дейским духом, но гвардейская кухня  должна  быть  на  соответствующей
высоте, и чем меньше консервов, тем  лучше.  Адъютант,  полузакрыв  глаза,
вдруг принялся  цитировать  наизусть  какую-то  поваренную  книгу,  и  все
замолчали и довольно долго слушали его со  странным  умилением  на  лицах.
Потом адъютант захлебнулся слюнкой и  закашлялся,  а  бригадир,  вздохнув,
сказал:
     - Да, господа... Но надо, однако, кончать.
     Адъютант, все еще  кашляя,  раскрыл  папку,  покопался  в  бумагах  и
произнес сдавленным голосом:
     - Орди Тадер.
     И вошла женщина, такая же белая и  почти  прозрачная,  как  и  вчера,
словно она все еще была в обмороке, но когда Панди по обыкновению протянул
руку, чтобы взять ее за локоть и усадить, она резко  отстранилась  как  от
гадины, и Максиму почудилось, что она сейчас ударит. Она не ударила, у нее
были скованы руки, она только отчетливо произнесла:  "Не  тронь,  холуй!",
обошла Панди и села на табурет.
     Бригадир задал ей обычные вопросы. Она не ответила. Штатский напомнил
ей  о  ребенке,  о  муже,  и  ему  она  тоже  не  ответила.  Она   сидела,
выпрямившись, Максим не видел ее лица, видел только напряженную худую  шею
под растрепанными светлыми волосами. Потом  она  вдруг  сказала  спокойным
низким голосом:
     - Вы, все, оболваненные болваны. Убийцы. Вы все умрете. Ты, бригадир,
я тебя не знаю, я тебя вижу в первый и последний раз. Ты  умрешь  скверной
смертью. Не от моей руки, к сожалению, но очень, очень скверной смертью. И
ты, сволочь из охранки. Двоих таких как ты я прикончила сама. Я бы  сейчас
убила тебя, я бы до тебя добралась,  если  бы  не  эти  холуи  у  меня  за
спиной... - Она перевела дыхание. -  И  ты,  черномордый,  пушечное  мясо,
палач, ты  еще  попадешься  к  нам  в  руки.  Но  ты  умрешь  просто.  Гэл
промахнулся, но я  знаю  людей,  которые  не  промахнутся.  Вы  все  здесь
сдохнете еще задолго до того, как мы сшибем ваши проклятые  башни,  и  это
хорошо, я молю бога, чтобы вы не  пережили  своих  башен,  а  то  ведь  вы
поумнеете, и тем, кто будет после, будет жалко убивать вас.
     Они не перебивали ее, они внимательно слушали. Можно  было  подумать,
что они готовы слушать ее часами, а она вдруг поднялась и шагнула к столу,
но Панди поймал ее за плечо и бросил обратно на табурет. Тогда она плюнула
изо всех сил, но плевок не  долетел  до  стола,  и  она  вдруг  обмякла  и
заплакала. Некоторое время они смотрели, как она  плачет.  Потом  бригадир
встал и приговорил ее к уничтожению в сорок восемь часов, и Панди взял  ее
за локоть и вышвырнул за дверь, а штатский сильно потер руки, улыбнулся  и
сказал бригадиру: "Это удача. Отличное прикрытие!" А бригадир ответил ему:
"Благодари ротмистра". А ротмистр Чачу  сказал  только:  "Языки!",  и  все
замолчали.
     Потом  адъютант  вызвал  Мемо  Грамену,  и  с  этим  совсем   уж   не
церемонились. Это был человек, который стрелял в коридоре. С ним было  все
ясно: при аресте он  оказал  вооруженное  сопротивление,  и  ему  даже  не
задавали вопросов. Он сидел на  табурете,  грузный,  сгорбленный,  и  пока
бригадир зачитывал ему смертный приговор, он равнодушно глядел в  потолок,
нянча левой рукой правую, вывихнутые пальцы которой были обмотаны тряпкой.
Максиму  почудилось  в  нем  какое-то   противоестественное   спокойствие,
какая-то деловитая уверенность, холодное равнодушие к происходящему, но он
не сумел разобраться в своих ощущениях...
     Грамену не успели еще вывести, а адъютант уже с облегчением складывал
бумаги  в  папку,  бригадир  затеял  со  штатским   разговор   о   порядке
чинопроизводства, а ротмистр Чачу подошел к Панди и Максиму и приказал  им
идти. В его прозрачных глазах Максим ясно увидел издевку и угрозу,  но  не
захотел думать об этом. С каким-то отчужденным любопытством и  сочувствием
он думал о том  человеке,  которому  предстоит  убить  женщину.  Это  было
чудовищно, это было  невозможно,  но  кому-то  предстояло  это  сделать  в
ближайшие сорок восемь часов.



