орону Атлантического океана или,  скажем,  всего
лишь на противоположном берегу Внутреннего Моря.
     Но Барретт понимал, что это маловероятно. Имея в  своем  распоряжении
все прошлое, там, наверху, исключат всякую возможность встречи двух  групп
депортированных,  примут  все  меры   предосторожности,   чтобы   возвести
непреодолимый барьер из эпох между мужчинами и женщинами.
     И все же искушение было велико. Время от  времени  Барретта  донимала
мысль, а не находится ли Джанет в том, другом лагере "Хауксбилль", хотя он
понимал, что это невозможно.
     Джанет арестовали летом 1994 года,  после  чего  ее  след  затерялся.
Первых депортированных отправили в лагерь "Хауксбилль" не ранее 2005 года.
Хауксбилль еще сам не усовершенствовал  процесс  перемещения  во  времени,
когда Барретт обсуждал с ним этот вопрос в 1998 году.  Это  означало,  что
минимум четыре года, а скорее  всего,  одиннадцать  лет  прошло  с  ареста
Джанет.
     Если бы Джанет  находилась  в  правительственной  тюрьме  так  долго,
подполье непременно узнало бы об этом. Но о ней не было никаких  известий.
Следовательно, правительство  ликвидировало  ее,  и,  скорее  всего  через
несколько дней после ареста. Безумием было думать, что  Джанет  дожила  до
1995 года.
     Нет, она  погибла.  Но  Барретт  позволял  себе  тешиться  некоторыми
иллюзиями, как  и  все  остальные  здесь,  разрешал  иногда  себе  роскошь
наслаждаться мечтами о том, что ее сослали в прошлое,  и  это  питало  еще
более несбыточную фантазию, что они могли бы  встретиться  здесь,  в  этой
самой эпохе. Сейчас ей должно  быть  около  семидесяти.  Он  не  видел  ее
тридцать пять лет. Попытался представить ее полной невысокой старой дамой,
но не сумел. Джанет, которая жила в его памяти все эти долгие  годы,  была
совсем иной, чем та, которая дожила бы до этого часа. Лучше быть реалистом
и признать, что она мертва, чем надеяться повстречать ее снова.
     Размышления о женском лагере "Хауксбилль" в  этой  эпохе  породили  у
Барретта интересную идею: он подумал, не удастся ли ему убедить других.  И
заставить  их  поверить  в  существование   одновременно   двух   лагерей,
разделенных не эпохами, а просто географией.
     Случаи деградации психики узников участились. Слишком  долго  мужчины
жили  здесь  изолированно,  и  один  психический  срыв  стал   подпитывать
следующие. Жизнь в этом пустом, безжизненном мире, где  людям  никогда  не
предназначалось жить, подтачивала сознание то одного, то другого. То,  что
случилось с Вальдосто, Альтманом и другими, в конце концов произойдет и  с
остальными. Людям нужны длительные проекты, чтобы не дать им сойти с  ума,
чтобы превозмочь смертельную скуку. А без живого дела  у  них  развивается
шизофрения,  как  у  Вальдосто,  или   появляются   увлечения   с   такими
безрассудными  начинаниями   как   девушка-голем   Альтмана   или   поиски
паранормального бегства Латимером.
     "Предположим, - подумал Барретт, - я  бы  сумел  зажечь  их  желанием
отыскать другие материки. Кругосветная экспедиция. Может быть,  мы  смогли
бы соорудить что-то вроде большого корабля. Это надолго  заняло  бы  очень
многих  людей.  Им  нужно  было   бы   создать   кое-какое   навигационное
оборудование - компасы,  секстанты,  хронометры,  другую  всякую  всячину.
Разумеется, финикийцы прекрасно обходились без радио и хронометров, но они
не отваживались выходить в открытое море,  разве  не  так?  Они  держались
поближе к берегу. Но в этом мире побережья почти не существует,  а  узники
лагеря - не финикийцы. Им необходимы навигационные приборы.
     Такой проект мог бы  занять  тридцать-сорок  лет.  Разумеется,  я  не
доживу до той минуты, когда на корабле поднимут паруса,  но  это  неважно.
Самое главное - это способ предотвратить  гибель.  Мне,  в  общем-то,  все
равно, что находится по ту сторону океана, но зато я далеко не  равнодушен
к тому, что происходит с моими людьми здесь. Мы проложили лестницу к морю,
и сейчас эта работа завершена. Теперь  нам  нужно  еще  что-нибудь,  более
грандиозное".
