлекаешься, а человек из-за тебя  чуть  не
свихнулся... Что это у них здесь?
     Это было довольно обширное помещение с истлевшим ковром  на  полу,  с
тремя полукруглыми плафонами в потолке,  из  которых  горел  только  один.
Посередине стоял круглый стол, вокруг стола -  кресла.  На  стенах  висели
какие-то странные фотографии в рамках, картины, лохмотьями свисали остатки
бархатной обивки. В углу потрескивал и завывал большой радиоприемник - Гай
таких никогда не видел.
     - Тут что-то вроде кают-компании,  -  сказал  Максим.  -  Ты  походи,
посмотри, тут есть на что посмотреть.
     - А экипаж? - спросил Гай.
     - Никого нет. Ни живых,  ни  мертвых.  Нижние  отсеки  залиты  водой.
По-моему, они все там...
     Гай с удивлением посмотрел на него. Максим отвернулся,  лицо  у  него
было озабоченное.
     - Должен тебе сказать, - проговорил он, - это, кажется,  хорошо,  что
мы до Империи не долетели. Ты посмотри, посмотри...
     Он подсел к приемнику и принялся крутить верньеры, а  Гай  огляделся,
не зная, с чего начать, потом подошел к стене и стал смотреть  развешенные
фотографии. Некоторое время он никак не мог понять,  что  это  за  снимки.
Потом сообразил: рентгенограммы. На него смотрели смутные,  все  как  один
оскаленные черепа. На каждом снимке  была  неразборчивая  надпись,  словно
кто-то ставил автографы. Члены экипажа? Знаменитости  какие-нибудь?..  Гай
пожал плечами. Дядюшка Каан, может быть, что-нибудь и разобрал бы здесь, а
мы - люди простые...
     В дальнем углу он увидел большой красочный плакат, красивый плакат, в
три краски... правда, плесенью тронулся... На плакате было синее море,  из
моря выходил, наступив одной ногой на черный берег, оранжевый  красавец  в
незнакомой  форме,  очень  мускулистый  и  с  непропорционально  маленькой
головой, состоящей наполовину из мощной шеи. В одной руке богатырь  сжимал
свиток с непонятной надписью, а другой - вонзал в сушу пылающий факел.  От
пламени факела занимался пожаром какой-то город, в огне корчились гнусного
вида уродцы, и еще дюжина уродцев окарачь разбегалась в стороны. В верхней
части плаката было что-то написано большими оранжевыми буквами. Буквы были
знакомые, наши, но слова из них складывались совершенно непроизносимые.
     Чем дольше Гай смотрел на плакат, тем меньше плакат ему нравился.  Он
почему-то вспомнил плакат в казарме: тем изображался черный  орел-гвардеец
(тоже с очень маленькой головой и могучими  мышцами),  смело  отстригающий
гигантскими ножницами голову гнусному оранжевому  змею,  высунувшемуся  из
моря. На лезвиях ножниц было,  помнится,  написано:  на  одном  -  "Боевая
Гвардия", на другом - "Наша славная армия". "Ага, - сказал про себя Гай, в
последний раз бросая взгляд на плакат. - Это мы еще посмотрим... Посмотрим
мы  еще,  кто  кого  прижгет,  массаракш!"  Он  отвернулся  от  плаката  и
остолбенел.
     С изящной лакированной полки  глядело  на  него  стеклянными  глазами
знакомое лицо, квадратное, с русой челкой над бровями, с приметным  шрамом
на правой щека... Ротмистр Пудураш, национальный герой,  командир  роты  в
Бригаде Мертвых-но-Незабвенный,  потопитель  одиннадцати  белых  субмарин,
погибший в неравном бою. Его  портрет,  увенчанный  букетом  бессмертника,
висел в каждой казарме, его бюст красовался на каждом  плацу...  а  голова
его, ссохшаяся, с желтой мертвой кожей была почему-то здесь. Гай отступил.
Да, это самая настоящая голова. А  вон  еще  голова  -  незнакомое  острое
лицо... И еще голова... и еще...
     - Мак! - сказал Гай. - Ты видел?
     - Да, - сказал Максим.
     - Это головы! - сказал Гай. - Настоящие головы...
     - Посмотри альбомы на столе, - сказал Максим.
     Гай с  трудом  оторвал  взгляд  от  жуткой  коллекции,  повернулся  и
нерешительно подошел к столу. Приемник что-то кричал на незнакомом  языке,
раздавалась музыка, тарахтели разряды, и снова кто-то говорил - вкрадчиво,
бархатным значительным голосом...
