ко Барретт отдавал себе  ясный
отчет в том, что последует за таким арестом. Нечего и  думать,  что  можно
вынудить правительство выпустить заключенного, если оно того не  пожелает.
Существовало больше десятка лагерей, разбросанных по всей стране, и сейчас
Джанет могла быть и в Кентукки, и в Северной Дакоте, и в Неваде, -  трудно
сказать, где, - ожидая  неизвестно  какого  приговора  по  неопределенному
обвинению. С  другой  стороны,  она  могла  уже  оказаться  на  свободе  и
возвращаться домой. Непредсказуемость - вот что было отличительной  чертой
стоящего у власти тоталитарного правительства. Джанет исчезла,  и  Барретт
не мог ничего  изменить.  Все  зависело  только  от  таинственной  прихоти
правительства.
     - Может быть, тебе стоит выпить, - предложил  Бернстейн.  -  Попробуй
немного успокоиться. Ты сейчас совершенно не в состоянии  трезво  мыслить,
Джим.
     Барретт кивнул и подошел к бару.  В  нем  должно  было  быть  немного
спиртного - пара бутылок виски, джин и слабый ром для  коктейлей,  который
так любила Джанет. Но  бар  оказался  пустым.  Посетители  вычистили  его.
Барретт долго смотрел на пустые  полки,  бездумно  следя  за  замысловатым
танцем пылинок.
     - Спиртное тоже исчезло, - выговорил он наконец. - А  как  же  иначе?
Пошли. Давай уйдем отсюда. Я не могу больше смотреть на все это.
     - Куда же ты пойдешь?
     - В контору Плэйеля.
     - Там,  возможно,  устроена  засада,  чтобы  арестовать  любого,  кто
явится, - сказал Бернстейн.
     - Значит, меня арестуют.  Зачем  обманывать  себя?  Арестовать  могут
любого из нас, как только у них будет на  то  настроение.  Ты  пойдешь  со
мной?
     Бернстейн отрицательно покачал головой.
     - Я так не думаю. Ты теперь главный, Джим. Поступай так, как считаешь
необходимым. Постараюсь связаться с тобой потом, ладно?
     - Ладно.
     - И я посоветовал бы тебе обуздать свои эмоции, если хочешь  подольше
оставаться на свободе.
     Они вышли на улицу. Барретт пересек весь город по пути в агентство по
найму, осторожно осмотрел здание с улицы и, не  заметив  ничего  опасного,
вошел в него. В конторе все оставалось на своих местах. Он заперся и  стал
звонить руководителям  ячеек  в  других  округах:  Джерси-Сити,  Гринвиче,
Найке,  Сафферне.  Он  выяснил,  что  одновременно  была  проведена  серия
внезапных арестов, причем брали вовсе необязательно высших  руководителей.
Арестованы  по  два-три  члена  каждой  ячейки.  Некоторых   допросили   и
отпустили, не причинив вреда. Другие остались под стражей. Никто  не  имел
четкого  представления,  где  находится  каждый  из   арестованных,   хотя
Фалькенберг из гринвичской группы узнал из пожелавшего  остаться  в  тайне
источника, что арестованные распределены  по  четырем  лагерям  на  Юге  и
Юго-Западе. О Джанет, в частности, он ничего не выяснил,  да  и  о  других
было толком ничего не известно. Все, с кем он разговаривал,  были  глубоко
потрясены.
     Барретт провел ночь на диване в кабинете Плэйеля. Утром он вернулся в
свою квартиру и принялся за грустную работу по уборке, надеясь, что Джанет
все-таки появится. Она непрерывно вставала  перед  его  мысленным  взором:
полноватая темноглазая молодая женщина с преждевременными седыми прядями в
черных волосах. Он физически ощущал,  как  она  извивается  и  корчится  в
муках, на которые ее обрекают палачи,  проводящие  допрос,  требуя  имена,
даты и цели. Он знал, как допрашивают женщин. В  их  подходе  всегда  была
составляющая сексуального  унижения.  Согласно  их  теориям,  неоднократно
проверенным на практике, голая женщина, когда  ее  допрашивают  пять-шесть
мужчин, не очень-то сопротивляется.
     Барретт не сомневался в стойкости Джанет, но сколько щипков, тычков и
плотоядных взглядов она  могла  выдержать?  Допрашивающим  не  нужно  было
прибегать к раскаленным прутьям, загонять иголки под ногти  или  поднимать
на дыбу, чтобы получить  информацию.  Нужно  просто  довести  личность  до
состояния мяса, в котором еще происходит обмен веществ, так  обращаться  с
плотью, чтобы она потеряла свою душу, и тогда воля сломлена.