     Ему понравилась эта идея. Его уже давно беспокоило то, что  положение
дел в лагере резко ухудшилось, и он искал какой-то новый способ преодолеть
надвигающийся кризис. Теперь он считал, что нашел его.  Морское  плавание!
Ковчег Барретта!
     Обернувшись, он увидел, что позади  него  стоят  Дон  Латимер  и  Нед
Альтман.
     - Вы давно здесь? - спросил он.
     - Минуты две, - ответил Латимер. - Мы не хотели беспокоить тебя.  Ты,
как нам показалось, о чем-то очень напряженно думал.
     - Просто грезил, - пояснил Барретт.
     - Мы здесь принесли кое-что, на что стоило  бы  взглянуть,  -  сказал
Латимер. Барретт увидел в его руке бумаги.
     - Мы принесли это, чтобы ты прочел сам, - живо сказал Альтман.
     - Что это? - спросил Барретт.
     - Заметки Ханна.



                                    10

     Несколько  секунд  Барретт  колебался,  не  решаясь  взять  бумаги  у
Латимера. Он был доволен тем,  что  Латимер  сделал  это,  и  все  же  ему
необходимо соблюдать деликатность: личные вещи считались святыней в лагере
"Хауксбилль". Было очень  серьезным  нарушением  этики  исподтишка  читать
написанное другим человеком. Вот почему Барретт не давал  прямых  указаний
обыскать  койку  Ханна.  Он  не  мог  быть  замешанным  в  столь  вопиющем
преступлении.
     Но, разумеется, нужно было знать, что Ханн думает о своем  пребывании
здесь. Обязанности руководителя лагеря были важнее, чем моральный  кодекс.
Поэтому-то Барретт и попросил Латимера приглядывать за Ханном. И предложил
Рудигеру взять Ханна на рыбалку. Следующий шаг Латимер совершил  по  своей
воле, без понуждения Барретта.
     - Не уверен в  том,  что  мне  это  нравится,  -  наконец  проговорил
Барретт, - совать нос в чужие дела...
     - Нам нужно глубже узнать этого человека, Джим.
     - Да, это так, но любое общество  должно  следовать  принятым  в  нем
нормам  поведения,  даже  когда   необходимо   защищаться   от   возможных
противников. Мы требовали этого от синдикалистов,  помнишь?  Они  же  вели
грязную игру.
     - А разве мы - общество? - спросил Латимер.
     - А что же еще? Сейчас мы представляем собой все  население  планеты.
Микрокосмос.  А  я  представляю  государство,  которое  обязано  соблюдать
установленные им самим  нормы.  Мне  очень  не  хочется  заниматься  этими
бумагами, которые ты принес, Дон.
     - Мне, кажется, мы обязаны посмотреть их. Когда  в  руки  государства
попадают важные улики, оно обязано их проверить. Я  имею  в  виду,  что  в
данном случае речь идет не о нарушении неприкосновенности личности  Ханна.
Нам нужно заботиться о личном благополучии тоже.
     - В бумагах Ханна есть что-нибудь существенное?
     - Еще какое! - вмешался Альтман. - Он виновен, черт побери!
     - Запомните, -  холодно  произнес  Барретт.  -  Я  не  давал  никаких
распоряжений передать мне эти документы. То, что  вы  сунули  нос  в  дела
Ханна, - это дело взаимоотношений между вами и Ханном, по крайней мере, до
тех пор, пока я не увижу, что есть причина как-то действовать по отношению
к нему. Вы это себе четко представляете?
     Латимер скривился:
     - Предположим, я нашел эти бумаги засунутыми под матрас  Ханна  после
его ухода в море с Рудигером. Я понимаю, что не должен нарушать тайну  его
личной жизни, но мне нужно было посмотреть, что  он  пишет.  Так  вот,  он
шпион, в этом нет никаких сомнений.
     Он протянул сложенные листы бумаги Барретту. Тот  взял  их  и  быстро
просмотрел, не читая.
     - Я посмотрю их чуть позже, - сказал он. -  И  все  же,  что  он  там
пишет? Несколькими словами.
     - Это описание лагеря и  очерки  о  большинстве  из  тех,  с  кем  он
познакомился, - доложил Латимер. - Очерки  очень  подробные  и  далеко  не
хвалебные. Личное мнение Ханна обо мне - это то, что я сошел с ума,  но  в
этом не признаюсь. Его мнение о тебе, Джим, несколько более благоприятное,
но не намного.
