в пещере
Справедливого Лоха с кляпом во рту. Сказать по правде, в интересах здешних
охотников мне следовало бы это сделать сейчас, но я не делаю, потому что
верю вам, мсье... Мы с Лакастрой отправляемся в Куябу, оттуда через
Корумбу и Сан-Паулу в Рио. Можете отправляться с нами.
   - Нет, мсье, - перебил Пэйн, - я с вами не пойду! Пусть я погибну в
водах бурной Кулисэу, но отправлюсь на север. Надеюсь, наши пути больше
никогда не пересекутся!
   Ример снова пожал плечами и отвернулся.
   Все же Пэйн не отказался от помощи Римера и Лакастры, когда они
натаскали ему бревен и связали плот, так же как не отказался от карабина и
небольшого запаса сушеного мяса и рыбы.
 
 
 
   - ...Ример с лакорийцем скрылись в джунглях, - продолжал Пэйн свое
повествование, - но ушли не сразу и какое-то время наблюдали за мной. Я
увидел их в последний раз стоящими на вершине высокого обрыва, мимо
которого проносило мой плот. Они помахали мне рукой, но я отвернулся. Умом
я понимал и, следовательно, оправдывал Римера, но при одном воспоминании о
пещере Справедливого Лоха меня начинало трясти, словно в лихорадке.
   Пэйн поморщился, облизнул языком пересохшие губы и продолжал:
   - Мое плавание по быстрой Кулисэу было очень непродолжительным. К
вечеру на первом же пороге плот наскочил на подводный камень и рассыпался.
Меня ударило головой о камень, и я потерял сознание. Избитого,
окровавленного, с переломленными членами и почти бездыханного меня
подобрали на берегу лакорийцы.
   Болел я долго, мучительно. Выходил меня знахарь Ленда, с которым с тех
пор мы стали лучшими друзьями...
   - Но, мсье Пэйн, - перебил француза Грасильяму, - почему же вы после
того, как выздоровели, окрепли, не ушли от лакорийцев? Они не отпускали
вас?
   - Я и не поднимал этого вопроса, мсье. Да мне и незачем было уходить от
них.
   - Как? Разве вас не потянуло на родину, к вашим близким, к друзьям? -
неожиданно спросил до сих пор молчавший Сергей.
   - Родина, близкие, друзья... - задумчиво повторил Пэйн. - Милый юноша!
Вы, русские, по-иному понимаете слово "родина", поэтому ты не поймешь,
если я скажу, что для меня родина - это, прежде всего, я сам. Близких у
меня нет. Я - подкидыш, воспитывался в приюте, а потом в иезуитской школе.
Какие уж тут близкие? Друзья? Да настоящих друзей я, пожалуй, тоже никогда
не имел... И почему вы думаете, что я совершаю нечто недостойное, обитая
здесь, в этом эдеме, а не на Монмартре или в Латинском квартале Парижа?
Жизнь тех, кого мы называем дикарями, имеет множество преимуществ перед
жизнью так называемых цивилизованных белых. Чем цивилизованней, в
подлинном смысле этого слова, человек, тем с большей охотой он сбрасывает
с себя путы всего наносного, всего лишнего и окунается в стихию предельной
простоты. Большинство белых, ставших "дикарями", были хорошо образованными
людьми. Об этом писал в одной из своих статей о дебрях Перу покойный
Фостер...
   - И все же мне, например, непонятно, как вы, ученый, могли бросить
занятия наукой ради безделья? - перебил Элиас Гароди. - Как вы хоть пришли
к решению остаться здесь?
   - Гм! Знаете ли, мсье, без каких бы то там внутренних трагедий, драм.
Просто, лежа почти три месяца без движения в лубках, наложенных заботливым
Лендой, я имел достаточно времени подумать о прожитом и согласиться с тем
афоризмом, который, помню, частенько любил употреблять наш
воспитатель-монах: меньше знаешь - крепче спишь... Да, мсье, я понял, что
счастье не в обилии знаний, а в обилии чувствований, переживаний. Я понял
это однажды ранним утром, наблюдая за восходом солнца. Mon dieu! Ведь
человек чуть ли не ежедневно может наблюдать это чудо рождения дня, чудо
каждый раз совершенно неповторимое, совершенно особое от вчерашнего и не
похожее на завтрашнее. С ним может сравниться только еще одно чудо земли -
море. И я не могу понять, почему же большинство людей равнодушно к этим
чудесам? Наблюдая восходы, закаты, наблюдая природу во всех ее
проявлениях, я познал огромное счастье, которое вмещает в себя и счастье
первого открытия, и счастье исследования, и счастье познания. Так чего ж
удивляться, что я не ушел отсюда, из этой прекрасной долины, которую
мудрый Макалуни превратил в место захоронения умиротворенных страстей и
чувств. Здесь, в этих райских кущах, я хотел бы кончить свои дни...
   - Нет, сеньор Пэйн, вы не правы! - снова не сдержался Сергей. - Я не
могу понять, как вы можете оставаться безучастным, когда речь идет о жизни
целого племени, о спасении богатств древней цивилизации лакорийцев? Ради
этого сеньоры Элиас Гароди и Эваристо Грасильяму остаются здесь, а вы...
э-эх!.. восходы солнца... Мне стыдно за вас!
 
