имаешь,
сто сорок один. А торшер мы списали на ту драку... Одного  не  понимаю,  -
продолжал он, следя, как Виктор отсчитывает деньги. - Чем это  ты  зеркало
раскокал? Здоровенное зеркало, в два пальца толщиной. Головой  ты  в  него
бился, что ли?
     - Чьей? - хмуро спросил Виктор.
     - Ладно, не горюй,  -  сказал  Тэдди,  принимая  деньги.  -  Напишешь
статеечку, реабилитируешься, гонорарчик отхватишь,  вот  и  все  окупится.
Налить еще?
     - Не надо, потом... Я еще подойду, когда поужинаю, - сказал Виктор  и
пошел на свое место.
     В ресторане все было как обычно - полутьма, запахи,  звон  посуды  на
кухне,  очкастый  молодой  человек  с  портфелем,  спутником  и   бутылкой
минеральной воды; согбенный  доктор  Р.  Квадрига,  прямой  и  подтянутый,
несмотря на насморк, Павор, расплывшийся в  кресле  Голем  с  разрыхленным
носом спившегося пророка. Официант.
     - Миноги, - сказал Виктор. - Бутылку пива. И чего-нибудь мясного.
     - Доигрались, - сказал Павор с упреком. - Говорил  я  вам  -  бросьте
пьянствовать.
     - Когда это вы мне говорили? Не помню.
     - А до чего ты доигрался? - осведомился доктор Р. Квадрига.  -  Убил,
наконец, кого нибудь?
     - А ты тоже ничего не помнишь? - спросил его Виктор.
     - Это насчет вчерашнего?
     - Да,  насчет  вчерашнего...  Напился  как  зюзя,  -  сказал  Виктор,
обращаясь к Голему, - загнал господина полицмейстера в клозет...
     - А-а! - сказал Р. Квадрига. - Это все  вранье.  -  Я  так  и  сказал
следователю. Сегодня утром ко мне приходил следователь. Понимаете - изжога
зверская, голова трещит, сижу, смотрю в окно, и тут является эта дубина  и
начинает шить дело...
     - Как вы сказали? - спросил Голем. - Шить?
     - Ну да, шить, -  сказал  Р._Квадрига,  протыкая  воображаемой  иглой
воображаемую материю. - Только не штаны, а дело... Я ему прямо сказал: все
вранье, вчера я весь вечер просидел в ресторане, все было тихо,  прилично,
как всегда, никаких скандалов, словом, скучища... Обойдется,  -  ободряюще
сказал он Виктору. - Подумаешь. А зачем ты это сделал? Ты его не любишь?
     - Давайте об это не будем - предложил Виктор.
     - Так о чем же мы будем? - спросил Р. Квадрига обиженно. -  Эти  двое
все время препираются, кто кого  не  пускает  в  лепрозорий.  В  кои  веки
случилось что-то интересное, и сразу - не будем.
     Виктор откусил половину миноги, пожевал, отхлебнул пива и спросил:
     - Кто такой генерал Пферд?
     - Лошадь, - сказал Р. Квадрига. - Конь. Дер Пферд. Или дас.
     - А все-таки, - настаивал Виктор. - Знает кто-нибудь такого генерала?
     - Когда я служил в  армии,  -  сказал  доктор  Р._Квадрига,  -  нашей
дивизией командовал генерал от инфантерии Аршман.
     - Ну и что? - спросил Виктор.
     - Арш по-немецки - задница, - сообщил молчавший до сих пор  Голем.  -
Доктор шутит.
     - А где вы слыхали про генерала Пферда? - спросил Павор.
     - В кабинете у полицмейстера, - ответил Виктор.
     - Ну и что?
     - Ну и все. Так никто не знает? Ну и прекрасно. Я просто так спросил.
     - А фельдфебеля звали Баттокс, - заявил Р.  Квадрига.  -  Фельдфебель
Баттокс.