     - Не так уж важно мнение одного человека, -  ответил  Барретт.  -  Он
имеет  право  думать,  что  мы  представляем  собой  всего  лишь  компанию
бестолковых старых сумасбродов. Скорее всего, так  оно  и  есть  на  самом
деле. Ладно, значит он поупражнялся в литературе на наш счет, но я не вижу
в этом никаких причин для беспокойства. Мы...
     - Он к тому же  ошивался  возле  Молота,  -  решительно  перебил  его
Альтман.
     - Что?
     - Я видел, как он ходил туда вчера вечером. Прошел внутрь  здания.  Я
последовал за ним, он меня не заметил. Он долго  глядел  на  Молот,  ходил
вокруг него, изучал. Но к нему не прикасался.
     - Почему же ты, черт возьми,  сразу  не  рассказал  мне  об  этом?  -
сердито выпалил Барретт.
     Вид у Альтмана  был  смущенный  и  испуганный.  Он  стал  часто-часто
моргать и пятиться от Барретта, вороша волосы рукой.
     - Я не был уверен в том, что это так важно, - в конце  концов  сказал
он. - Может быть, это просто любопытство. Я хотел  сначала  поговорить  об
этом с Доном, но не мог этого сделать, пока Ханн не ушел в море.
     Крупные капли пота выступили на лице Барретта. Он напомнил себе,  что
приходится иметь дело  с  людьми,  психически  не  совсем  нормальными,  и
поэтому  попытался  говорить  как  можно  спокойнее,  скрывая  неожиданную
тревогу, охватившую его.
     - Послушай, Нед, если ты еще хоть раз увидишь, что Ханн ходит  вокруг
аппаратуры для перемещения во времени, немедля дай мне об этом знать. Беги
прямо ко мне, чтобы я ни делал - спал, ел,  отдыхал.  Не  советуясь  ни  с
Доном, ни с кем-нибудь еще. Ясно?
     - Ясно, - ответил Альтман.
     - Ты знал об этом? - спросил Барретт у Латимера.
     Латимер кивнул.
     - Нед рассказал мне об этом как раз перед тем, как мы сюда пришли. Но
я посчитал более необходимым передать тебе эти бумаги. То есть Ханн  никак
не может повредить Молот, пока он в море, а то, что он мог  сделать  вчера
вечером, уже сделано.
     Барретт вынужден был признать, что в этом есть логика. Но он  не  мог
сразу успокоиться. Молот был единственным связующим звеном, пусть  даже  и
неудовлетворительным, с тем миром, который отторг  их  от  себя.  От  него
зависело их снабжение, поступление новых людей и тех крох новостей о  мире
там, наверху, которые они с собой приносили.  Стоит  только  какому-нибудь
сумасшедшему повредить Молот, и их постигнет удушающее безмолвие полнейшей
изоляции. Отрезанные от всего, живущие  в  мире  без  растительности,  без
сырья, без машин, они через несколько месяцев одичают.
     "Но зачем это Ханн болтается возле Молота?" - задумался Барретт.
     - Ты знаешь, о  чем  я  думаю?  -  хихикнул  Альтман.  -  Они  решили
истребить нас, там, наверху. Они хотят избавиться от  нас.  Ханна  послали
сюда в  качестве  добровольца-самоубийцы.  Он  вынюхает  все,  что  у  нас
делается, и все подготовит. Затем они переправят  сюда  с  помощью  Молота
кобальтовую бомбу и взорвут лагерь. Нам нужно разрушить Молот и Наковальню
до того, как они это сделают.
     -  Но  зачем   им   переправлять   сюда   добровольца-самоубийцу?   -
рассудительно спросил Латимер. - Если они хотели бы уничтожить нас,  проще
было бы послать сюда  бомбу,  не  жертвуя  агентом.  Если  только  они  не
разработали какой-нибудь способ спасти его...
     - В любом случае мы не имеем права рисковать, - возразил  Альтман.  -
Первое - это уничтожить Молот, чтобы они не могли переправить сюда бомбу.
     - Возможно, это неплохая мысль. А ты что думаешь об этом, Джим?
     Барретт подумал, что Альтман совсем рехнулся, а Латимер  недалеко  от
него отстал. Но сказал просто:
     - Я не думаю, что твоя гипотеза верна, Нед. Им  там  наверху  незачем
истреблять нас. А если бы они даже и захотели это сделать,  то  Дон  прав,
они не послали бы к нам агента. Достаточно бомбы.