 
 

                                   Глава 29 

   Правду не задушить!
 
 
 
   Сеньор Эстебано Ногейро, по натуре очень скромный человек, постеснялся
садиться в кресло директора музея, должность которого он занимал на время
отсутствия профессора Гароди. Сеньор Ногейро предпочитал усаживаться за
журнальным столиком в глубоком кожаном кресле для посетителей.
   Прошло две недели, как Жоан появился в Рио, похудевший, загоревший,
возмужавший, и менее недели со дня выхода очередной книжки журнала
"Проблемы. Гипотезы.
   Открытия", в которой были опубликованы записки профессора Грасильяму.
Как и следовало ожидать, записки эти вызвали ожесточенную полемику в
печати. И вот сейчас сеньор Ногейро и Жоан, сидевший за директорским
письменным столом, занимались разбором и обсуждением газетных и журнальных
статей, заметок, откликов, сообщений телеграфных агентств, присланных в
музей из БДИ (Бюро деловой информации). Жоан брал их по порядку и читал
вслух:
   "Экспедиция профессора Эваристо Грасильяму - одна из удивительнейших за
последнее столетие. Научный мир ахнет от восторга, когда экспедиция
обнародует свои труды..."
   - Как вам это нравится, сеньор Эстебано?
   - Это чьи же слова, Жоан? - высунулся из кресла сеньор Ногейро.
   - Трудно даже поверить. Ректор университета в Сан-Паулу доктор Томас де
Оливейра. Хотя он с Грасильяму не особенно дружил, но все же нашел доброе
слово... Смотрим дальше:
   "Остается загадкой, каким образом в экспедиции нашего почтенного
ученого вдруг оказался русский коммунист? Несомненно, это доказательство
того, что профессор Грасильяму разделяет коммунистические взгляды..."
   - Ну-ну! Это из того же Сан-Паулу пишет газета "Эстаду ди Сен-Паулу"...
Дальше!
   Вот тоже выпад:
   "Странные отрывки из дневника Эваристо Грасильяму, опубликованные в
таком почтенном журнале, как "ПГО", ни в коем случае нельзя рассматривать
как научное открытие. Это - бред сумасшедшего. Приходится удивляться
нетребовательности редактора-издателя почтенного журнала доктора Матуфора
Плиса, напечатавшего этот вздор. Напрашивается вопрос: зачем? Зачем
редактору понадобилось писать предисловие к этому фантастическому бреду и
в хвалебных тонах вспоминать заслуги русского натуралиста Григория
Лангсдорфа? Уж не ради ли того, чтоб исподволь прививать симпатии
читателей к русским, коль уж запрещена открытая прокоммунистическая
пропаганда? Уж не продался ли доктор Матуфора Плис агентам Коминтерна?"
   - Крест господень! Это кто ж так пишет? - испуганно пролепетал сеньор
Ногейро.
   - Не догадываетесь? Ну, кто же, как не журнал "О крузейро"! Впрочем, от
него другого не жди. Не волнуйтесь, сеньор Эстебано, пока это только
цветочки, нечто вроде пристрелочного выстрела в артиллерии. А вот и
пулеметные очереди телеграфного агентства "Ас пресс":
   "Я не верю запискам Грасильяму. Они не что иное, как мистификация!"
   Это из выступления по радио профессора Алвиса. Или вот еще камень в
нашу сторону:
   "Куда исчез профессор Грасильяму со своими сообщниками? Правительство
должно послать в джунгли вооруженный отряд, чтобы отыскать и предать их
суду, а также очистить нашу землю от людоедов - белых индейцев!"
   - Это из выступления на митинге в Белу-Оризонти некоего демократа...
