ой
бриллиантов, картин - всего,  что  угодно".  Казалось,  что  для  Айрин  это
смешно. Какой-то русский черный юмор, как будто она соскользнула  в  сточную
канаву и была этому рада - по крайней мере понимала, где она  находится.  "Я
знала, что когда-нибудь встречу янки-цыгана. Гангстер американской мафии!"
   "Я - один. Цыгане и мафия - у них семьи, таборы"
   "Меня сегодня ограбили, а теперь я с гангстером".
   "Ты это говоришь, как будто тебя это радует".
   "Я нашла что-то настоящее. Наконец-то - настоящая Америка".
   "Айрин, это - пустыня".
   Айрин смотрит в окно. "Да".
   "Нью-Мексико - это не только пустыня. Тебе надо побывать в Калифорнии.
   Или в Орегоне".
   "Америка - вся, как пустыня, Джим. Не во что упереться. Когда тебе не  во
что упереться, не чувствуешь давления - это как будто вообще ничего нет.  Ты
можешь кричать и говорить все, абсолютно все - и  никто  даже  не  настучит.
Это... как будто нет воздуха. Как в космосе".
   "Какая вообще жизнь там, в России? Действительно так сильно отличается?"
   Айрин отвечает спокойным, ровным голосом: "Джим, там в  сотни  раз  хуже,
чем американцы могут себе представить".
   "Я был во Вьетнаме. Я много чего повидал".
   "Вы все здесь - невинные дети. Младенцы.  Америка  против  России  -  как
испорченный ребенок в нарядном костюмчике против старого бандита с дубиной".
   Голос ее становится сдавленным.
   "Ты их так сильно ненавидишь?"
   "Они ненавидят вас. В один прекрасный день они раздавят вас, если смогут.
Они ненавидят все свободное, все, что не принадлежит им".
   "А как же Горбачев? С которым они подписывали договор? По TV говорят, что
он - другой".
   "Не может  быть.  Если  бы  он  был  другим  -  он  никогда  не  стал  бы
начальником".
   "Может, он всех обманул? А они были слишком тупы, чтобы заметить?"
   Айрин коротко смеется.
   "Но ты же обманула их? - настаивает Джим. - Ты же вырвалась!"
   "Да, мы вырвались. А что хорошего? Мой муж мертв. Он хотел  сражаться  за
свободу, помочь американцам оставаться свободными. Поэтому мы отправились  в
Лос-Аламос".
   "Да? Почему?"
   "Звездные Войны. Космический щит".
   Джим заходится нервным смехом. "Айрин, только не говори, что ты веришь  в
эту чушь! Ей-Богу, эта хреновина не взлетит и через тысячу лет".
   "Американцы были на Луне! Американцы могут изобрести все!"
   Ранние зимние сумерки скрыли горизонт. Джим включает фары.  "Похоже,  что
вы не угадали, да?"
   "Разработчики "Звездных Войн" не верили моему мужу. Они  думали,  что  он
марксист, прислан шпионить, как Клаус Фукс.  Ему  не  дали  никакой  работы,
вообще никакой! Он был готов подметать, убирать - все, что  угодно.  Он  был
идеалистом".
   "Тогда он пошел не в ту контору. "Звездные Войны" - это просто способ для
правительства перебросить наши деньги в Bell Labs, TRW, General  Dynamics  -
всей этой шайке толстомордых с сигарами".
   "Русские боятся Космического Щита. Они знают, что это сделает их дурацкие
ракеты бесполезными".
   "Послушай, я служил в американской армии. Я чинил такие вещи,  понимаешь?
Вертолеты с восьмидесятидолларовыми  болтами,  которые  любой  кретин  может
купить на углу за десять центов - все это просто перевод денег".
   "Америка  -  богатая  и  свободная,  -  протестует   Айрин.   -   Вьетнам
концентрационный лагерь!"
   "Мда? Тогда как получилось, что нам там надавали по заднице?"
