да
разве в такой каше убережешься!.. Покрытый потом от  боли  и  подступающей
тошноты, он лез, толкался, наступал на  ноги,  даже  бодался  и,  наконец,
выбрался-таки в Стульчаковый переулок. И все это время вдогонку ему гремел
голос Гейгера:
     - Ненависть! Ненависть поведет нас! Хватит  фальшивой  любви!  Хватит
иудиных поцелуев! Предателей  человечества!  Я  сам  подаю  пример  святой
ненависти! Я взорвал броневик кровавых  жандармов!  У  вас  на  глазах!  Я
приказал повесить воров и гангстеров! У вас на глазах! Я  железной  метлой
выметаю нечисть и нелюдей из нашего города! У вас на глазах!  Я  не  жалел
себя! И я получил священное право не жалеть других!..
     Андрей ткнулся в подъезд редакции.  Дверь  была  заперта.  Он  злобно
ударил в нее ногой, задребезжали стекла. Он принялся стучать изо всех сил,
шепча ужасные ругательства. Дверь отворилась. На пороге стоял Наставник.
     - Входи, - сказал он, посторонившись.
     Андрей вошел. Наставник запер за ним дверь  на  засов  и  повернулся.
Лицо у него было мучнисто-бледное с темными кругами под глазами, и он то и
дело облизывал губы. У Андрея сжалось сердце - никогда раньше он не  видел
Наставника в таком подавленном состоянии.
     - Неужели все так плохо? - спросил Андрей упавшим голосом.
     - Да уж... - Наставник бледно улыбнулся. - Уж чего тут хорошего.
     - А солнце? - сказал Андрей. - Зачем вы его выключили?
     Наставник стиснул руки и прошелся взад-вперед по вестибюлю.
     - Да не выключали мы его! - проговорил он с  тоской.  -  Авария.  Вне
всякого плана. Никто не ожидал.
     - Никто не ожидал... - повторил Андрей с горечью. Он  стянул  плащ  и
бросил его на пыльный диван. - Если б не  выключилось  солнце,  ничего  бы
этого не было...
     -  Эксперимент  вышел  из-под  контроля,  -  пробормотал   Наставник,
отвернувшись.
     - Вышел из-под контроля... - снова повторил Андрей. - Вот уж  никогда
но думал, что Эксперимент может выйти из-под контроля.
     Наставник посмотрел на него исподлобья.
     - Н-ну... В известном смысле ты прав... Можно смотреть на это и таким
образом... Вышедший из-под контроля Эксперимент -  это  тоже  Эксперимент.
Возможно, кое-что придется несколько изменить... заново  откорректировать.
Так что ретроспективно -  ретроспективно!  -  эта  тьма  египетская  будет
рассматриваться   уже   как   неотъемлемая,   запрограммированная    часть
Эксперимента.
     - Ретроспективно... - еще раз повторил Андрей. Глухая злоба  охватила
его. - А что вы теперь прикажете делать нам? Спасаться?
     - Да. Спасаться. И спасать.
     - Кого спасать?
     - Всех, кого можно спасти. Все, что еще можно спасти. Ведь  не  может
же быть, чтобы некого и нечего было спасать!
     - Мы будем спасаться, а Фриц Гейгер будет проводить Эксперимент?
     - Эксперимент остался Экспериментом, - возразил Наставник.
     - Ну да, - сказал Андрей. - От павианов до Фрица Гейгера.
     - Да. До Фрица Гейгера и через Фрица Гейгера,  и  невзирая  на  Фрица
Гейгера. Не пускать же из-за Фрица Гейгера пулю в лоб! Эксперимент  должен
продолжаться... Жизнь ведь  продолжается,  несмотря  ни  на  какого  Фрица
Гейгера. Если ты разочаровался в Эксперименте,  то  подумай  о  борьбе  за
жизнь...
     - О борьбе за существование, - криво усмехнувшись, проговорил Андрей.
- Какая уж теперь жизнь!