Сеньор Эстебано, вам не надоело, слушать эту чушь?
   - Нет, нет, дорогой Жоан, читайте, читайте! Мы должны знать
общественное мнение об экспедиции профессора Грасильяму и нашего дорогого
шефа профессора Гароди.
   - Полноте, сеньор Эстебано! Да разве это общественное мнение? Это
организованная травля со стороны определенных лиц. Кого - не знаю.
Упоминание о необходимости посылки в верховья притоков Амазонки
вооруженных отрядов преследует цели, от экспедиции очень и очень далекие.
Я насмотрелся, наслышался, знаю, что творится под зеленым покровом
гилеев...
   Ногейро оглянулся на дверь, не слушает ли кто его, и сказал шепотом:
   - Да, Жоан, вы, пожалуй, правы. После закрытия газет "А классе
оперария" и "Трибуна популар" вряд ли где-нибудь прочтешь теперь правду...
   Но Жоан, увлеченный чтением какого-то журнала, не слушал.
   - Постойте, постойте, сеньор Эстебано. Вот что-то интересное! Слушайте!
   "Нападки на редактора-издателя журнала "ПГО" сеньора Матуфора Плиса
общественность нашей страны должна рассматривать как акт величайшей
несправедливости. Где же тогда свободы, дарованные нашей конституцией?
   Почтенного человека, известного ученого облыжно обвиняют в связях с
Москвой только за то, что он предоставил страницы своего журнала для
опубликования записок другого ученого. Может, эти нападки из-за того, что
профессор Грасильяму упоминает о присутствии в его экспедиции какого-то
русского парня?
   Во-первых, какое значение имеет национальность человека, если он
приносит пользу нашей науке, и, во-вторых, откуда известно, что этот
русский парень по имени Саор - коммунист? Разве все русские должны быть
обязательно коммунистами? Но даже не в этом дело. Главное в другом.
   Вся эта кампания в печати - доказательство того, что диктатура
президента Дутра душит наши свободы, завоеванные народом. Реакция вновь
подняла голову и использует каждый повод для того, чтобы усилить гонения
на силы прогресса, на демократию, на коммунистов. Будем же бдительны!
Крепче ряды!"
   - Это из передовой статьи газеты "О мунду". А вы говорите, не найти
правды.
   Неужели вы можете думать, что если опутать прекрасный сад колючей
проволокой, то небесные светила померкнут? Нет, нет, сеньор Эстебано,
правду не задушить! Если не ошибаюсь, после закона от седьмого мая так
открыто еще не писалось. Или пока я был в джунглях, здесь что-нибудь
изменилось?
   - Не знаю, Жоан, не знаю, - беспокойно заерзал в кресле сеньор Ногейро.
- Я же очень далек от политики...
   - То-то вы сожалеете об утраченной правде, - усмехнулся Жоан. - В
том-то, наверно, и беда, что все мы стараемся быть подальше от политики, а
от нее не уйти.
   На несколько минут в кабинете воцарилось молчание. Сеньор Ногейро
занялся разбором каких-то бумаг, а Жоан погрузился в чтение газеты "Курьер
Сантарена".
   - Саор вернулся! - вдруг вскочил он, потрясая газетой. - Но, черт
побери, эта грязная газетенка пытается втянуть его в новую историю!
   Сеньор Ногейро, которому передалось волнение Жоана, долго хлопал себя
по карманам, разыскивая очки, только что бывшие у него на носу и почему-то
оказавшиеся под бумагами, протер их большими пальцами и взял газету.
 