     - Но даже в этом случае нам нужно все-таки помешать нормальной работе
Молота исходя из предположения...
     - Нет, - решительно отрезал Барретт. -  Если  мы  сломаем  Молот,  мы
срубим сук, на котором сидим. Вот почему я столь серьезно обеспокоен  тем,
что он заинтересовал Ханна. И выбрось все эти свои мысли насчет Молота  из
головы, Нед. Только благодаря Молоту мы имеем  здесь  продукты  и  одежду.
Никаких бомб сюда не пересылают.
     - Но...
     - И все же...
     - Заткнитесь, вы, оба! - рявкнул Барретт. - Дайте-ка я взгляну на эти
бумаги.
     "Молот, - отметил он про себя, - придется  охранять.  Мы  с  Квесадой
должны соорудить какую-нибудь систему охраны, вроде той,  что  оборудовали
для кладовой с медикаментами, но более эффективную".
     Он отошел от Альтмана  и  Латимера  на  несколько  шагов,  присел  на
гранитную плиту, развернул пачку бумаг и начал читать.
     Почерк у Ханна был мелкий и неразборчивый, что давало ему возможность
втиснуть максимум информации в минимум листа, словно  он  считал  смертным
грехом переводить бумагу зря. И это вполне  понятно:  бумаги  здесь  очень
мало. Очевидно, Ханн принес эти листы с собой из  двадцать  первого  века.
Они были очень  тонкими,  имели  как  бы  металлизированную  структуру  и,
скользя один по другому, слабо шелестели.
     Хотя почерк был мелким, Барретт без особого труда смог его разобрать.
Заметки сделаны ясным языком, четкими были и  оценки,  и  потому  особенно
мучительными.
     Ханн подробно проанализировал условия жизни в лагере "Хауксбилль",  и
результат  получился  впечатляющим.  Уложившись  примерно  в  пять   тысяч
тщательно подобранных слов, Ханн описал всю  тягостную  атмосферу  лагеря,
столь хорошо знакомую Барретту. Объективность его  была  безжалостной.  Он
четко изобразил узников как  стареющих  революционеров,  у  которых  иссяк
прежний  пыл.  Перечислил  тех,  кто   несомненно   страдал   психическими
расстройствами, тех, кто  был  на  грани  помешательства,  и  в  отдельную
категорию занес тех, кто еще держался. Барретт с интересом узнал, что Ханн
даже этих расценивал как страдающих  от  сильного  перенапряжения  нервной
системы и склонных к тому, чтобы в любую минуту сорваться. Квесада, Нортон
и Рудигер казались точно такими же морально стойкими, как и  тогда,  когда
они выпали на Наковальню лагеря  "Хауксбилль",  но  так  они  выглядели  в
глазах Барретта, восприятие которого  за  годы  пребывания  здесь  изрядно
притупилось. Свежий человек,  вроде  Ханна,  видел  все  совсем  иначе  и,
наверное, был ближе к истине.
     Барретт заставил  себя  не  забегать  вперед  в  поисках  собственной
оценки. Он упрямо продолжал читать прогноз  наиболее  вероятного  будущего
населения лагеря "Хауксбилль".  Прогноз  был  мрачным.  Ханн  считал,  что
положение ухудшается стремительными  темпами,  что  на  любом  находящемся
здесь более одного-двух лет  вскоре  начинает  сказываться  одиночество  и
отсутствие корней. Барретт в принципе тоже так считал, хотя и был убежден,
что те, кто помоложе, могут продержаться  значительно  дольше.  Но  логика
Ханна была неумолимой, а его оценка перспектив звучала  убедительно.  "Как
это ему удалось столь хорошо  изучить  нас  за  такое  короткое  время?  -
задумался Барретт. - Неужели он такой проницательный? Или мы видны, как на
ладони?"
     На пятой странице Барретт нашел суждения Ханна и  о  нем.  И  это  не
доставило ему никакого удовольствия.
     "В лагере, - записал Ханн, - номинальным руководителем является  Джим
Барретт, революционер старого покроя,  находящийся  здесь  около  двадцати
лет.  По  сроку  пребывания  Барретт  здесь   старейшина.   Он   принимает
административные  решения  и,   похоже,   воздействует   на   других   как
стабилизирующая сила. Некоторые узники просто  боготворят  его,  но  я  не
убежден, что он может хоть как-то серьезно повлиять на ход  событий,  если
возникнет экстремальная ситуация вроде кровавой междоусобицы в лагере  или
попытки его свергнуть. В слабо скрепленной  ткани  анархического  общества
лагеря "Хауксбилль" Барретт  правит  главным  образом  благодаря  согласию
своих подданных, а поскольку в лагере нет никакого оружия, у него не будет
настоящей возможности отстоять свое господствующее положение,  если  такое
согласие исчезнет. Тем не менее, я не вижу каких-либо  причин  для  такого
поворота событий, ибо люди  здесь  в  целом  лишены  жизненной  энергии  и
подавлены. Антибарреттовский бунт им не под  силу,  даже  если  он  станет
необходим.