     - Это будет зависеть от вас.
     - А от вас?
     - От нас мало что зависит. Вас много, вы все здесь решаете, а не мы.
     - Раньше вы говорили по-другому, - сказал Андрей.
     - Раньше и ты был другой! - возразил  Наставник.  -  И  тоже  говорил
по-другому!
     - Боюсь, что я свалял дурака, - медленно проговорил Андрей. -  Боюсь,
что я был просто глуп.
     - Боишься ты  не  только  этого,  -  с  каким-то  лукавством  заметил
Наставник.
     У Андрея замерло сердце, как это бывает, когда падаешь во сне.  И  он
грубо сказал:
     - Да, боюсь. Всего  боюсь.  Пуганая  ворона.  Вас  когда-нибудь  били
сапогом в промежность?.. - Новая мысль пришла ему в голову. - Да вы ведь и
сами побаиваетесь? А?
     - Конечно! Я же говорю тебе, что Эксперимент вышел из-под контроля...
     - Э, бросьте! Эксперимент, Эксперимент...  Не  в  Эксперименте  дело.
Сначала павианов, потом - нас, а потом и вас, так ведь?..
     Наставник ничего не ответил. Самое ужасное  заключалось  в  том,  что
Наставник не сказал на это ни слова. Андрей все ждал, но Наставник  только
молча бродил по  вестибюлю,  бессмысленно  передвигал  с  места  на  место
кресла, стирал рукавом пыль со столиков и даже не глядел на Андрея.
     В дверь постучали - сначала кулаком, а потом сразу стали бить  ногой.
Андрей отодвинул засов - перед ним стояла Сельма.
     - Ты меня бросил! - сказала она возмущенно. - Я еле пробилась!
     Андрей стесненно оглянулся. Наставник исчез.
     - Извини, - проговорил Андрей. - Мне было не до тебя.
     Ему было трудно  говорить.  Он  старался  подавить  в  себе  ужас  от
одиночества и ощущения беззащитности. Он с  дребезгом  захлопнул  дверь  и
торопливо задвинул засов.



                                    3

     Редакция была пуста. Видимо, сотрудники разбежались,  когда  началась
пальба около мэрии. Андрей  проходил  по  комнатам,  равнодушно  оглядывая
разбросанные бумаги, опрокинутые стулья,  неопрятную  посуду  с  остатками
бутербродов и чашки с  остатками  кофе.  Из  глубины  редакции  доносилась
громкая бравурная музыка, это было странно. Сельма тащилась следом,  держа
его за рукав. Она все говорила что-то, что-то сварливое, но Андрей  ее  не
слушал. "Зачем я сюда приперся, - думал он. - Все уже удрали, дружно,  как
один, и правильно сделали, сидел бы  сейчас  дома,  лежал  бы  в  постели,
гладил бы свой несчастный бок и дремал, и наплевать на все..."
     Он вошел в отдел городской хроники и увидел Изю.
     Сначала он не понял,  что  это  Изя.  За  дальним,  в  углу,  столом,
согнувшись над раскрытой подшивкой, стоял, упираясь широко  расставленными
руками,  неряшливо,  ступеньками,  остриженный   посторонний   человек   в
подозрительной серой хламиде без пуговиц, и только через мгновение,  когда
человек этот вдруг знакомо осклабился и принялся  знакомым  жестом  щипать
себя за бородавку на шее, Андрей понял, что перед ним Изя.
     Некоторое время Андрей стоял в дверях  и  смотрел  на  него.  Изя  не
слышал, как он  вошел,  Изя  вообще  ничего  не  слышал  и  не  замечал  -
во-первых,  он  читал,  а  во-вторых,  прямо  у  него  над  головой  висел
репродуктор, и оттуда неслись громовые  бряцания  победного  марша.  Потом
Сельма ужасно завопила: "Да  ведь  это  же  Изя!"  -  и  ринулась  вперед,
оттолкнув Андрея.