     - Английский вы тоже знаете? - спросил Голем.
     - Да, в этих пределах, - ответил Р. Квадрига.
     - Давайте выпьем, - предложил Виктор. - Официант, бутылку коньяка.
     - Зачем же бутылку? - спросил Павор.
     - Чтобы хватило на всех.
     - Опять учините какой-нибудь скандал.
     - Да бросьте вы, Павор, - сказал Виктор. - Тоже мне абстинент.
     - Я не абстинент, - возразил Павор. - Я люблю  выпить  и  никогда  не
упускаю случая выпить, как  и  полагается  настоящему  мужчине.  Но  я  не
понимаю, зачем напиваться. И уж совершенно ни к чему, по-моему, напиваться
каждый вечер.
     - Опять он здесь, - сказал Р. Квадрига с отчаянием. - И когда успел?
     - Мы не будем напиваться, - сказал Виктор, разливая всем коньяк. - Мы
просто выпьем. Как сейчас  это  делает  половина  нации.  Другая  половина
напивается, ну и бог с ней, а мы просто выпьем.
     - В том-то и дело, - сказал Павор. - Когда по стране идет  поголовное
пьянство, и не только по стране, по всему миру, каждый порядочный  человек
должен сохранять благоразумие.
     - Вы искренно полагаете нас порядочными людьми? - спросил Голем.
     - Во всяком случае культурными.
     - По-моему, - сказал Виктор, - у культурных  людей  больше  оснований
напиваться, чем у некультурных.
     - Возможно, - согласился Павор. - Однако  культурный  человек  обязан
держать себя в рамках. Культура обязывает...  Мы  вот  сидим  здесь  почти
каждый вечер, болтаем, пьем, играем в кости. А сказал кто-нибудь из нас за
это  время  что-нибудь,  пусть  даже  не  умное,  но  хотя  бы  серьезное?
Хихиканье, шуточки... одно хихиканье да шуточки...
     - А зачем - серьезное? - спросил Голем.
     - А затем, что все валится в пропасть, а мы хихикаем и шутим.  Пируем
во время чумы. По-моему, стыдно, господа.
     - Ну,  хорошо,  Павор,  -  примирительно  сказал  Виктор.  -  Скажите
что-нибудь серьезное. Пусть не умное, но серьезное.
     - Не желаю серьезного, - объявил доктор Р. Квадрига. - Пиявки. Кочки.
Фу!
     - Цыц! - сказал  ему  Виктор.  -  Дрыхни  себе...  Правильно,  Голем,
давайте поговорим хоть  раз  о  чем-нибудь  серьезном.  Павор,  начинайте,
расскажите нам про пропасть.
     - Опять хихикаете? - сказал Павор с горечью.
     - Нет, - сказал Виктор. - Честное слово - нет.  Я  ироничен  -  может
быть. Но это происходит потому, что всю свою  жизнь  я  слышу  болтовню  о
пропастях.  Все  утверждают,  что  человечество  катится  в  пропасть,  но
доказать ничего не могут. И на поверку всегда оказывается, что  весь  этот
философский пессимизм - следствие семейных неурядиц или нехваткой денежных
знаков...
     - Нет, - сказал Павор. -  Нет...  Человечество  валится  в  пропасть,
потому, что человечество обанкротилось...
     - Нехватка денежных средств, - пробормотал Голем.
     Павор не обратил на  него  внимания.  Он  обращался  исключительно  к
Виктору, говорил, нагнув голову и глядя исподлобья.
     -  Человечество  обанкротилось  биологически  -  рождаемость  падает,
распространяется рак, слабоумие, неврозы, люди превратились в  наркоманов.