     В общем и целом, Барретт  -  позитивная  сила  в  лагере.  Хотя  и  у
некоторых других  узников  есть  организаторские  способности,  без  него,
несомненно, здесь бы давным-давно произошли раскол и опасная смута. Однако
Барретт вроде могучего стропила, которое изнутри разъели термиты.  С  виду
он крепкий, но один хороший толчок развалит его на части. Недавняя  травма
ноги, очевидно, подорвала его силы. Другие  говорят,  что  раньше  он  был
очень энергичен и могуч. Сейчас Барретт едва в  состоянии  ходить.  Однако
мне кажется, что его неприятности обусловлены жизнью лагеря  и  в  гораздо
меньшей  степени  тем,  что  он  калека.  Он  лишен  обычных  человеческих
побуждений слишком много  лет.  Проявление  силы  здесь  породило  у  него
иллюзию устойчивости и позволило ему продолжать действовать, но эта сила в
вакууме, и в его психике произошли такие изменения, о которых он  даже  не
подозревает. Возможно, он уже безнадежен".
     Ошеломленный Барретт несколько раз перечитал этот абзац.  Слова,  как
острые иглы, впивались в него: "...изнутри  разъели  термиты",  "...в  его
психике произошли такие изменения", "...уже безнадежен".
     Барретта не так уж сильно разгневали слова  Ханна,  как  ему  сначала
показалось. Ханн записывал то, что видел. Возможно даже, он прав.  Барретт
слишком долго жил  в  изгнании.  Никто  не  осмеливался  вызывающе  с  ним
разговаривать. Неужели силы его угасли? И остальные просто добры к нему?
     Наконец Барретт закончил перечитывать слова Ханна о нем и принялся за
последнюю страницу заметок. Раздумья Ханна заканчивались  такими  словами:
"Исходя из этого я рекомендую как можно скорее прекратить функционирование
лагеря  "Хауксбилль"  в  качестве  каторги  и,  возможно,  направить   его
обитателей на лечение".
     Что за чертовщина?
     Звучит, как донесение уполномоченного по  освобождению.  Но  ведь  из
лагеря "Хауксбилль" нет освобождения! Это последнее  безумное  предложение
перечеркивало все ранее написанное. Проницательность Ханна и его  глубокое
понимание проблем гроша ломаного не стоили. Человек, который мог написать:
"Я  рекомендую  как  можно  скорее  прекратить   функционирование   лагеря
"Хауксбилль" в качестве каторги", совершенно очевидно был безумен.
     Ханн делал вид, что составляет отчет для правительства, там, наверху.
Скупой и энергичной прозой  он  высветил  все  стороны  лагерной  жизни  и
произвел детальный  анализ.  Но  стена  толщиной  в  миллиард  лет  делала
бессмысленным подобный отчет. Значит, Ханн страдал такой  же  манией,  как
Альтман, Вальдосто и другие.  В  своем  лихорадочном  воображении  он  был
убежден, что может пересылать сообщения  туда,  наверх,  изображая  в  них
пороки и слабости своих собратьев-узников.
     Это открывало страшную перспективу. Ханн, несомненно, сумасшедший, но
он пробыл в лагере слишком мало времени, чтобы  потерять  здесь  рассудок.
Значит, таким он прибыл из далекого двадцать первого века.
     Что если лагерь "Хауксбилль" прекратили использовать как каторгу  для
политзаключенных и начали использовать его как приют  для  умалишенных?  О
такой жуткой возможности было даже страшно думать.
     Обрушивающийся на них каскад психов. Осколки человеческого  разума  в
самых невероятных его отклонениях посыпятся из Молота. Люди,  которые,  не
теряя чести и достоинства, преодолевали  стрессы  длительного  заключения,
теперь должны будут жить бок о бок с самыми заурядными сумасшедшими.
     Барретта затрясло. Он  сложил  бумаги  Ханна  и  отдал  их  Латимеру,
который сидел в нескольких