     Изя быстро поднял голову и, осклабившись еще шире, распахнул руки.
     - Ага! - заорал он радостно. - Явились!..
     Пока он обнимался с Сельмой, пока звучно и с аппетитом  чмокал  ее  в
щеки и в губы, пока Сельма вопила что-то неразборчивое  и  восторженное  и
ерошила его уродливые волосы, Андрей приблизился к ним, стараясь  побороть
в  себе  острую  мучительную   неловкость.   Режущее   ощущение   вины   и
предательства, которое едва не свалило его с ног в то утро в  подвале,  за
последний год притупилось и почти забылось, но сейчас снова пронзило  его,
и он,  приблизившись,  несколько  секунд  колебался,  прежде  чем  рискнул
протянуть руку. Он нашел  бы  совершенно  естественным,  если  бы  Изя  не
заметил этой его руки  или  даже  сказал  бы  что-нибудь  презрительное  и
уничтожающее  -  сам  он  наверняка  поступил  бы  именно  так.  Но   Изя,
освободившись от объятий Сельмы, с жаром  схватил  его  руку,  пожал  и  с
огромным интересом спросил:
     - Где это тебя разукрасили?
     - Побили, - кратко ответил Андрей. Изя поразил  его.  Хотелось  очень
много ему сказать, но он спросил только: - А ты откуда здесь взялся?
     Вместо  ответа  Изя  перебросил   несколько   страниц   подшивки   и,
преувеличенно жестикулируя, прочел с пафосом:
     - ..."Никакими доводами разума  невозможно  объяснить  ту  ярость,  с
которой  правительственная  пресса   нападает   на   партию   Радикального
возрождения. Но если мы вспомним,  что  именно  эрвисты  -  эта  крошечная
молодая организация - наиболее бескомпромиссно  выступают  против  каждого
случая коррупции..."
     - Брось, - сморщившись сказал Андрей, но Изя только повысил голос:
     - "...беззакония, административной глупости и беспомощности; если  мы
вспомним,  что  именно  эрвисты  подняли  "дело  вдовы  Баттон";  если  мы
вспомним,   что   эрвисты    первыми    предупредили    правительство    о
бесперспективности болотного налога..." Белинский! Писарев!  Плеханов!  Ты
сам это сочинил или твои идиотики?
     - Ладно, ладно... -  сказал  Андрей,  уже  раздражаясь,  и  попытался
отобрать у Изи подшивку.
     - Нет, погоди! - кричал Изя, грозя пальцем и таща подшивку к себе.  -
Вот тут еще один перл!.. Где это? Вот. "Наш город богат  честными  людьми,
как и всякий  город,  населенный  тружениками.  Однако,  если  говорить  о
политических группировках, то разве что лишь Фридрих Гейгер  может  сейчас
претендовать на высокое звание..."
     - Хватит! - заорал Андрей, но Изя вырвал у него подшивку, забежал  за
ликующую Сельму и, шипя и брызгаясь, продолжал оттуда:
     - "...Не будем говорить о речах,  будем  говорить  о  делах!  Фридрих
Гейгер отказался от поста министра информации;  Фридрих  Гейгер  голосовал
против закона, предусматривающего крупные льготы для заслуженных  деятелей
прокуратуры; Фридрих Гейгер был единственным видным деятелем,  возражавшим
против создания регулярной  армии,  в  которой  ему  предлагалась  высокая
должность..." - Изя зашвырнул подшивку под стол и принялся потирать  руки.
- Ты всегда был потрясающим ослом в политике! Но за эти  последние  месяцы
ты поглупел просто катастрофически. Поделом тебе начистили чайник! Глаз-то
хоть цел?
     - Глаз цел, - медленно сказал Андрей. Он только сейчас  заметил,  что
Изя как-то неловко двигает левой рукой и три пальца на этой руке у него не
сгибаются вовсе.