Они  ежедневно  заглатывают  сотни   тонн   алкоголя,   никотина,   просто
наркотиков, они начали с  гашиша  и  кокаина  и  кончили  ЛСД.  Мы  просто
вырождаемся. Естественную природу мы уничтожили, а искусственная уничтожит
нас. Далее... мы  обанкротились  идеологически  -  мы  перебрали  уже  все
философские системы  и  все  их  дискредитировали,  мы  перепробовали  все
мыслимые системы морали, но остались такими же  аморальными  скотами,  как
троглодиты. Самое страшное в том, что вся серая человеческая масса в  наши
дни остается той же сволочью, какой была всегда. Она постоянно  требует  и
жаждет богов, вождей, порядка, и каждый раз,  когда  она  получает  богов,
вождей и порядок, она делается недовольной, потому что на  самом  деле  ни
черта ей не надо, ни богов, ни порядка, а надо ей хаоса анархии,  хлеба  и
зрелищ. Сейчас она скована железной  необходимостью  еженедельно  получать
конвертик с зарплатой, но эта необходимость ей претит, и она уходит от нее
каждый вечер в алкоголь и  наркотики...  Да  черт  с  ней,  с  этой  кучей
гниющего дерьма, она смердит и воняет десять тысяч лет и ни на что  больше
не годится, кроме как смердеть и  вонять.  Страшное  другое  -  разложение
захватывает нас с вами, людей с большой буквы,  личностей.  Мы  видим  это
разложение и воображаем, будто оно нас  не  касается,  но  оно  все  равно
отравляет нас безнадежностью, подтачивает нашу волю, засасывает...  А  тут
еще это проклятье - демократическое воспитание: эгалитэ,  фратерните,  все
люди - братья, все из одного теста... Мы постоянно  отождествляем  себя  с
чернью и ругаем себя, если случается нам обнаружить, что мы умнее ее,  что
у нас иные запросы, иные цели в жизни. Пора это понять и сделать выводы  -
спасаться пора.
     - Пора выпить, - сказал Виктор. Он уже  пожалел,  что  согласился  на
серьезный разговор с санитарным инспектором. Было  неприятно  смотреть  на
Павора. Павор слишком  разгорячился,  у  него  даже  глаза  закосили.  Это
выпадало из  образа,  а  говорил  он,  как  все  агенты  пропастей,  лютую
банальщину. Так и хотелось ему сказать: бросьте срамиться, Павор, а  лучше
повернитесь-ка профилем и иронически усмехнитесь.
     - Это все, что вы мне можете ответить? - осведомился Павор.
     - Я могу вам еще посоветовать. Побольше иронии, Павор. Не  горячитесь
так. Все равно вы ничего не можете. А если бы и могли, то не  знали  бы  -
что.
     Павор иронически усмехнулся.
     - Я-то знаю, - сказал он.
     - Ну-с?
     - Есть только одно средство прекратить разложение...
     - Знаем, знаем,  -  легкомысленно  сказал  Виктор.  -  Нарядить  всех
дураков в золотые рубашки и пустить маршировать.  Вся  Европа  у  нас  под
ногами. Было.
     - Нет, - сказал  Павор.  -  Это  только  отсрочка.  А  решение  одно:
уничтожить массу.
     - У вас сегодня прекрасное настроение, - сказал Виктор.
     - Уничтожить девяносто процентов населения, - сказал Павор.  -  Может
быть, даже девяносто пять. Масса выполнила свое назначение - она  породила
из своих недр цвет человечества, создавший цивилизацию. Теперь она мертва,
как гнилой картофельный клубень, давший жизнь новому  кусту  картофеля.  А
когда покойник начинает гнить, его пора закапывать.
     - Господи, - сказал Виктор. - И все это  только  потому,  что  у  вас
насморк и нет пропуска в лепрозорий? Или, может быть, семейные неурядицы?