   "Крестьянам промыли мозги марксистской ложью".
   Джим вытирает нос. "Знаешь, Айрин, с тобой не очень легко общаться".
   "Мне это говорили и раньше, в Магнитогорске. Правда горька, да?"
   "Попробуй - узнаешь", - бормочет Джим.
   Она не реагирует. Миля за милей проходят в тишине, но  не  в  напряженной
тишине а в спокойном, почти уютном молчании.
   Ему это нравится. Нравится, что в соседнем кресле сидит сбежавшая русская
вдова со странностями. Она как-то попадает в  его  настроение.  Все  события
складываются во что-то, напоминающее авантюру.
   Ему нравится, что она молчит после того,  как  все  сказала.  Он  сам  не
любитель трепаться. Прошло немало времени с тех пор,  как  он  действительно
говорил с кем-нибудь. Случайные попутчики - но и они нынче стали другими.
   Нет больше улыбающихся хипов, угощающих косячком случайных друзей. Теперь
почти все, кого он подбирал - бедняги, ищущие работу, с  усталыми  голодными
глазами и грустной историей, длинной, как шоссе.
   Постепенно темнеет, мир теряет грани, сворачивается  в  конусы  света  от
фар. Джим чувствует уют. Он любит ехать ночью, в белой блестящей воронке.
   Это его место, здесь мир легко проплывает мимо  под  монотонное  шуршание
шин.
   Он любит быстро ездить по темным дорогам. Никогда не видно далеко вперед,
но каким-то чудом впереди всегда оказывается шоссе. Для  Джима  всегда  было
чудом то, что ночная лента асфальта никогда не кончается внезапно -  и  все,
как когда кончается кассета. Дорога никогда его не подводила.
   Джим протягивает руку, вставляет в магнитофон первую попавшуюся  кассету.
"Sweethearts  of  the  Rodeo".  Джим  видел  их  однажды  по  Country  Music
Television, в отеле в Таксоне. Это сестры. Пара очень симпатичных девиц.
   За последние месяцы он прокрутил эту кассету не меньше пары сотен раз,  и
теперь он не слышал музыку - но она как бы окружала его, как дым.
   "У тебя есть джаз?"
   "Что? Например?"
   "Дюк Эллингтон. Дэйв Брубек. Брубек - великий артист".
   "Я могу слушать почти все. Однако джаза нет. Можно купить  где-нибудь,  в
Эль-Пасо".
   "Я не могу разобрать, что эти женщины поют".
   "Айрин, это не надо понимать. Просто впитывай их".
   Они проезжают ровный, пыльный городок под названием  Эспаньола.  Неоновые
вывески над закусочными и заправками. Джим нашел поворот на 76 шоссе на юг.
   "Я думаю, мы заночуем в Санта-Фе. Тебя это устраивает?"
   "Согласна".
   "Знаешь там дешевые отели?"
   "Нет. Я никогда не была там".
   "Почему? Это же недалеко".
   Она пожимает плечами. "Я никогда много  не  путешествовала.  В  Советском
Союзе с внутренним паспортом много проблем. И у меня никогда не было машины,
и я не умею водить".
   "Не умеешь водить? -  Джим  барабанит  пальцами  по  рулю.  -  А  чем  ты
занимаешься?"
   "Читаю книги. Солженицын, Пастернак, Аксенов, Исаак Бабель..".
   "Звучит угрожающе".
   "Я много узнала про советскую ложь, которой нас пичкали всю жизнь. Не так
просто узнавать правду. Я сидела и думала, пыталась понять.  На  это  уходит
много времени".
   "Да, у тебя такой вид". Джим чувствует к  ней  острую  жалость.  Сидит  в
убогой квартире, читает книги. "У тебя есть тут друзья? Родственники?"
   Айрин качает головой. "Нет, Джим, нет друзей. А у тебя?"
   Джим заерзал в кресле, откинулся. "Ну, я же путешествую..".
   "Джим, у тебя одинокое лицо".