                                    8

     Гай переоделся в  пижаму,  повесил  мундир  в  шкаф  и  повернулся  к
Максиму. Кандидат Сим сидел на своей раскладушке, которую  Рада  поставила
ему в свободном углу, один сапог он стянул и держал в руке,  а  за  другой
еще не принимался. Глаза его были устремлены в стену, рот  приоткрыт.  Гай
подкрался сбоку и щелкнул его по  носу.  И  как  всегда  промахнулся  -  в
последний момент Мак отдернул голову.
     - О чем задумался? - игриво спросил Гай. - Горюешь, что Рады нет? Тут
тебе, брат, не повезло, у нее сегодня дневная смена.
     Мак слабо улыбнулся и принялся стаскивать второй сапог.
     - Почему - нет? - спросил он рассеянно. - Ты меня не обманешь... - Он
снова замер. - Гай, - сказал он, - ты всегда говорил, что они работают  за
деньги...
     - Кто? Выродки?
     - Да. Ты об этом часто говорил - и мне, и ребятам...  Платные  агенты
хонтийцев... И ротмистр все время об этом  твердит,  каждый  день  одно  и
тоже...
     - Как же иначе? -  сказал  Гай.  Он  решил,  что  Мак  опять  заводит
разговор об однообразии. - Ты все-таки чудачина, Мак. Откуда у  нас  могут
появиться какие-то новые слова, если все остается по-старому? Выродки  как
были выродки, так и остались. Как они получали  деньги  от  врага,  так  и
получают. Вот в прошлом году, например, накрыли одну компанию за городом -
у них целый подвал был набит денежными мешками. Откуда у честного человека
могут быть такие деньги? Они не промышленники, не банкиры... да сейчас и у
банкиров таких денег нет, если этот банкир настоящий патриот...
     Мак аккуратно поставил сапоги у стены, встал и принялся  расстегивать
комбинезон.
     - Гай, - сказал он, - а у тебя  бывает  так,  что  говорят  тебе  про
человека одно, а ты смотришь не этого  человека  и  чувствуешь:  не  может
этого быть. Ошибка. Путаница.
     - Бывает, - сказал Гай, нахмурившись. - Но если ты о выродках...
     - Да, именно о них. Я сегодня на них смотрел.  Это  люди,  как  люди,
разные, получше и похуже, смелые и трусливые, и  вовсе  не  звери,  как  я
думал... и как вы все считаете... Погоди,  не  перебивай.  И  не  знаю  я,
приносят они вред или не приносят, то-есть, судя по всему, приносят, но  я
не верю, что они куплены.
     - Как это - не веришь? - сказал  Гай,  хмурясь  еще  сильнее.  -  Ну,
предположим, мне ты  можешь  не  верить,  я  -  человек  маленький.  Ну  а
господину ротмистру? А бригадиру? Радио,  наконец?  Как  можно  не  верить
Отцам? Они никогда не лгут.
     Максим сбросил комбинезон, подошел к окну и стал смотреть  на  улицу,
прижавшись лбом к стеклу и держась обеими руками за раму.
     - Почему обязательно - лгут? - проговорил он наконец. -  А  если  они
ошибаются?
     - Ошибаются... - с недоумением повторил Гай, глядя ему в голую спину.
- Кто ошибается? Отцы? Вот чудак... Отцы никогда не ошибаются!
     - Ну, пусть, - сказал Мак, оборачиваясь. -  Мы  не  об  Отцах  сейчас
говорим. Мы говорим о выродках. Вот ты,  например...  Ты  умрешь  за  свое
дело, если понадобится?
     - Умру, - сказал Гай. - И ты умрешь.
     - Правильно! Умрем. Но ведь за дело умрем - не за паек гвардейский  и
не за деньги. Дайте мне хоть тысячу миллионов ваших бумажек, не  соглашусь
я ради этого идти на смерть!.. Неужели ты согласишься?
     - Нет, конечно, - сказал Гай. Чудачина  этот  Мак,  вечно  что-нибудь
выдумает...
     - Ну?
     - Что - ну?
     - Ну как же! - сказал Мак с нетерпением. - Ты за деньги  не  согласен
умирать. Я за деньги не согласен умирать. А выродки, значит, согласны! Что
за чепуха!
     - Так то - выродки! -  сказал  Гай  проникновенно.  -  На  то  они  и
выродки! Им деньги дороже всего, у них нет ничего святого.  Им  ничего  не
стоит ребенка задушить - бывали такие случаи...  Ты  пойми,  если  человек
старается уничтожить систему ПБЗ, что это может быть за  человек?  Это  же
хладнокровный убийца!