     - Не притворяйтесь дураком, - сказал Павор. -  Почему  вы  не  хотите
задуматься над вещами, которые вам отлично известны? Из-за чего  извращают
самые светлые идеи? Из-за тупости серой массы.  Из-за  чего  войны,  хаос,
безобразия? Из-за тупости серой массы, которая выдвигает правительства, ее
достойные. Из-за чего Золотой Век так же безнадежно далек от нас, как и во
времена оного?  Из-за  тупости,  косности  и  невежества  серой  массы.  В
принципе этот, как его... был прав, подсознательно  прав,  он  чувствовал,
что на земле слишком много лишнего. Но он был порождением  серой  массы  и
все испортил. Глупо было затевать  уничтожение  по  расовому  признаку.  И
кроме того, у него не было настоящих средств уничтожения.
     - А по какому признаку собираетесь уничтожать вы? - спросил Виктор.
     - По признаку незаметности, - ответил  Павор.  -  Если  человек  сер,
незаметен, значит, его надо уничтожить.
     - А кто будет определять, заметный это человек или нет?
     - Бросьте, это детали. Я вам излагаю принцип, а кто, что  и  как  это
детали.
     - А чего это ради вы связались  с  бургомистром?  -  спросил  Виктор,
которому Павор надоел.
     - То есть?
     - На кой черт вам этот  судебный  процесс?  Молчите,  Павор!  И  ведь
всегда так с  вами,  со  сверхчеловеками.  Собираетесь  перепахивать  мир,
меньше, чем на три миллиарда трупов не  согласны,  а  тем  временем  -  то
беспокоитесь о чинах,  то  от  триппера  лечитесь,  то  за  малую  корысть
помогаете сомнительным людям обделывать темные делишки.
     - Вы все-таки полегче, - сказал Павор. Видно было, что он  взбесился.
- Вы же сам пьяница и бездельник...
     - Во всяком случае, я не затеваю  дутых  политических  процессов,  не
берусь переделывать мир.
     - Да, - сказал Павор. -  Вы  даже  на  это  не  способны,  Банев.  Вы
всего-навсего богема, то-есть, короче говоря, подонок,  дешевый  фразер  и
дерьмо. Вы сами не знаете, чего вы хотите и делаете только то,  что  хотят
от вас. Потакаете желаниям  таких  же  подонков,  как  вы,  и  воображаете
поэтому, что вы потрясатель  основ  и  свободный  художник.  А  вы  просто
поганый рифмач, из тех, которые расписывают общественные сортиры.
     - Все это правильно, - согласился Виктор. - Жалко только, что  вы  не
сказали этого раньше. Понадобилось вас обидеть, чтобы вы это сказали.  Вот
и получается, что вы - гаденькая  личность,  Павор.  Всего  лишь  один  из
многих.  И  если  будут  уничтожать,  то  и  вас  уничтожат.  По  принципу
незаметности: философствующий санитарный инспектор? В печку его!
     Интересно,  как  мы  выглядим   со   стороны,   подумал   он.   Павор
отвратителен... Ну и улыбочка! Что это с ним сегодня? А Квадрига спит, что
ему ссоры, серая масса и вся эта философия... А Голем  развалился,  как  в
театре, рюмочка в пальцах, рука за спинкой кресла, ждет  кто  кому  и  чем
врежет. Что-то Павор долго молчит... Аргумент подбирает, что ли?
     - Ну, хорошо, - сказал, наконец, Павор. - Поговорили и будет.
     Улыбочка у него исчезла, глаза снова сделались как у штурмбаннфюрера.
Он бросил на стол кредитку, допил коньяк  и,  не  прощаясь,  ушел.  Виктор
почувствовал приятное разочарование.
     - Все-таки для писателя вы  отвратительно  разбираетесь  в  людях,  -
сказал Голем.
     - Это не мое дело, - сказал Виктор легко. - Пусть в людях разбираются
психологи из департамента  безопасности.  Мое  дело  улавливать  тенденции
повышенным чутьем художника... И к чему вы это говорите?  Опять  "Виктуар,
перестаньте бренчать"?
     - Я вас предупреждал, не трогайте Павора.