   "Наверное, мне пора побриться".
   "У тебя есть жена, дети?"
   "Нет. Не люблю быть привязанным. Я люблю свободу. Перемещаться,  смотреть
вокруг.".
   Айрин  вглядывается  через  стекло  в  летящие  световые   конусы.   "Да,
произносит наконец. - Очень красиво".
   Они останавливаются размяться в национальном парке к северу от  Санта-Фе.
Джим вдруг начал беспокоиться о том, что кто-то мог  сообщить  в  полицию  о
стрельбе; возможно, кто-то запомнил номер  фургона.  Он  открывает  потайной
ящичек в задней панели, просит Айрин вынуть новые номерные знаки.
   Айрин выбирает колорадские номера, которые  Джим  снял  в  свое  время  с
грузовика в Боулдере. Разумеется, он изменил номер -  перебил  восьмерки  на
нули, потрескавшиеся места подкрасил краской из набора авиамоделистов.
   Все запасные номера были переделаны. У Джима в запасе их было  всегда  не
меньше десятка. Он достиг мастерства в такой переделке, сделал из нее своего
рода искусство. Помогает от скуки.
   Джим электрической отверткой отвинчивает старые номера, вешает новые.
   Он работает на ощупь, Айрин караулит. Джим ломает старые номера пополам и
засовывает в придорожную урну.
   Холодный ночной воздух стекает с невидимых гор, пробирается через  одежду
Джима, сверлит его виски. Джим забирается на водительское  кресло,  кашляет,
трет нос и чувствует себя почти мертвым.
   Он останавливается у  первого  же  мотеля  -  Best  Western  в  пригороде
Санта-Фе. Это двухэтажное сооружение рядом с шоссе, с освещенной вывеской  и
гудроновыми площадками.
   Портье выглядит успокаивающе сонным и скучающим. У  Джима  мало  бумажных
денег,  и  он  решается  использовать  пластик.  Фальшивое  имя,   фальшивое
калифорнийское удостоверение личности - но люди из Visa  пока  не  вычислили
его. Почту Джим получает на адрес своего отца  в  доме  престарелых.  Каждый
месяц он посылает старику немного наличных.
   Джим расписывается, берет медный ключ на  большом  желтом  брелке.  Айрин
подходит к сигаретному автомату в холле, внимательно и осторожно отсчитывает
четвертаки и дергает ручку. В ее взгляде  ожидание  чуда,  как  у  игрока  в
Лас-Вегасе. Выскакивает пачка "Мальборо" в целлофане. Айрин  забирает  ее  с
тихой улыбкой.
   Джим чувствует ее восторг, несмотря на боль  в  верхушках  легких.  Айрин
радуется всему, как ребенок. Жаль, что у него мало наличных -  приятно  было
бы сунуть ей в руки хрустящую пятидесятидолларовую бумажку.
   Джим загоняет фургон на стоянку, мимо "датсунов" и "хонд",  мимо  дверей,
залитых желтым холодным светом.
   Он находит комнату 1411 - за  металлической  лестницей.  Отпирает  дверь,
включает свет. Две кровати. Хорошо. "Господи, как мне хреново... Ты  пойдешь
в ванную? Я собираюсь в горячий душ".
   Айрин присаживается на одну из кроватей, рассматривает пачку сигарет.
   "Что?"
   "Все в порядке? Хочешь Кока-колы? Мы можем заказать еду".
   Она кивает. "Все хорошо, Джим". В ее взгляде ясно читается,  что  не  все
хорошо. Когда она прыгнула в фургон, ей не пришло в голову - как, впрочем, и
ему - что в конце концов они будут спать вместе.
   Джим думает, что надо бы присесть рядом и все это с ней обсудить.  Но  он
устал, ему плохо, и ему никогда не удавались Большие Серьезные  Разговоры  с
женщинами. Он был уверен, что, стоит начать Большой  Серьезный  Разговор,  и
конца этому не будет.