     Да и вряд ли могла Джанет сообщить им что-либо такое, чего они еще не
знали. Подполье практически не было тайной организацией, несмотря  на  все
эти пароли и видимость конспирации. Полиция  знала  имена,  цели  и  даты.
Аресты были нужны, чтобы просто сломить моральный дух,  дать  знать  своим
противникам, что они никого не проведут. Выбить противника из  равновесия.
Арест,  допрос,  заключение,  может,  даже  казнь  -  но   всегда   как-то
добродушно,  безлично,  без  какого-либо  намека  на  месть.   Несомненно,
правительственный  компьютер  предложил  арестовать   определенное   число
участников  подполья  в  качестве  стратегического  хода.  Вот   как   это
случилось. И вот как исчезла Джанет.
     Ее не освободили  ни  в  тот  день,  ни  на  следующий.  Вернулся  из
Балтимора Плэйель, угрюмый, с унылым выражением  лица.  Он  узнал,  что  в
первый  день  Джанет  забрали  для  допросов  в  лагерь,  находившийся   в
Луисвилле, на второй день перевели в Бисмарк, на третий - в Санта-Фе.  Что
было потом, осталось неизвестным. Это  тоже  входило  в  правительственную
кампанию как часть психологической войны - перетасовка узников по лагерям,
пока их след совершенно не терялся.
     Где она теперь? Этого никто не знал. А жизнь продолжалась. В Детройте
состоялся  давно  уже  намечавшийся   митинг   протеста.   Полиция   мирно
присутствовала на нем, проявляя внешнюю терпимость, но  готовая  разогнать
его,  если  разгорятся   страсти.   Новые   брошюры   распространялись   в
Лос-Анжелесе, Эвансвиле, Атланте.
     Через десять дней после исчезновения Джанет Барретт переехал на новую
квартиру в соседнем квартале.
     Будто море накрыло ее и поглотило навсегда.
     Он еще долго продолжал надеяться на то, что ее освободят, или хотя бы
на то, что информационная служба  подполья  выяснит,  где  она  находится.
Однако никаких известий о ней не приходило. В тот день правительство,  как
бы следуя капризу, избрало небольшую группу жертв. Казнили их  или  просто
глубоко упрятали в какой-то тайной тюрьме - не это  было  главным.  Их  не
стало.
     Барретт никогда больше не видел Джанет. Он так и не узнал,  почему  с
ней так обошлись.
     Боль со временем начала утихать, к его немалому удивлению,  а  работа
подполья продолжалась безостановочно, бесконечная борьба за достижение все
более удалявшейся цели.



                                    9

     Прошло  еще  несколько  дней,  прежде   чем   Барретту   подвернулась
возможность втянуть  Ханна  в  политическую  дискуссию.  К  этому  времени
экспедиция к Внутреннему Морю уже тронулась в путь, и в какой-то мере  это
было очень плохо, ибо Барретт не  мог  воспользоваться  услугами  Нортона,
чтобы проникнуть сквозь защитную броню Ханна. Нортон был  самым  одаренным
теоретиком лагеря, теоретиком, который умудрялся соткать ткань  диалектики
из наименее подходящего материала.  Если  кто  и  мог  определить  глубину
революционных убеждений Ханна, так это Чарльз Нортон.
     Но Нортон ушел во главе экспедиции, и поэтому Барретту пришлось вести
допрос самому. За годы  пребывания  в  лагере  его  марксизм  основательно
проржавел, и Барретт остро нуждался в искусстве Чарли. И все же  он  знал,
какие вопросы нужно задавать. Он отслужил немалый срок  на  идеологическом
фронте, хотя теперь все это было в далеком прошлом.
     Барретт выбрал дождливый вечер,  когда  Ханн,  казалось,  пребывал  в
весьма  неплохом  настроении.   В   тот   вечер   в   лагере   целый   час
демонстрировался веселый, созданный компьютером  фильм.  Программированием
компьютера неделю до этого  занимался  Сид  Хатчетт.  Там,  наверху,  были
настолько добры  к  узникам  лагеря,  что  как-то  переправили  в  прошлое
скромный компьютер. Хатчетт сразу же настроил его  так,  чтобы  на  экране
дисплея показывать различные составленные из штрихов разной толщины "живые
картинки". Получилось незатейливое,  но  очень  веселое  зрелище,  которое
оживляло  нудные  вечера.  Хатчетт  научился  воспроизводить   карикатуры,
сатирические сценки, эротические забавы и тому подобное.