     - Да выключи ты его к чертовой матери! - заорал  Кэнси,  появляясь  в
дверях. - А, Андрей, ты уже здесь... Это хорошо. Здравствуй, Сельма, -  он
стремительно пересек комнату и вырвал вилку репродуктора на розетки.
     - Зачем? - закричал Изя. - Я хочу слышать  речи  моих  вождей!  Пусть
громят боевые марши!..
     Кэнси только бешено глянул на него.
     - Андрей, пойдем я тебе расскажу, что мы сделали, - сказал  он.  -  И
нужно подумать, что делать дальше.
     Лицо и руки его были покрыты копотью. Он устремился в глубь редакции,
и Андрей пошел за ним. Только сейчас он  почувствовал,  что  в  помещениях
основательно попахивает горелой бумагой. Изя с Сельмой шли позади.
     - Всеобщая амнистия! - шипя и булькая,  повествовал  Изя.  -  Великий
вождь  открыл  двери   узилищ!   Ему   понадобилось   место   для   других
заключенных... - Он заухал и застонал. -  Всех  уголовников  выпустили  до
единого, а я ведь, как известно, уголовник! Даже бессрочников выпустили...
     - Худой стал, - говорила Сельма с жалостью.  -  Все  на  тебе  висит,
облезлый ты сделался какой-то...
     - Так ведь последние  дни  -  три  дня  -  ни  жрать  не  давали,  ни
умываться...
     - Так ты, наверное, есть хочешь?
     - Да нет, ни черта, я тут нажрался...
     Они вошли в кабинет Андрея. Здесь стояла ужасающая жара. Солнце  било
прямо в стекла, и жарко пылал камин. Перед  камином  сидела  на  корточках
шлюшка-секретарша, тоже чумазая,  как  и  Кэнси,  и  старательно  ворочала
кочергой в труде горящей бумаги. Все в кабинете  было  покрыто  копотью  и
черными клочьями бумажного пепла.
     Увидев Андрея, секретарша  вскочила  и  улыбнулась  ему  испуганно  и
заискивающе. "Вот уж не ожидал, что она останется", - подумал  Андрей.  Он
сел за свой стол и виновато, через силу, покивал ей и улыбнулся в ответ.
     - ...Списки всех спецкоров, списки и  адреса  членов  редколлегии,  -
деловито перечислял Кэнси. - Оригиналы всех политических статей, оригиналы
его недельных обзоров...
     - Статьи Дюпена надо сжечь, - сказал Андрей. - Он у нас  был  главный
антиэрвист, по-моему...
     - Уже сжег, - нетерпеливо сказал Кэнси. -  И  Дюпена,  и,  на  всякий
случай, Филимонова...
     - Что вы суетитесь? - сказал Изя весело.  -  Да  ведь  вас  на  руках
носить будут!
     - Это как сказать, - мрачно проговорил Андрей.
     - Да чего там "как сказать"! Хочешь пари? На сто щелбанов!
     - Да подожди, Изя! - сказал Кэнси. - Заткнись ты, ради бога, хоть  на
десять минут!.. Всю переписку с мэрией я уничтожил, а переписку с Гейгером
пока оставил...
     - Протоколы редколлегии! - спохватился Андрей. - За прошлый месяц...
     Он торопливо полез в нижний ящик стола, достал папку  и  протянул  ее
Кэнси. Тот, скривившись, перебросил несколько листков.
     - Да-а-а... - сказал он, качая головой: - Это я забыл... Вот как  раз
выступление Дюпена... - Он шагнул к камину и  швырнул  папку  в  огонь.  -
Перемешивайте,  перемешивайте!  -  раздраженно  приказал  он   секретарше,
которая слушала начальство, приоткрывши рот.
     В  дверях  появился  заведующий  отделом  писем,   потный   и   очень
возбужденный. На руках перед собой он тащил кипу каких-то папок,  прижимая
их сверху подбородком.
     - Вот... - пропыхтел он, с грохотом сваливая кипу возле камина. - Тут
какие-то социологические опросы, я даже  разбираться  не  стал...  Вижу  -
фамилии, адреса... Господи, шеф, что с вами?