     - Не знаю, не знаю, - сказал Мак. - Вот их сегодня допрашивали.  Если
бы  они  назвали  сообщников,  могли  бы  остаться  живы,  отделались   бы
воспитательными работами... А они не назвали! Значит, сообщники им дороже,
чем деньги? Дороже, чем жизнь?
     - Это еще неизвестно, - возразил Гай. - Они по закону все приговорены
к смерти, без всякого суда, ты же видишь, как их судят. А если некоторых и
посылают на работы, так это знаешь почему? Людей не хватает  на  Юге...  и
скажу тебе, работы там - это еще хуже, чем смерть...
     Он смотрел на Мака и видел, что друг его колеблется, растерян, доброе
у него сердце, зелен еще, не понимает, что жестокость с врагом  неизбежна,
что доброта сейчас хуже воровства... Трахнуть  бы  кулаком  по  столу,  да
прикрикнуть, чтобы молчал, не болтал зря, не молол бы глупостей, а  слушал
старших,  пока  не  научился  разбираться  сам.  Но  ведь  Мак  не  дубина
какая-нибудь необразованная, ему нужно только объяснить как следует, и  он
поймет...
     - Нет! - упрямо сказал Мак. - Ненавидеть  за  деньги  нельзя.  А  они
ненавидят... так ненавидят нас,  я  даже  не  знал,  что  люди  могут  так
ненавидеть. Ты их ненавидишь меньше, чем они тебя. И вот я хотел бы знать:
за что?
     - Вот послушай, - сказал Гай. - Я тебе еще  раз  объясню.  Во-первых,
они выродки. Они вообще ненавидят всех нормальных людей.  Они  по  природе
злобны, как крысы. А потом - мы им мешаем!  Они  хотели  бы  сделать  свое
дело, получить денежки и жить себе припеваючи. А мы им говорим: стоп! Руки
за голову! Что ж они, любить нас должны за это?
     -  Если  они  все  злобны,  как  крысы,  почему  же   тогда   этот...
домовладелец... не злобный? Почему его отпустили, если они все подкуплены?
     Гай засмеялся.
     - Домовладелец - трус. Таких тоже хватает. Ненавидят нас, но  боятся.
Полезные выродки, легальные. Им выгоднее жить с нами в дружбе... А потом -
он домовладелец, богатый человек, его так просто не подкупишь. Это тебе не
зубной  врач...  Смешной  ты,  Мак,  как  ребенок!  Люди  ведь  не  бывают
одинаковые - и выродки не бывают одинаковые...
     - Это я уже знаю, - нетерпеливо прервал Мак.  -  Но  вот,  кстати,  о
зубном враче. То, что он неподкупен, за это я головой ручаюсь. Я  не  могу
тебе это доказать, я это чувствую. Это очень смелый и хороший человек...
     - Выродок!
     - Хорошо. Это смелый и хороший выродок. Я видел его  библиотеку.  Это
очень  знающий  человек.  Он  знает  в  тысячу  раз  больше,  чем  ты  или
ротмистр... Почему он против нас? Если наше  дело  правое,  почему  он  не
знает этого - образованный, культурный человек? Почему он на пороге смерти
говорит нам в лицо, что он за народ и против нас?
     - Образованный выродок  -  это  выродок  в  квадрате,  -  сказал  Гай
поучающе. - Как выродок, он нас ненавидит. А образование помогает ему  эту
ненависть обосновать и распространить. Образование - это, дружок, тоже  не
всегда благо. Это как автомат - смотря в чьих руках...
     - Образование - всегда благо, - убежденно сказал Мак.
     - Ну уж нет. Я бы предпочел, чтобы хонтийцы все были  необразованные.
Тогда бы мы по крайней мере могли жить как люди,  а  не  ждать  все  время
ядерного удара. Мы бы их живо усмирили.
     - Да, - сказал Мак с непонятной  интонацией.  -  Усмирять  мы  умеем.
Жестокости нам не занимать.
     - И опять ты как ребенок. Не мы жестокие, а время жестокое. Мы  бы  и
рады уговорами обойтись, и дешевле бы это было, и без кровопролития. А что
прикажешь? Если их никак не переубедить...
     - Значит, они убеждены? - прервал его Мак. - Значит, убеждены? А если
знающий человек убежден, что он прав, то при чем тут хонтийские деньги...