     После  просмотра,  чувствуя,  что  Ханн  расслабился  и  не  был  так
насторожен, как обычно, Барретт подсел к нему и спросил:
     - Ну, как сегодняшнее представление?
     - Очень интересно.
     - Это все работа Сида  Хатчетта.  Редкий  человек  этот  Хатчетт.  Вы
встречались с ним перед тем, как он отправился в поход.
     - Это высокий остроносый мужчина почти без подбородка?
     - Именно он, - подтвердил Барретт. - Умнейший парень, он был  главным
программистом Фронта Национального Освобождения, пока  его  не  поймали  в
девятнадцатом году. Он составил программу той поддельной  телепередачи,  в
которой канцлер Дантелл осудил свой собственный режим. Как  я  жалею,  что
меня там не было, когда она передавалась. Помните?
     - Боюсь, что нет, - Ханн нахмурился. - Когда это было?
     - Передача состоялась в 2018 году. Всего лишь одиннадцать лет назад.
     - Мне было девятнадцать лет, и меня  мало  интересовала  политика.  Я
был, вы сказали бы, простодушным парнем. Пробуждался медленно.
     - Многие из нас были такими, и все  же  девятнадцать  -  это  немало.
Наверное, слишком усердно изучали экономику?
     - Верно, наука всецело поглощала меня.
     - И вы даже не слышали об этой передаче?
     - Наверное, позабыл.
     - Величайшая подделка века, - сказал Барретт, - а вы  о  ней  забыли.
Наивысшее  достижение  Фронта  Национального   Освобождения.   Вы   хорошо
осведомлены о деятельности Фронта, как я понимаю?
     - Разумеется, - вид у Ханна был несколько смущенный.
     - С какой группой вы были связаны?
     - Народным Крестовым Походом за свободу.
     - Боюсь, я не слышал о такой. Наверное одна из новейших групп?
     - Ей всего пять лет, она была создана в Калифорнии в  двадцать  пятом
году.
     - И какова же ее программа?
     - Обычная революционная линия, - ответил Ханн.  -  Свободные  выборы,
представительное  правительство,  доступ  к  архивам  служб  безопасности,
прекращение превентивного  задержания,  восстановление  неприкосновенности
личности и другие гражданские свободы.
     -  А  экономическая  ориентация?  Чисто  марксистская  или  одна   из
разновидностей марксизма?
     - Как мне кажется,  ни  то,  ни  другое.  Мы  верили  в  такого  рода
систему...  Ну  назовем  ее  капитализмом  с  некоторыми  государственными
ограничениями.
     - Чуть правее  государственного  социализма  и  чуть  левее  простого
свободного предпринимательства? - спросил Барретт.
     - Пожалуй, так.
     - Но ведь мы уже испробовали эту систему.  На  ее  развалинах  возник
синдикалистский капитализм. А это привело у нас к правительству,  которое,
притворяясь сторонниками предоставления широких гражданских прав, на самом
деле зажало все личные свободы во  имя  свободы  предпринимательства.  Так
что, если ваша группа просто хотела повернуть часы истории назад,  к  1955
году, то в ее идеологии совсем мало революционности.
     Ханну, казалось, были чертовски скучны эти сухие абстракции.
     - Вы должны понять, что я не принадлежал  к  идеологической  верхушке
группы, - сказал он.
     - Просто экономист?
     - Вот именно.
     - А какие конкретно поручения вы выполняли?
     - Я разрабатывал планы окончательного возврата к нашей системе.
     - Базируясь на видоизмененном либерализме Рикардо?
     - Пожалуй, в некотором роде.
     - И избегая, я надеюсь, тенденции к  фашизму,  свойственной  мышлению
Кейнса?
     - Можно сказать, да, - ответил  Ханн.  Затем  он  поднялся  и  как-то
странно улыбнулся. - Послушайте, Джим, я бы с  удовольствием  поспорил  на
эти темы еще когда-нибудь, но сейчас мне на самом деле пора  уходить.  Нед
Альтман уговорил меня прийти к нему и  помочь  вызвать  молнию  в  надежде
вернуть, то есть вдохнуть, жизнь в эту его груду земли. Так что,  если  не
возражаете...