     - Привет, Денни, - сказал Андрей. - Спасибо, что вы остались.
     - Глаз цел? - спросил Денни, вытирая со лба пот.
     - Цел, цел... - успокоил его Изя. -  Вы  все  не  то  уничтожаете,  -
объявил он. - Вас ведь никто не  тронет:  вы  -  желтоватая  оппозиционная
либеральная  газетка.  Вы  просто  перестанете   быть   оппозиционными   и
либеральными...
     - Изя, - сказал Кэнси. - Я тебя  в  последний  раз  прошу:  перестань
трепаться, иначе я тебя выкину вон.
     - Да не треплюсь я! - сказал Изя с досадой. - Дай кончить! Вы письма,
письма уничтожьте! Вам же писали, наверное, умные люди...
     Кэнси воззрился на него.
     - Ч-черт!.. - прошипел он и выскочил из  кабинета.  Денни  устремился
следом, продолжая на ходу вытирать лицо и шею.
     - Ничего не понимаете! - сказал Изя. - Вы же тут  все  -  кретины.  А
опасность грозит только умным людям.
     - Что кретины - то кретины... - сказал Андрей. - Это ты прав.
     - Ага! Умнеешь! - воскликнул Изя, размахивая  искалеченной  рукой.  -
Зря. Это опасно! Вот в этом-то и заключается вся  трагедия.  Сейчас  очень
много людей поумнеет, но поумнеет недостаточно. Они не успеют понять,  что
сейчас надо как раз притворяться дурачком...
     Андрей посмотрел на Сельму. Сельма глядела  на  Изю  с  восторгом.  И
секретарша тоже глядела на Изю с восторгом. А Изя стоял, расставив ноги  в
тюремных башмаках, небритый, грязный,  расхлюстанный,  рубашка  из  штанов
вылезла, на ширинке не хватало пуговиц, - стоял во всей своей красе, такой
же, как всегда, нисколечко  не  изменившийся,  -  и  разглагольствовал,  и
поучал. Андрей вылез  из-за  стола,  подошел  к  камину,  присел  рядом  с
секретаршей и, отобрав у нее кочергу,  принялся  ворошить  и  перекапывать
неохотно горящую бумагу.
     - ...А поэтому, - поучал Изя, - уничтожать надо вовсе  не  просто  те
бумаги, где ругают нашего вождя. Ругать тоже можно по-разному.  Уничтожать
же надо бумаги, написанные умными людьми!..
     В кабинет просунулся Кэнси и крикнул:
     -  Слушайте,  помог  бы  кто-нибудь...  Девочки,  что  вы  здесь  зря
околачиваетесь, а ну идите за мной!
     Секретарша сейчас же вскочила и, на  ходу  поправляя  перекрутившуюся
юбчонку, выбежала вон. Сельма постояла, словно ожидая, что  ее  остановят,
потом вдавила окурок в пепельницу и тоже вышла.
     - ...А вас никто  не  тронет!  -  продолжал  разглагольствовать  Изя,
ничего не видя и не слыша, как глухарь на току. -  Вас  еще  поблагодарят,
подбросят вам бумаги, чтобы  вы  повысили  тираж,  повысят  вам  оклады  и
расширят штат... И только потом,  если  вам  вздумается  вдруг  брыкаться,
только тогда вас возьмут за штаны и уж тут несомненно припомнят вам все  -
и вашего Дюпена, и вашего Филимонова, и все ваши  либерально-оппозиционные
бредни... Но только зачем вам брыкаться?  Вы  и  не  подумаете  брыкаться,
наоборот!..
     - Изя, - сказал Андрей, глядя в огонь. - Почему ты  тогда  не  сказал
мне, что у тебя было и папке?
     - Что?.. В какой папке?.. Ах, в той...