     Гаю надоело. Он хотел уже, как к последнему  средству,  прибегнуть  к
цитате из Кодекса Отцов и покончить с этим бесконечным глупым  спором,  но
тут Мак перебил сам себя, махнул рукой и крикнул:
     - Рада! Хватит спать! Гвардейцы проголодались и скучают  по  женскому
обществу!
     К огромному изумлению Гая из-за ширмы послышался голос Рады:
     - А я давно не сплю. Вы тут раскричались, господа  гвардейцы,  как  у
себя на плацу.
     - Ты почему дома? - гаркнул Гай.
     Рада, запахивая халатик, вышла из-за ширмы.
     - Меня  рассчитали,  -  объявила  она.  -  Мамаша  Тэй  закрыла  свое
заведение, наследство получила и собирается в деревню.  Но  она  меня  уже
рекомендовала в хорошее  место...  Мак,  почему  у  тебя  все  разбросано?
Прибери в шкаф. Мальчики, я же просила вас не ходить в комнату в  сапогах!
Где твои сапоги, Гай?.. Накрывайте на стол, сейчас будем  обедать...  Мак,
ты похудел. Что они там с тобой делают?
     - Давай, давай! - сказал Гай. - Разговорчики! Неси обед...
     Она показала ему язык и вышла. Гай взглянул на Мака. Мак  смотрел  ей
вслед со своим обычным добрым выражением.
     - Что, хороша девочка? - спросил Гай и  испугался:  лицо  Мака  вдруг
окаменело. - Ты что?
     - Слушай, - сказал Мак. - Все можно. Даже  пытать,  наверное,  можно.
Вам виднее. Но женщин расстреливать... женщин мучить... - Он схватил  свои
сапоги и пошел из комнаты.
     Гай  крякнул,  сильно  почесал  обеими  руками  затылок  и   принялся
накрывать на стол. От всего этого  разговора  у  него  остался  неприятный
осадок. Какая-то раздвоенность. Конечно, Мак еще зелен и не от мира  сего.
Но как-то опять у него все удивительно  получилось.  Логик  он,  вот  что,
логик замечательный. Вот ведь сейчас - чепуху же порол, но как у него  все
логично выстроилось! Гай вынужден был признаться,  что  если  бы  не  этот
разговор, сам он вряд ли дошел бы до очень  простой,  в  сущности,  мысли:
главное в выродках то, что они выродки. Отними у них это свойство,  и  все
остальные обвинения против них -  предательство,  людоедство  и  прочее  -
превращаются в чепуху. Да, все дело в том, что они выродки и ненавидят все
нормальное. Этого достаточно, и можно обойтись без хонтийского золота... А
хонтийцы что - тоже, значит, выродки? Этого нам не говорили. А если они не
выродки, тогда  наши  выродки  должны  их  ненавидеть,  как  и  нас...  А,
массаракш! Будь она  проклята,  эта  логика!..  Когда  Мак  вернулся,  Гай
набросился на него:
     - Откуда ты знал, что Рада дома?
     - Ну как - откуда? Это и так было ясно...
     -  А  если  тебе  было  ясно,  массаракш,  так  почему  ты  меня   не
предупредил? И почему ты, массаракш,  распускаешь  язык  при  посторонних?
Тридцать три раза массаракш...
     Мак тоже разозлился.
     - Это кто здесь посторонний, массаракш? Рада?  Да  вы  все  со  своим
ротмистром для меня более посторонние, чем Рада!
     - Массаракш! Что в уставе сказано о служебной тайне?
     - Массаракш-и-массаракш! Что ты ко мне пристал? Я же не знал, что  ты
не знаешь, что она дома! Я думал, ты меня разыгрываешь! И потом... о каких
служебных тайнах мы тут говорили?
     - Все, что касается службы...
     - Провалитесь вы со своей службой, которую нужно скрывать  от  родной
сестры! И вообще от кого бы то ни было, массаракш!  Поразвели  секретов  в
каждом углу, повернуться негде, рта не раскрыть!
     - И ты же еще на меня орешь! Я  тебя,  дурака,  учу,  а  ты  на  меня
орешь!..
     Но Мак уже перестал злиться. Он вдруг мгновенно оказался  рядом,  Гай
не успел пошевелиться, сильные руки сдавили ему бока, комната  завертелась
перед глазами, и потолок стремительно надвинулся. Гай придушенно ахнул,  а
Мак, бережно неся его над головой в вытянутых  руках,  подошел  к  окну  и
сказал:
     - Ну, куда тебя девать с твоими тайнами? Хочешь за окно?
     - Что  за  дурацкие  шутки,  массаракш!  -  закричал  Гай,  судорожно
размахивая руками в поисках опоры.
     - Не хочешь за окно? Ну ладно, оставайся...