 
 
   СМЕРТЬ ПОДЖИДАЛА В ХРАМЕ!
   СОТЫЙ УБИЙЦА В РУКАХ ИНСПЕКТОРА МАТТИАСА!
   СТРАСТЬ ПРОКАЖЕННОГО!
   УБИЙЦА ПРЕДЛАГАЕТ ВЫКУП - ЗОЛОТО ВОЖДЯ ТАМЕ-ТУНГА!
   УБИЙСТВО УБИЙЦЫ!
   ИНСПЕКТОР МАТТИАС: "ЭТО ДЕЛО РУК КОММУНИСТОВ!"
   Ниже помещалось следующее сообщение, набранное крупным шрифтом:
   "Как мы уже сообщали, вчера утром во время воскресной мессы в храме
святого Себастьяна было совершено убийство. Зять префекта муниципалитета,
честный коммерсант, примерный католик и семьянин Марио Монтейра был убит
ножом в спину.
   Убийца задержан. Он назвался Фесталем Фалькони, уроженцем Сантарена.
   Сегодня утром, когда убийцу вели по двору тюрьмы к полицейской машине,
он упал замертво. Вскрытие показало, что смерть произошла моментально от
сильнодействующего яда. Ведется следствие. Его ведет знаменитый детектив -
инспектор Педру Маттиас. Он считает, что Фалькони отравлен русским
коммунистом Гратшофым, накануне появившимся в городе".
   Справа от этого сообщения были заверстаны три, одна над другой,
фотографии. На верхней была изображена чета Монтейро, прогуливавшаяся под
руку по набережной с видом преуспевающих и довольных жизнью людей из
общества; оба стандартно-лощеные: он с усиками и бачками на
маловыразительном нагловатом лице, она - с лицом увядающей красавицы с
рекламы модного парикмахера.
   Рядом с этой, по виду счастливой, улыбающейся парой, особенно страшен
был оскал изуродованного, будто кричащего лица мертвого Фесталя.
   Еще ниже была фотография Сергея Грачева. Несмотря на старания ретушера
придать лицу Сергея зверское выражение, на читателя смотрело открытое
русское лицо с добрыми глазами.
   Четвертое фото - портрет самодовольного, надутого спесью инспектора
Педру Маттиаса, - находилось рядом с интервью, которое он дал
корреспонденту "Курьер Сантарена". Оно, это интервью, настолько интересно,
что приводим его полностью:
   "Убийство Марио Монтейра - сотое убийство в нашем городе за первые три
месяца текущего года, которыми я занимался, - сказал вашему корреспонденту
инспектор полиции Педру Маттиас. - Поверьте мне, старой полицейской
ищейке. Это, так сказать, мое юбилейное дело выходит за рамки обычного
убийства Убийца - Фесталь Фалькони, как назвал он себя, и у меня нет
оснований опровергать это, - очень ловко, просто виртуозно метнул с хоров
большой нож-наваху через весь храм и пронзил молящегося Марио Монтейра.
Это, как установило следствие, произошло в тот самый момент, когда на наш
город обрушился сильный шквал, причинивший на реке немало бед.
   В суматохе, поднявшейся в храме, убийца легко мог бы скрыться, но он
дождался моего прибытия на паперти храма и при моем приближении протянул
вперед обе руки.
   Случай, я сказал бы, из ряда вон выходящий. Обычно, прежде чем надеть
наручники, мне приходится израсходовать две-три обоймы, а тут такая, я
сказал бы, любезность со стороны преступника.
   - Я - старая полицейская ищейка, - повторил инспектор Маттиас, - знаю,
что такую любезность преступник оказывает полиции, когда он приперт к
стене или же когда ему угрожает опасность быть линчеванным толпой. Но куда
там! Все молящиеся при виде физиономии убийцы разбежались из храма.
Значит, смекнул я, заметив, как Фалькони спокойно покуривает на паперти,
надо ждать чего-то необычного. Так и случилось.
   На допросе Фалькони держался спокойно, как и во время свиданий со
знакомыми, по его словам, гражданами Сантарена, которых я пригласил для
опознания личности преступника. Но никто из приглашенных его не опознал. И
все же мое чутье, чутье старой полицейской ищейки, подсказывало, что он не
лжет: он из Сантарена. Это подтвердилось во время свидания Фалькони со
вдовой убитого.
   То, что произошло на моих глазах, дает повод думать - здесь замешана
какая-то любовная история. Возможно, Фалькони ревновал сеньору Симину к ее
законному мужу. Такое бывает в жизни. В общем, когда она вошла и взглянула
на убийцу мужа, то тут же закрыла лицо руками и, не выслушав даже моего
вопроса, знает ли она преступника, воскликнула:
   - Нет, нет, это не он!
   Тогда Фалькони повалился к ее ногам.
   - Симина! - закричал он так, что, наверно, было слышно в порту. - Ты не
узнаешь меня? Это же я, я, твой Фесталь!
   Но сеньора повернулась и в испуге выбежала из камеры.
   Я понимаю сеньору: более безобразной и отвратительной физиономии, чем у
Фалькони, думается, я не встречу и в аду, если туда попаду. Он был еще