     - Какого черта, - сказал Виктор. - Во-первых, я его не трогал. Это он
меня трогал. А во-вторых он свинья. Вы знаете, что он помогает бургомистру
упечь вас под суд?
     - Догадываюсь.
     - Вас это не волнует?
     - Нет. Руки у них коротки. То-есть, у бургомистра руки коротки,  и  у
суда.
     - А у Павора?
     - А у Павора - руки длинные, - сказал Голем. - И поэтому  перестаньте
при нем бренчать. Вы же видите, что я при нем не бренчу.
     - Интересно, при ком вы бренчите, - проворчал Виктор.
     - При вас я иногда  бренчу.  У  меня  к  вам  слабость.  Налейте  мне
коньяку.
     - Прошу, - Виктор налил. - Может, разбудим Квадригу? Что он, в  самом
деле, не защитил меня от Павора.
     - Нет, не надо его будить. Давайте поговорим. Зачем вы впутываетесь в
эти дела? Кто вас просил угонять грузовик?
     - Мне так захотелось, - сказал Виктор. - Свинство задерживать  книги.
И потом, меня расстроил бургомистр. Он покусился на  мою  свободу.  Каждый
раз, когда покушаются на мою  свободу,  я  начинаю  хулиганить...  Кстати,
Голем, а может генерал Пферд заступиться за меня перед бургомистром?
     - Чихал он на вас вместе с бургомистром, - сказал  Голем.  -  У  него
своих забот хватает.
     - А вы ему скажите, пусть заступится. А не  то  я  напишу  разгромную
статью против вашего  лепрозория,  как  вы  кровь  христианских  младенцев
используете для лечения очковой болезни. Вы  думаете,  я  не  знаю,  зачем
мокрецы приваживают  детишек?  Они,  во-первых,  сосут  из  них  кровь,  а
во-вторых  -  растлевают.  Опозорю  вас  перед  всем  миром.  Кровосос   и
растлитель под маской врача, - Виктор чокнулся с Големом и выпил. -  Между
прочим, я говорю  серьезно.  Бургомистр  принуждает  меня  написать  такую
статью. Вам, конечно, это тоже известно.
     - Нет, - сказал Голем. - Но это не существенно.
     - Я вижу, вам все не существенно,  -  сказал  Виктор.  -  Весь  город
против вас -  не  существенно.  Вас  отдают  под  суд  -  не  существенно.
Санитарный инспектор Павор раздражен вашим поведением  -  не  существенно.
Модный писатель Банев тоже раздражен и готовит гневное перо - опять же  не
существенно.  Может  быть,  генерал  Пферд  -  это   псевдоним   господина
Президента? Кстати, этот всемогущий генерал знает, что вы - коммунист?
     - А почему раздражен писатель Банев?  -  спокойно  спросил  Голем.  -
Только не орите так, Тэдди оборачивается.
     - Тэдди -  наш  человек,  -  возразил  Виктор.  -  Впрочем,  он  тоже
раздражен - его заели мыши. - Он  насупил  брови  и  закурил  сигарету.  -
Погодите, что это вы меня спрашивали... А, да. Я раздражен потому, что  вы
не пустили меня в лепрозорий. Все-таки я  совершил  благородный  поступок.
Пусть даже глупый, но ведь все благородные поступки глупы. И еще раньше  я
носил мокреца на спине.
     - И дрался за него, - добавил Голем.
     - Вот именно. И дрался.
     - С фашистами, - сказал Голем.
     - Именно с фашистами.
     - А у вас пропуск есть? - спросил Голем.
     - Пропуск...  Вот  Павора  вы  тоже  не  пускаете,  и  он  на  глазах
превратился в демофоба.
     - Да, Павору здесь не везет, - сказал Голем. -  Вообще  он  способный
работник, но здесь у него ничего не получается. Я все жду, когда он начнет
делать глупости. Кажется, уже начинает.