     Гая поднесли к ширме и вывалили на кровать  Рады.  Он  сел,  поправил
задравшуюся пижаму и проворчал: "Черт здоровенный..." Он  тоже  больше  не
сердился. Да и не на кого было сердиться, разве что на выродков...
     Они принялись накрывать на стол, потом пришла Рада с кастрюлей  супа,
а за нею - дядюшка Каан со своей заветной флягой, которая одна только,  по
его заверениям, спасала его от  простуды  и  других  старческих  болезней.
Уселись, принялись за суп. Дядюшка выпил рюмку,  потянул  носом  воздух  и
принялся рассказывать про  своего  врага,  коллегу  Шапшу,  который  опять
написал статью о назначении такой-то кости  у  такой-то  древней  ящерицы,
причем вся статья была построена на глупости, ничего, кроме  глупости,  не
содержала и рассчитана была на глупцов...
     У дядюшки Каана все были глупцы. Коллеги по кафедре  -  глупцы,  одни
старательные, другие обленившиеся. Ассистенты - болваны от рождения,  коим
место в горах пасти скотину, да и  то,  говоря  по  правде,  неизвестно  -
справятся ли. Что же касается студентов, то молодежь сейчас вообще  словно
подменили, а в студенты, к тому же, идет самая отборная  дурость,  которую
рачительный предприниматель не подпустил к  станкам,  а  знающий  командир
отказался принять в солдаты. Так что судьба науки об  ископаемых  животных
предрешена... Гай не слишком об этом сожалел, бог с ними, ископаемыми,  не
до них сейчас, и вообще непонятно, зачем и кому эта наука может когда-либо
понадобиться. Но Рада дядюшку очень любила и всегда ужасалась вместе с ним
по  поводу  глупости  коллеги  Шапшу  и  горевала,   что   университетское
начальство не выделяет средств, необходимых для экспедиций...
     Сегодня, впрочем, разговор пошел о другом. Рада, которая,  массаракш,
все-таки все слышала у себя за ширмой, спросила вдруг  дядю,  чем  выродки
отличаются от обычных людей. Гай грозно посмотрел на Мака и предложил Раде
не портить родным и близким аппетита, а читать  лучше  литературу.  Однако
дядюшка заявил, что эта литература написана для глупейших из дураков;  что
в Департаменте общественного просвещения воображают, будто  все  такие  же
невежды, как они сами; что вопрос о выродках совсем не так прост и  совсем
не так мелок, как  его  пытаются  изобразить  для  создания  определенного
общественного мнения; и что либо мы будем здесь как культурные люди,  либо
как наши бравые, но - увы! -  малообразованные  офицеры  в  казармах.  Мак
предложил ради разнообразия побыть как культурные люди. Дядюшка выпил  еще
рюмку и принялся излагать имеющую сейчас хождение в научных кругах  теорию
о том, что  выродки  есть  не  что  иное,  как  новый  биологический  вид,
появившийся на лице земли в результате радиоактивного  облучения.  Выродки
несомненно опасны, говорил дядюшка, подняв палец.  Но  они  гораздо  более
опасны, чем это изображается в твоих, Гай, дешевых  брошюрках,  написанных
дураками для дураков. Выродки опасны  не  как  социальное  и  политическое
явление, выродки опасны биологически, ибо они борются не  против  какой-то
одной народности, они борются против всех народов, национальностей  и  рас
одновременно. Они борются за место в этом мире,  за  существование  своего
вида, и эта борьба не зависит ни от каких социальных условий,  а  кончится
она только тогда, когда уйдет с арены биологической истории либо последний
человек, либо последний выродок-мутант... Хонтийское  золото  -  вздор!  -
орал разбушевавшийся профессор. Диверсии  против  системы  ПБЗ  -  чепуха!
Смотрите на юг, господа мои! На Юг!  За  Голубую  Змею!  Вот  откуда  идет
настоящая  опасность!  Вот   откуда,   размножившись,   двинутся   колонны
человекоподобных чудовищ, чтобы растоптать нас и смести с  лица  Мира.  Ты
слепец, Гай. И командиры твои - слепцы. Вы не понимаете  истинно  великого
назначения нашей страны и исторического подвига Неизвестных Отцов!  Спасти
человечество! Спасти цивилизацию! Не один какой-нибудь  народ,  не  просто
матерей и детей наших, но все человечество целиком!..
     Гай разозлился и сказал, что судьбы человечества его  занимают  мало.
Он в этот кабинетный бред не верит.  И  если  бы  ему  сказали,  что  есть
возможность натравить диких выродков на Хонти, минуя нашу  страну,  он  бы
этому всю жизнь посвятил. Профессор