     Изя вдруг как-то сразу притих, подошел к камину и сел рядом с Андреем
на корточки. Некоторое время они молчали. Потом Андрей сказал:
     -  Конечно,  я  был  тогда  ослом.  Полнейшим   болваном.   Но   ведь
сплетником-то и трепачом я уж никак не был. Это уж  ты  должен  был  тогда
понять...
     - Во-первых, ты не был болваном, - сказал Изя. - Ты был хуже. Ты  был
оболваненный. С тобой ведь по-человечески  разговаривать  было  нельзя.  Я
знаю, я ведь и сам долгое время  был  таким...  А  потом  -  при  чем  тут
сплетни? Такие вещи, согласись, простым гражданам знать ни  к  чему.  Этак
все, к чертовой матери, в разнос может пойти...
     - Что?  -  сказал  Андрей  растерянно.   -   Из-за   твоих   любовных
записочек?..
     - Каких любовных записочек?
     Некоторое время они изумленно глядели друг другу в глаза.  Потом  Изя
осклабился:
     - Господи, ну конечно же... С чего это я взял, что он  тебе  все  это
расскажет? Зачем это ему - рассказывать? Он же  у  нас  орел,  вождь!  Кто
владеет информацией, тот владеет миром, - это он хорошо у меня усвоил!..
     - Ничего не понимаю, -  пробормотал  Андрей  почти  с  отчаянием.  Он
чувствовал, что сейчас узнает еще  что-то  мерзкое  об  этом  и  без  того
мерзком деле. - О чем ты говоришь? Кто - он? Гейгер?
     - Гейгер, Гейгер, -  покивал  Изя.  -  Наш  великий  Фриц...  Значит,
любовные записочки были у меня в папке? Или, может быть,  компрометирующие
фотографии? Ревнивая вдова и бабник Кацман... Правильно, такой протокол  я
тоже им подписал...
     Изя, кряхтя, поднялся и принялся ходить по кабинету, потирая  руки  и
хихикая.
     - Да, - сказал Андрей. - Так он мне и сказал. Ревнивая вдова. Значит,
это было вранье?
     - Ну, конечно, а ты как думал?
     -  Я  поверил,  -  сказал  Андрей  коротко.  Он  стиснул  зубы  и   с
остервенением заворочал кочергой в камине. - А что там было на самом деле?
- спросил он.
     Изя молчал. Андрей оглянулся. Изя стоял, медленно потирая руки,  и  с
застывшей улыбкой глядел на него остекленевшими глазами.
     - Интересно получается... - проговорил он  неуверенно.  -  Может,  он
просто забыл? То есть не то чтобы забыл... - Он вдруг сорвался с  места  и
снова присел на корточки рядом с Андреем.  -  Слушай,  я  тебе  ничего  не
скажу, понял? И если тебя спросят, то так и  отвечай:  ничего  не  сказал,
отказался.  Сказал  только,  что  дело  касается   одной   большой   тайны
Эксперимента, сказал, что опасно эту тайну знать. И еще показал  несколько
запечатанных конвертов и, подмигивая, объяснил, что конверты  эти  раздаст
верным людям и что конверты эти  будут  вскрыты  в  случае  его,  Кацмана,
ареста или, скажем, неожиданной кончины. Понимаешь? Имен верных  людей  не
назвал. Вот так и скажешь, если спросят.
     - Хорошо, - медленно сказал Андрей, глядя в огонь.
     - Это будет правильно... - проговорил Изя,  тоже  глядя  в  огонь.  -
Только вот если тебя бить будут... Румер - это, знаешь, сволочь какая... -
Его передернуло. - А может, и не спросит никто.  Не  знаю.  Это  все  надо
обдумать. Так, сразу, и не сообразишь.
     Он замолчал. Андрей все размешивал  жаркую,  переливающуюся  красными
огоньками кучу, и через некоторое время Изя снова принялся подбрасывать  в
камин пачки бумаг.
     - Сами папки не бросай, - сказал Андрей. - Видишь, плохо  горят...  А
ты не боишься, что ту папку найдут?
     - А чего мн