     Доктор Р. Квадрига поднял взлохмаченную голову и сказал:
     - Крепко. Вот пойду, и там посмотрим. Дух вон. - Голова его снова  со
стуком упала на стол.
     - А все-таки, Голем, - сказал Виктор, понизив голос.  -  Это  правда,
что вы коммунист?
     - Мне помнится, компартия у нас запрещена, - заметил Голем.
     - Господи, - сказал Виктор. - А какая партия у нас разрешена? Я же не
о партии спрашиваю, а о вас...
     - Я, как видите, разрешен, - сказал Голем.
     - В общем, как хотите, -  сказал  Виктор.  -  Мне-то  все  равно.  Но
бургомистр... впрочем, на бургомистра вам наплевать. А вот если  дознается
генерал Пферд?
     - Но мы же ему не  скажем,  -  доверительно  шепнул  Голем.  -  Зачем
генералу вдаваться в такие  мелочи?  Знает  он,  что  есть  лепрозорий,  в
лепрозории - какой-то Голем, мокрецы какие-то, ну и ладно.
     -  Странный  генерал,  -  задумчиво  сказал  Виктор.  -  Генерал   от
лепрозория... Между прочим, с мокрецами  у  него  скоро,  наверное,  будут
неприятности. Я это чувствую повышенным чутьем художника. В  нашем  городе
прямо-таки свет клином сошелся на мокрецах.
     - Если бы только в городе, - сказал Голем.
     - А в чем дело? Это же просто  больные  люди,  и  даже,  кажется,  не
заразные.
     - Не хитрите, Виктор. Вы прекрасно знаете, что это не просто  больные
люди. Они даже заразные не совсем просто.
     - То есть?
     - То есть Тэдди, например, заразиться от них не может.  И  бургомистр
не может, не говоря уже о полицмейстере. А кто-нибудь другой может.
     - Вы, например.
     Голем взял бутылку, с удовольствием посмотрел ее  на  свет  и  разлил
коньяк.
     - Я тоже не могу. Уже... Не знаю.  Вообще  все  это  -  гипотеза.  Не
обращайте внимания.
     - Не обращаю, - грустно сказал Виктор. - А чем они еще необыкновенны?
     - Чем они необыкновенны? - повторил Голем. - Вы могли сами  заметить,
Виктор, что все люди делятся на три большие группы. Вернее, две большие, и
одну маленькую. Есть люди, которые не могут жить без прошлого, они целиком
в прошлом, более или менее отдаленном.  Они  живут  традициями,  обычаями,
заветами, они  черпают  в  прошлом  радость  и  пример.  Скажем,  господин
Президент. Чтобы он делал, если бы у нас не было нашего великого прошлого?
На что бы он ссылался и откуда бы  он  взялся  вообще.  Потом  есть  люди,
которые живут настоящим и не желают знать будущего  и  прошлого.  Вот  вы,
например. Все представления о прошлом вам испортил господин  Президент,  в
какое бы прошлое вы не заглянули, везде вам видится все  тот  же  господин
Президент.  Что  же  до  будущего,  вы  не  имеете  о  нем  ни   малейшего
представления, и,  по-моему,  боитесь  иметь...  И,  наконец,  есть  люди,
которые живут  будущим.  В  заметных  количествах  появились  недавно.  От
прошлого они совершенно справедливо не ждут ничего хорошего,  а  настоящее
для них - это только материал для построения будущего,  сырье...  Да  они,
собственно, живут-то уже  в  будущем...  на  островках  будущего,  которые
возникли вокруг них в  настоящем...  -  Голем,  как-то  странно  улыбаясь,
поднял глаза к потолку. - Они умны, - проговорил он  с  нежностью.  -  Они
чертовски умны - в отличие от большинства людей. Они  все  как  на  подбор
талантливы, Виктор. У них странные желания и полностью отсутствуют желания
обыкновенные.
     - Обыкновенные желания - это, например, женщины...