     Ханн поспешно удалился.
     Барретт остался в еще большем  недоумении,  чем  раньше.  Разве  Ханн
спорил с ним? Что он делал, так это вел невнятный и  уклончивый  разговор,
позволяя уводить себя то в одну, то в другую сторону. И нес  массу  всякой
чепухи. Похоже, он не знал отличия Кейнса от Рикардо и даже был равнодушен
к различию между ними, что не было необычным для  любого  экономиста.  Он,
пожалуй, не имел ни малейшего представления об идеалах, которые отстаивала
его   партия.   Он   не   возражал,   когда   Барретт   умышленно    понес
бессодержательный вздор. У него было столь мало революционной  подготовки,
что он даже не знал об  удивительной  подделке  Хатчетта  одиннадцать  лет
назад...
     Он казался фальшивым насквозь. Почему же этот тридцатилетний  ребенок
в политике удостоился высокой чести изгнания в лагерь  "Хауксбилль"?  Сюда
высылали только  верховодов-бунтовщиков  и  наиболее  опасных  противников
правительства.  Приговор  к  ссылке  в  "Хауксбилль"  практически  означал
смертный приговор, а на такой шаг, правительство,  теперь  столь  желавшее
казаться великодушным и респектабельным, шло нечасто.
     Барретт вообще не  мог  себе  представить,  по  какой  причине  здесь
очутился  Ханн.  Он,  казалось,  был  неподдельно  потрясен  изгнанием  и,
очевидно, оставил любимую молодую жену там, наверху, но  все  остальное  в
нем было насквозь фальшивым. Мог ли  он,  как  предполагал  Латимер,  быть
шпионом?
     Барретт тут же отверг эту мысль. Он не хотел заразиться паранойей  от
Латимера.  Невероятно,   чтобы   правительство   послало   кого-нибудь   в
путешествие в один конец,  в  поздний  кембрий,  только  для  того,  чтобы
шпионить за горсткой стареющих революционеров.  Но  что  же  тогда  делает
здесь Ханн? "За ним нужно еще понаблюдать", - решил Барретт.
     Какую-то часть работы по наблюдению Барретт оставил себе. Он понимал,
что в помощниках у него недостатка не будет. Даже если оно ни  к  чему  не
приведет, все  равно  наблюдение  за  Ханном  послужит  в  некотором  роде
терапией для ходячих с больной психикой, для тех узников,  которые  внешне
здоровы, но полны всяческих страхов. Они смогут  обуздать  свои  страхи  и
навязчивые идеи и играть  роль  сыщиков,  что  вызовет  в  них  повышенное
чувство собственной значимости, а также поможет Барретту все-таки  понять,
что делает Ханн в лагере.
     На следующий день за полдником Барретт отозвал Латимера в сторону.
     - Вчера вечером у  меня  была  небольшая  беседа  с  твоим  приятелем
Ханном, - сказал он. - То, что он мне  говорил,  звучит  для  меня  весьма
странно.
     Латимер просиял.
     - Странно? В чем же?
     - Я проверял его познания в экономической и политической теории. Либо
он ничего в них не смыслит, либо считает меня таким круглым  идиотом,  что
не беспокоится о том, чтобы слова его имели хоть какой-то смысл, когда  он
со мной разговаривает. И то, и другое очень странно.
     - Я же говорил тебе, что он подозрительный тип.
     - Ну, что ж, теперь я тебе верю, - ответил Барретт.
     - Что же ты намерен предпринять?
     - Пока ничего, нужно просто не спускать  с  него  глаз  и  попытаться
выяснить почему он здесь.
     - И если он окажется правительственным шпионом?
     Барретт покачал головой:
     - Мы сделаем все, чтобы  обезопасить  себя,  Дон.  Но  мы  не  должны
спешить. Вполне может оказаться, что мы неправильно поняли Ханна, и  тогда
мы будем чувствовать себя неловко, а нам с ним  здесь  жить  и  дальше.  В
такой тесной группе, как у нас, нам надо делать  все,  чтобы  предупредить
возможность  любых  трений,  иначе  мы  быстро  рассоримся  и   перестанем
существовать как коллектив. Поэтому во всем,  что  касается  Ханна,  нужно
избегать нажима, но и выпускать его из виду не следует. Я хочу,  чтобы  ты
регулярно докладывал мне  о  нем.  Будь  осторожен.  Притворись  спящим  и
смотри, что он делает. Если возможно, взгляни украдкой на его записи.