более страшен, даже жалок, когда тут же упал, стал рыдать и биться головой
о пол с криками: "Симина, Симина, вернись!" Нам пришлось его связать и
дать сильную дозу снотворного.
   Сегодня рано утром меня разбудил телефон. Звонили из тюрьмы, просили
немедленно приехать: меня срочно требовал Фалькони. Пришлось ехать -
такова служба!
   - Инспектор Маттиас, я знаю, что меня ожидает, - сказал Фалькони, не
поздоровавшись. - Но я плюю и на виселицу и на ваше правосудие! Я подсуден
только сам себе и никому больше! Но я в ваших руках, и прежде чем вы
вздернете меня на веревку, должен обделать одно дельце. Слушайте,
инспектор Маттиас, что я вам сейчас скажу, и если вы не круглый дурак, то
можете стать богатейшим человеком Бразилии...
   Все девяносто девять убийц, дела которых прошли через мои руки в этом
году, а также и тысячи других за тридцать лет работы в полиции, именно и
начинали сокровенный разговор со мной с подобных речей. Поэтому я резонно
заметил Фалькони, что пытаться меня подкупить - дело безнадежное, я -
верный слуга отечества, и не следовало подымать меня с постели чуть свет.
   - Ну, так и останетесь куском идиота, - спокойно сказал Фалькони. - Вы
послушайте хорошенько, что я вам предлагаю, а тогда дадите ответ. Сейчас
вы отпускаете меня на свободу. Причину придумывайте сами. Затем вы берете
отпуск на четыре месяца, добываете толику денег, подбираете себе в
компанию верных парней, и мы отправляемся с вами к верховьям одного из
притоков Шингу. Там я проведу вас по известному мне пути к могиле
индейского вождя Таме-Тунга, где хранится богатейший клад. Только не
забыть захватить автогенный аппарат, чтобы разрезать глыбы золота...
   - А ослиного дерьма на лопате брать не надо? - съехидничал я, давая
понять, что меня баснями не купить, но Фалькони, наверно, и не слышал.
   - Этого клада - груды золота алмазов, всяких камней, - говорил он, -
хватит не только для того, чтобы купить вас, инспектор, с вашей хваленой
совестью, но и всех полицейских мира, всех рангов, от простых
регулировщиков до полицей-президентов и министров внутренних дел в
придачу. Мы забираем из этого клада столько, сколько сможем унести, и
возвращаемся в тысячу раз более богатыми, нежели семейства Рокфеллеров,
Ротшильдов и других архимиллионеров, вместе взятых. Вы мне выделяете
толику добычи, ориентировочно, скажем, одну десятую, а то и того меньше,
мне хватит, и я куплю, инспектор, понимаете, куплю душу и тело женщины,
которая отказалась вчера признать меня. Я рассыплю перед ней мешок
алмазов, и она не устоит, бросится к моим ногам, станет лобзать мои
сандалии. Как большую милость, я позволю ей поцеловать мое изуродованное
лицо. И это будет моей местью, инспектор. После можете вздергивать меня к
поднебесью. Я умру, зная, что отмщен...
   - Я - старая полицейская ищейка, - продолжал инспектор Маттиас, -
всякого наслышался и навидался, но при этих словах Фалькони, признаюсь, у
меня по коже пробежали мурашки. Небось, он здорово втюрился в сеньору
Симину, и мне стало жалко парня. Но я выполнил свой долг: отверг
предложение преступника.
   Тогда, видимо, чтобы привлечь внимание кого-либо из высших чинов
полиции - Фалькони не был уверен, что я передам начальству разговор с ним,
- он в то же утро дал интервью корреспонденту местной вечерней газеты. В
этом интервью, вы можете убедиться сами, он умолчал о любовной истории, но
очень прозрачно намекал, что готов купить свою свободу за индейский клад.
Интервью так и было озаглавлено: "Убийца Монтейра предлагает горы золота и
алмазов за четыре месяца свободы!" А через два часа после выхода газеты
Фалькони не стало. Я направлялся с ним по тюремному двору к полицейской
машине, чтобы вести его к префекту, встречи с которым он добивался, и
вдруг в двух шагах от машины он упал с искаженным лицом и тут же испустил
дух.
   Медицинское обследование показало, что смерть наступила от
сильнодействующего яда, проникшего в кровь через укол на шее. Укол сделан
с помощью отравленного шарика, - он был найден у трупа - выпущенного из
духового ружья. Выстрел произведен с баобаба, который стоит в саду,
примыкающему к стене тюрьмы. Убийца пока не найден, но чутье старой
полицейской ищейки меня не обманывает: в этом деле замешан русский
коммунист Гратшоф. Он только накануне появился в Сантарене.
   Есть основания предполагать, что он заброшен к нам на одной из тех
таи