   Джим  запирается   в   ванной,   открывает   скрипучий   кран.   Жесткая,
металлическая вода из глубоких пустынных скважин, как гвозди...
   Джим  лежит  в  потрескавшейся  ванне,  осторожно  смачивает  измученный,
пересохший нос, думает о ней. Думает о том, чего она хочет  на  самом  деле,
хочет ли она чего-нибудь, какое отношение это все  имеет  к  нему.  Что  она
делает там, в комнате... Возможные варианты: a) она звонит в полицию, b) она
испугалась и убежала, c) ждет его с  пистолетом  наизготовку,  или  даже  d)
лежит обнаженная в кровати  под  простыней,  натянутой  до  подбородка  и  с
ожидающим выражением лица. Наверное, d) - худший вариант. Он не готов к  d),
это слишком серьезный шаг... уже засыпая, он понимает, что  уже  забыл,  что
было под a) и b)...
   Джим совершает нечеловеческое усилие, вылезает из ванны,  кожа  горит,  в
голове шум. Вытирается, влезает в несвежие джинсы и майку. Открывает дверь.
   Айрин сидит в единственном кресле,  около  лампы  и  читает  гидеоновскую
Библию. В комнате холод - она не включила термостат. Возможно, не знала как.
   Джим включает его на максимальную температуру, дрожа, влезает в  одну  из
кроватей.
   Айрин смотрит на него поверх Библии. "Джим, ты очень болен?"
   "Да. Извини, так получилось".
   Она закрывает Библию, заложив страницу пальцем. "Я могу тебе помочь?"
   "Нет. Спасибо. Мне просто надо немного поспать". Он натягивает одеяло, но
дрожь  все  не  проходит.  Смотрит  на  нее  слезящимися  глазами,  пытается
заставить себя думать. "Ты, наверное, голодна? Знаешь, как заказать пиццу?"
   Айрин показывает ему пакетик крекеров. "Да, - говорит Джим,  -  это  тоже
вкусно".
   "Я давно хотела прочитать эту книгу!",  -  говорит  Айрин,  в  голосе  ее
удовлетворение. Она открывает пакетик с крекерами и углубляется в Библию.
   Джим  просыпается  в  сухом,  перегретом   воздухе,   встает,   выключает
термостат.  Айрин  садится  в  кровати,  еще  не   полностью   проснувшаяся,
испуганная и  потерянная.  Видно,  что  она  уснула  с  мокрыми  после  душа
волосами. "Привет", - хрипит Джим и идет в ванную.
   Он пытается прокашляться, чистит зубы, собирает волосы в конский хвост.
   Бреется.
   Когда он выходит, Айрин уже одета и причесывается перед зеркалом.
   Одежда на ней та же, что и вчера - другой нет.
   Между ними ничего не решилось, но страха стало меньше - в  конце  концов,
они успешно провели ночь, более-менее вместе -  и  обошлось  без  насилия  и
перестрелок.
   "Ты как?", - спрашивает Джим.
   "Спасибо, все хорошо".
   "Отлично. Сегодня мы отправляемся  в  Санта-Фе,  по  дороге  возьмем  еще
денег".
   Они завтракают в пончиковой,  делают  три  остановки  у  телефонов.  Джим
предпочитает телефоны у шоссе - так легче сматываться.
   Оказывается, он уже вскрывал эти телефоны раньше  -  Штуковина  оставляет
почти незаметные характерные царапинки. По виду этим  царапинкам  не  меньше
трех лет.
   Джим останавливается у пригородного отделения  банка  и  отправляет  туда
Айрин со звенящей сумкой. Возвращается она с четырьмя двадцатками и победной
улыбкой. "Отлично", - говорит он ей, дает ей одну бумажку и прячет остальные
три в кошелек. "Они задавали вопросы?"
   "Нет".
   "Обычно так и бывает. Испугалась?"
   "Нет". Она извлекает из сумки гидеоновскую Библию. "Джим, я украла ее".