     Латимер аж засветился от гордости.
     - Ты можешь на меня положиться, Джим.
     - И вот еще. Организуй помощь. Создай небольшую бригаду  наблюдателей
за Ханном.  По-моему,  у  Ханна  неплохие  отношения  с  Недом  Альтманом.
Привлеки его к этой работе тоже. Возьми еще несколько человек, лучше всего
больных, которых нужно занять полезным делом. Это им только на пользу.  Ты
таких знаешь. Я ставлю тебя во главе этого предприятия.  Набирай  людей  и
давай им индивидуальные поручения. Собирай информацию и передавай ее  мне.
Договорились?
     - Разумеется, - ответил Латимер.
     За новичком установили слежку.
     Следующий день  был  пятым  днем  пребывания  Ханна  в  лагере.  Мэлу
Рудигеру потребовались два новых человека в его рыболовную  артель,  чтобы
заменить ушедших в поход к Внутреннему Морю.
     - Возьми Ханна, - предложил Барретт.
     Рудигер переговорил с Ханном,  которого  это  предложение  привело  в
восторг.
     - Я не очень-то хорошо знаком с ловлей сетями, - сказал он, - но я  с
удовольствием займусь этим.
     - Я научу тебя всему, что нужно знать, - обещал Рудигер. - За полчаса
ты станешь первоклассным рыбаком. Только нужно  помнить,  что  здесь  рыбы
нет. Все, что попадает к нам в сети, это безмозглые беспозвоночные.  Чтобы
их ловить, особого ума не надо. Идем, я покажу тебе.
     Барретт долго стоял  на  краю  обрыва,  глядя,  как  маленькая  лодка
подпрыгивает на упругих волнах Атлантики. Несколько часов Ханна не будет в
лагере. И это давало Латимеру отличную  возможность  просмотреть  записную
книжку. Барретт не предложил Латимеру прямо нарушить  тайну  личной  жизни
его соседа, но он дал знать Дону, что Ханн вышел с Рудигером  в  море.  Он
мог рассчитывать на то, что Латимер сделает правильный вывод.
     Рудигер никогда не уходил далеко от берега - метров  на  восемьсот  -
тысячу, но даже здесь море было очень неспокойным. Волны, катившиеся из-за
горизонта, набирали такую силу, что море было опасным даже у  берега,  где
основная энергия волн гасилась  торчащими,  как  клыки,  скалами,  которые
служили чем-то вроде волнолома. Континентальный  шельф  опускался  в  этой
части побережья полого, поэтому даже довольно далеко от берега здесь  было
не очень глубоко. Рудигер измерил глубину на расстоянии до двух километров
и доложил, что наибольшая глубина достигает пятидесяти метров. Выходить  в
море дальше, чем на милю от берега, никто не отваживался.
     Нельзя сказать, что они боялись исследовать неизведанную часть  мира.
Просто миля была для пожилых  людей  слишком  большим  расстоянием,  чтобы
попытаться преодолеть его в открытой  лодке,  гребя  сучковатыми  веслами,
изготовленными  из  упаковочных  ящиков.  Там,  наверху,   не   додумались
переслать им подвесной мотор.
     Странная мысль пришла Барретту в  голову,  когда  он  всматривался  в
горизонт. Ему рассказывали о том, что женский лагерь "Хауксбилль" был  для
безопасности организован  в  паре  сотен  миллионов  лет  от  их  позднего
кембрия. Но мог знать, что так оно и есть? Правительство там,  наверху  не
делало заявлений в прессе о лагерях для политзаключенных,  да  и  в  любом
случае было бы глупо верить официальным сообщениям.  Во  времена  Барретта
никто даже не догадывался о существовании лагеря "Хауксбилль". Он  сам  об
этом узнал только в ходе собственного следствия. Это было частью процесса,
направленного на то, чтобы сломить его волю -  дать  ему  знать,  куда  он
будет сослан. Позже просочились  некоторые  подробности  и,  вероятно,  не
случайно. Стало известно,  что  неисправимых  политзаключенных  ссылают  к
началу времен, но мужчин отправляют в одну эпоху, а  женщин  -  в  другую.
Однако Барретт не имел веских доказательств того, что так это и было.
     Еще один лагерь "Хауксбилль" вполне мог существовать в этом же  самом
году,  но  проверить  это  было  невозможно.   Лагерь   для   женщин   мог
располагаться по другую ст