     Гай наугад взял один из альбомов и откинул твердую,  оклеенную  кожей
обложку.  Портрет.  Странное  длинное  лицо  с   пушистыми   бакенбардами,
свисающими со щек на плечи, волосы надо лбом выбриты, нос крючком,  разрез
глаз  непривычный.  Неприятное  лицо,  невозможно  представить  его   себе
улыбающимся. Незнакомый мундир, какие-то значки или медали в  два  ряда...
Ну и тип... Наверное, какая-нибудь шишка. Гай перекинул страницу.  Тот  же
тип в компании с другими типами на мостике  белой  субмарины,  по-прежнему
угрюмый, хотя остальные скалят зубы. На  заднем  плане,  не  в  фокусе,  -
что-то вроде набережной, какие-то незнакомые постройки, мутные силуэты  не
то пальм, не то кактусов...  Следующая  страница.  У  Гая  захватило  дух:
горящий "дракон" со свернутой набок башней, из открытого люка свисает тело
гвардейца-танкиста, и еще два тела, одно на  другом,  в  сторонке,  а  над
ними, расставив ноги, все тот же тип - с пистолетом в  опущенной  руке,  в
шапке, похожей на остроконечный колпак. Дым от "дракона"  густой,  черный,
но места знакомые - этот самый берег, песчаный пляж и дюны  позади...  Гай
весь напрягся, переворачивая страницу, и не зря. Толпа  мутантов,  человек
двадцать, все голые, целая куча уродов, стянутых одной веревкой. Несколько
деловитых пиратов в колпаках, с дымящими факелами, а сбоку опять этот  тип
- что-то, видимо, приказывает, протянув правую руку, а левая рука лежит на
рукоятке кортика. До чего же жуткие  эти  уроды,  смотреть  страшно...  Но
дальше пошло еще страшнее.
     Та же  куча  мутантов,  но  уже  сгоревшая.  Тип  -  поодаль,  нюхает
цветочек, беседует с другим типом, повернувшись к трупам спиной...
     Огромное дерево в лесу, сплошь увешанное телами. Висят кто  за  руки,
кто за ноги, и уже не уроды - на одном клетчатый комбинезон  воспитуемого,
на другом черная куртка гвардейца.
     Горящая улица, женщина с младенцем валяется на мостовой...
     Старик, привязанный к столбу. Лицо  искажено,  кричит,  зажмурившись.
Тип тут как тут - с озабоченным видом проверяет медицинский шприц...
     Потом опять  повешенные,  горящие,  сгоревшие,  мутанты,  каторжники,
гвардейцы, рыбаки, крестьяне, мужчины, женщины, старики, детишки...  целый
пляж  детишек  и  тип  на  корточках  за  тяжелым  пулеметом,   здесь   он
улыбается... панорамный снимок: линия пляжа, на дюнах - четыре танка,  все
горят, на переднем плане две черные фигурки с поднятыми руками...  Хватит.
Гай захлопнул и  отшвырнул  альбом,  посидел  несколько  секунд,  потом  с
проклятием сбросил все альбомы на пол.
     - Это ты с ними хочешь договариваться? - заорал он Максиму в спину. -
Хочешь их привести к нам?! Этого палача!? - Он подскочил к альбомам и пнул
их ногой.
     Максим выключил приемник.
     - Не бесись, - сказал он. - Ничего я уже больше не хочу. И нечего  на
меня орать, сами вы виноваты, проспали свой мир, массаракш, разорили  все,
разграбили, оскотинели, как последнее зверье! Что теперь с вами делать?  -
Он вдруг оказался возле Гая, схватил его за грудь. - Что мне теперь делать
с вами? - гаркнул он. - Что? Что? Не знаешь? Ну, говори!
     Гай молча ворочал шеей, слабо отпихиваясь. Максим отпустил его.
     - Сам знаю, - сказал он угрюмо. -  Никого  нельзя  приводить.  Кругом
зверье... на них самих насылать нужно... - Он подхватил  с  пола  один  из
альбомов и стал рывками переворачивать листы.  -  Какой  мир  загадили,  -
говорил он - Какой мир! Ты посмотри, какой мир!..
     Гай глядел ему через руку. В этом альбоме  не  было  никаких  ужасов,
просто пейзажи  разных  мест,  удивительной  красоты  и  четкости  цветные
фотографии  -  синие  бухты,  окаймленные  пышной  зеленью,  ослепительной
белизны города над морем, водопад в горном ущелье,  какая-то  великолепная
автострада и поток разноцветных автомобилей на  ней,  и  какие-то  древние
замки, и снежные вершины над облаками, и кто-то весело мчится по  снежному
склону горы на лыжах, и смеющиеся девушки играют в морском прибое...