   "Ты украла гидеоновскую Библию?!"
   "Да. Как цыганка".
   "Да... В следующий раз ты срежешь этикетки с матрасов".
   Она задумалась над его словами. "Хорошо,  Джим".  Это  должно  было  быть
смешным, но ему почему-то стало очень грустно.
   После обеда они обработали еще три телефона.  Больше,  чем  обычно  -  но
двоим и нужно больше. В придорожном магазинчике Джим купил им новые  джинсы,
рубашки и носки.
   У кассы он вдруг замечает дешевую соломенную ковбойскую шляпу и  покупает
ее. Надевает ее на голову Айрин.  Она  все  равно  выглядит  дикой  и  почти
отчаявшейся - но теперь очень по-американски, времен Великой Депрессии.
   Может быть, она и страшна - но Джима это не очень волнует. Он знает,  что
настоящие женщины не похожи на девочек из телевизора.
   Да и сам он выглядит страшновато. Бывают дни, когда он смотрит на себя  в
зеркало и  думает  -  что  же  случилось?  Тогда  он  выглядит  загнанным  и
испуганным неудачником с глубокими морщинами  вокруг  глаз.  Любому  копу  и
служащему мотеля по всей Америке сразу должно быть ясно - жулик. В такие дни
он просто не выходит из фургончика, прячется за тонированными стеклами  -  и
едет.
   Вечером они выезжают из Санта-Фе  по  шоссе  25  на  Юг.  Горы  сменяются
равнинами. Около десяти вечера они подъезжают к Альбукерку,  останавливаются
в маленьком мотеле. Заведение пятидесятых годов под названием Sagebrush.
   Тридцать лет назад оно обслуживало огромные грузовики  и  сияющие  хромом
универсалы. Теперь вокруг мотеля разросся город, вместо огромных  грузовиков
используются самолеты - и теперь здесь грустные женатые  пьяницы  обманывают
друг друга. Резные рамы ковбойских картин покрылись пылью.
   Джим чувствует себя немного лучше, не таким разбитым и  усталым  -  и  он
приносит из фургончика свои  игрушки.  Видеомагнитофон  с  коробкой  кассет,
"макинтош" с модемом и жестким диском. Включает подавитель помех  в  розетку
около одной из кроватей.
   Айрин садится на край матраса, вглядывается  в  телевизор.  "Когда  мы  в
ГУЛАГе наматывали портянки - не беспокоились о помехах".
   "Да уж... Сейчас  я  уберу  эту  чушь  с  экрана.  Поразвлекаемся".  Джим
подключает кабель к телевизору, включает видеомагнитофон. На экране  шипение
серого снега. "Видела такую штуку?"
   "Конечно. Видео, - она произносит это слово как "вииди-о". - Я знаю,  как
им пользоваться".
   "А как насчет "макинтоша"? Видела когда-нибудь такое?"
   "Мой муж был инженером, он знал все про компьютеры".
   "Это хорошо".
   "Он проводил расчеты на большом государственном компьютере".
   "Серьезный был человек", - грустно  говорит  Джим.  Открывает  коробку  с
видеокассетами, вынимает одну. "Смотрела ''Every Which Way But Loose''?
   Очень люблю его".
   Айрин заглядывает в коробку,  вытаскивает  наугад  кассету,  разглядывает
коробку. "Это же порно!" Роняет кассету, как будто та обожгла ей пальцы.  "Я
не смотреть порно!"
   "О Господи,  расслабься,  ладно?  Никто  тебе  и  не  предлагает".  Айрин
перебирает кассеты, на лице - отвращение. "Эй, это мое, личное.  Не  бери  в
голову", - говорит Джим.
   Она вскакивает с кровати, тонкие руки  дрожат.  Джим  видит  на  ее  лице
настоящий ужас. Он не понимает, что с ней происходит - она чертовски  тяжело
воспринимает безобидные мелочи.