     - Где это все теперь? - говорил Максим. - Куда  вы  все  это  девали,
проклятые  дети  проклятых  отцов?   Разгромили,  изгадили,  разменяли  на
железо... Эх, вы... человечки... - Он бросил альбом на стол. - Пошли.
     Он с яростью навалился на дверь, со скрежетом и визгом  распахнул  ее
настежь и зашагал по коридору.
     На палубе он спросил:
     - Есть хочешь?
     - Угу... - ответил Гай.
     - Ладно, - сказал Максим. - Сейчас будем есть. Поплыли.
     Гай выбрался на  берег  первым,  сразу  же  снял  сапог,  разделся  и
разложил одежду на просушку. Максим все еще плавал, и Гай не  без  тревоги
следил за ним: очень  уж  глубоко  нырял  друг  Мак  и  очень  уж  подолгу
оставался под водой. Нельзя так, опасно так, как  ему  воздуху  хватает?..
Наконец, Максим все-таки вышел, волоча за жабры огромную мощную рыбину.  У
рыбины был обалделый вид, никак она понять не могла, как же это ее словили
голыми руками. Максим отшвырнул ее подальше в песок и сказал:
     - По-моему, эта годится. Почти  неактивна.  Тоже,  наверное,  мутант.
Прими таблетки, а я ее сейчас приготовлю. Ее  можно  сырой  есть,  я  тебя
научу, - сасими называется. Не ел? Давай нож...
     Потом, когда они наелись сасими - ничего не скажешь, оказалось вполне
съедобно, - и улеглись нагишом на  горячем  песке,  Максим  после  долгого
молчания спросил:
     - Если бы мы попали в руки патрулей, сдались  бы,  куда  бы  они  нас
отправили?
     - Как - куда? Тебя - по месту воспитания, меня - по месту службы... А
что?
     - Это точно?
     - Куда уж точнее... Инструкция самого генерал-коменданта. А почему ты
спрашиваешь?
     - Сейчас пойдем искать гвардейцев, - сказал Максим.
     - Танк захватывать?
     - Нет. По твоей легенде. Ты похищен выродками, а каторжник тебя спас.
     - Сдаваться? - Гай сел. - Как же  так?..  И  мне  тоже?  Обратно  под
излучение?
     Максим молчал.
     - Я же опять болванчиком заделаюсь... - беспомощно сказал Гай.
     - Нет, - сказал Максим. - То-есть, да, конечно... но это уже будет не
так, как прежде... Ты,  конечно,  будешь  немножко  болванчиком,  но  ведь
теперь ты будешь верить  уже  в  другое,  в  правильное...  Это,  конечно,
тоже... хорошего мало... но все-таки лучше, много лучше...
     - Да зачем? - с отчаянием закричал Гай. - Зачем это тебе нужно?
     Максим провел ладонью по лицу.
     - Видишь ли, Гай, дружище, - сказал он. - Началась война.  То  ли  мы
напали на хонтийцев, то ли они на нас... Одним словом, война...
     Гай с ужасом смотрел на него. Война... ядерная...  теперь  других  не
бывает... Рада... Господи, да зачем это  все?  Опять  все  сначала,  опять
голод, горе, беженцы...
     -  Нам  нужно  быть  там,  -  продолжал  Максим.  -  Мобилизация  уже
объявлена, всех зовут в ряды, даже нашего брата каторжника амнистируют и -
в ряды... И нам надо быть вместе, Гай. Ты ведь штрафник... Хорошо  бы  мне
попасть к тебе под начало...
     Гай  почти  не  слушал  его.  Вцепившись  пальцами   в   волосы,   он
раскачивался из стороны в сторону  и  твердил  про  себя:  "Зачем,  зачем,
будьте вы прокляты!.. Будьте вы тридцать три раза прокляты!"
     Максим тряхнул его за плечо.
     - А ну-ка возьми себя в руки! - сказал он жестко. - Не  разваливайся.
Нам сейчас драться придется, разваливаться некогда... - Он встал  и  снова
потер лицо. - Правда, с  вашими  окаянными  башнями...  Но  ведь  война  -
ядерная! Массаракш, никакие башни им не помогут...



                  "ПОТОРАПЛИВАЙТЕСЬ, ФАНК, ПОТОРАПЛИВАЙТЕСЬ!"

     - Поторапливайтесь, Фанк, поторапливайтесь. Я опаздываю.
     -  Слушаюсь.  Рада  Гаал...   Она   изъята   из   ведения   господина
государственного прокурора и находится в наших руках.
     - Где?
     - У вас, в особняке "Хрустальный лебедь". Считаю своим долгом еще раз
выразить сомнение в разумности этой акции. Вряд  ли