   Они молча смотрят друг на друга.
   Наконец из нее вырывается поток слов.  "Джим,  ты  очень  болен?  У  тебя
СПИД?"
   "Да какого черта?! У меня  простуда,  понимаешь?  Простуда!  Нет  у  меня
никакого СПИДа! Кто я, по-твоему?"
   "У тебя нет друзей, - Айрин говорит с  подозрением,  -  ты  живешь  один,
всегда бежишь, прячешься..".
   "Ну и? Это мое дело! А где твои друзья? Наверное, ты и Товарищ  Муж  были
очень популярны там, в Магнетвилле? Поэтому ты здесь, разве не так?"
   Она смотрит на него широко распахнутыми глазами.
   Эмоциональная вспышка уходит, оставляя Джиму усталость и злость - на себя
больше, чем на нее. "Ладно, - говорит он, встряхиваясь. - Сядь, хорошо?
   Ты меня нервируешь".
   Айрин опирается о стену с обоями в цветочек, обхватывает свои плечи.
   Тяжело смотрит в пол.
   "Послушай, - говорит Джим, - если у  тебя  ко  мне  такое  параноидальное
отношение, давай расстанемся. У тебя теперь хватит денег на автобус.
   Возвращайся в Лос-Аламос".
   Айрин тяжело вздыхает, теперь она  выглядит  измученной.  Собирает  силы,
ровно произносит: "Джим, я тебе не позволю".
   "Не позволишь - что?"
   Она собралась. Решительный взгляд - пути назад нет.  "На  самом  деле  ты
хочешь этого, да? Именно поэтому я здесь. Ты хочешь, чтобы я тебе позволила,
- она видит, что он  не  понимает,  -  позволила  тебе  сделать  это,  -  от
напряжения ее голос хрипнет, - мужчина и женщина".
   "А. Это. Я понял". Джим моргает, обдумывает сказанное и снова  впадает  в
бешенство. "Да?! А кто тебя, черт побери, просит?"
   "Ты попросишь, - уверенно отвечает Айрин. - Женщины разбираются  в  таких
вещах".
   "Да? Что ж, может быть, я попрошу, а может быть, и нет. Но сейчас - я  не
попрошу. По крайней мере не сейчас, когда у меня этот  чертов  насморк".  Он
пинает ковер носком каблука. От всего этого начинает болеть шея.  "Послушай,
мне не 18 лет. Я не пытаюсь раздевать всех женщин подряд".
   Она приглаживает волосы, как-то по-утиному двигает  головой.  "Хорошо,  я
воровка. Я цыганка. Но, Джим, я не шлюха!"
   "Если бы мне нужна была шлюха - я бы ее и снял. Зачем мне возить с  собой
шлюху?"
   "Тогда - в чем дело? Если ты не хочешь, чтобы я позволила тебе - зачем ты
взял меня с собой?"
   "Черт". Джим удивлен сам себе. "Мне стало жаль тебя.  Я  просто  подумал,
что тебе нужно быть свободной. Свободной, как я". Она смотрит на него.  "Это
так странно?"
   "Да".
   "Правда?"
   "Да".
   "Ну, может быть. Не знаю".
   Айрин роется в своей куртке, зажигает "Мальборо"  спичкой  из  мотельного
коробка. Руки у нее побледнели. Похоже, она уже не так  боится  его,  не  то
чтобы верит ему - но наблюдает.
   Джим разводит руками. "Я уже перестал понимать, что странно, а что нет.
   Все было так давно... Оценки других для меня мало что значили".
   "Я все равно не понимаю - зачем?"
   "Я не думал о том - зачем. Просто сделал так".
   Это мало что проясняет. Айрин прищуривается и выпускает дым.  Он  пробует
еще раз: "Я думаю - мы не очень похожи. Но в чем-то у нас много общего.
   Больше, чем у большинства людей. Нормальных людей".
   Она кивает. Кажется, начинает понимать. "Мы беглецы".
   "Ну