Тиля металось на его мониторе,  завораживало взгляд, укачивало, по
Марсель  наблюдал  его  равнодушно  --  поднимал глаза,  посматривал  то  на
командира,   то   на   Хайдарова.  И,  перехватив   этот  встревоженный,  но
легкомысленный взгляд, Хайдаров пришел в ярость.
     Марсель  Жермен,  вы  предатель.  Пусть я фанатик, но куратор не  имеет
права  становиться  куратором наполовину. Пусть я  миллион  раз пристрастен.
Только добрые имеют право быть добрыми, но я не верю,  что у вас не  хватило
доброты. Мужества, вот чего не хватило. Впрочем, это ваше дело.
     ... Он  слышал голос командира: "Инженерный отсек, результаты?" И ответ
Сперантова:  "Не можем порадовать, командир.  Все в статистических  пределах
фона. Какие-то ничтожные отклонения гравиметров... То  же и  с излучением...
Скорее --  интуитивно, нежели имманентно. М-да.  Но  я склонен согласиться с
пилотом Юнссоном. Пожалуй, что-то есть".
     "А, разговаривают, -- подумал Хайдаров. -- Я пока и отдохну..."
     Он прикрыл глаза, вытянул ноги. Приступ ярости  прошел так же внезапно,
как начался.  Извне  доносился вежливый  голос Сперантова: "Если мы попросим
пилота отсоединить кабель, коммутирующий его с кораблем, и заземлить антенну
ве-че? Возможно, получим связь... Собственно, это мысль коллеги Такэда..."
     "Тиль,  разрешаю, --  отвечал  Уйм. --  Заземли ве-че  антенну и  сними
разъем кабеля".
     Затем -- голос Юнссона:
     "Перемычки, перемычки-то  где? Киоси, в каком ящике перемычки,  клянусь
брам-стеньгой? А, нашел... Ставлю под болт антенны, готово... Заземляю..."
     "Славно, что его заняли делом", подумал Хайдаров.
     Наверху неистово затрещал  динамик,  что-то  закричал Такэда,  и  треск
перебрался в динамик штурманского отсека. -- Тихий голос Юнссона заговорил:
     "Корабль, не  слышу  вас, не слышу вас.  Даю настройку: раз,  два, три,
четыре... Киоси, слышу тебя хорошо... Но с треском".
     "Так, пора за работу", -- Хайдаров открыл глаза.
     Уйм сказал:
     -- Инженерный отсек, благодарю. Трос работает антенной, так?
     -- Трос вместе с корпусом "Мадагаскара", -- отвечал Такэда.
     -- Понятно. Кураторы, ваше решение о Юнссоне?
     --  Сейчас будет, -- сказал Жермен. Он повернул монитор к Хайдарову. --
Видишь?
     Грязноватый ноготь Жермена указывал на  седьмую шкалу, синяя и голубая,
пунктир-штрих-пунктир  и  так   далее.  Это  все  обозначало  патологическое
снижение     инстинкта     самосохранения,     сверхсоциальность,      взрыв
самоотверженности,  необходимость следовать  стандартам  поведения,  и  если
стандарты требуют смерти, то умереть.
     -- Вижу, -- сказал Хайдаров. -- Твое мнение?.
     --  Вернуть. Сейчас  он может  взорвать  реактор, чтобы просигналить на
Землю.
     -- Мое мнение, -- сказал Хайдаров, -- серпанин, ноль пять, перорально.
     -- Тогда он уснет. Или впадет в апатию, -- угрюмо возразил Жермен.
     Он  стал угрюм от робости. Хайдаров подумал -- знает  кошка,  чье  мясо
съела. И нажал:
     -- Пора бы  знать, что  психика -- вроде пива. Ее  разливают по кружкам
вне бочки. Внутри-то перемешано...
     Кажется, он  побелел. Его трясло все сильнее, и Жермен испуганно махнул
рукой:
     --  Э, делай  как знаешь. Я умываю руки, -- и покосился на хайдаровский
значок. Ты, мол, профессор и член Совета -- не я... Тем временем Сперантов с
настырной вежливостью допрашивал Юнссона:
     --  Следовательно,  какое  расстояние  между черной  зоной  и  корпусом
корабля? По вашей оценке?
     -- Сто десять -- сто двадцать сантиметров по моей оценке.
     -- Граница четкая?
     -- Очень четкая.
     -- Не размыта?
     --  Совершенно не размыта.  По иллюминатору  проходила, будто  заливало
тушью, ровным фронтом.
     -- А сейчас какая дистанция? Между капсулой и черной зоной?
     -- Оценить не могу. Малая. На глаз -- се нет.
     -- Нет дистанции?
     -- Нет дистанции.
     --  Простите,  вы  не  могли  бы  выдвинуть   какой-нибудь  перископ  и
попытаться оценить дистанцию?
     -- К сожалению, у меня нет какого-нибудь  перископа, -- отвечал Юнссон,
сохранивший --  для  внешнего  наблюдателя  --  профессиональное терпение  и
чувство юмора.
     "Ах,  как  весело,  как  радостно  шел  на  плаху  Макферсон",  подумал
Хайдаров, взмахнул рукой перед объективом, привлекая к себе внимание пилота,
и отчетливо, почти неслышно проговорил: "Серпанин...". Тиль откинул  шлем. С
каменным лицом повернулся, достал упаковку серпанина, показал се и проглотил
таблетку. Красная пилюля с желтым  ободком.  Единственное в мире средство от
отчаяния. О  люди,  люди! Почему вы  с  таким упорством цепляетесь  за  свое
отчаяние?
     ...   У   лебедки  стояли   Албакай   и  Бутенко.  Они  были  одеты   в
суперскафандры,  имели  при себе па всякий случай газовые движители. Албакай
выдвинул в космос  двухметровый стержень с делениями и докладывал расстояние
от   обшивки  до   края  черноты.  Юнссон  не  зря  считался   первоклассным
наблюдателем -- чернота  стояла в ста семнадцати сантиметрах от обреза люка,
плавно отодвигаясь на полтора-два сантиметра и возвращаясь к ста семнадцати.
А лебедка потихоньку вертелась, отдавая трос -- метр за метром. Тишайше, без
малейшего рывка пятнадцатитонная капсула прокрадывалась в  неведомое: Десять
мет- ров в минуту. Ксаверы Бутенко обыкновенным мелом наносил марки на трос.
Десять метров  в  минуту.. Точно Юнссон  воистину делал невероятное. И через
восемнадцать минут трос кончился. Албакай крикнул:  "Стоп, конец!", потравил
оставшиеся  три-четыре  метра и выбросил их за борт. По тросу прошла  волна,
которой никто не видел,
     --  Есть.  Затормозил, --  бесстрастно сказал  пилот. -- Кругом  то  же
самое. Поворачиваю для обзора... Не знаю. Посветлело как будто.
     -- Гравиметр -- спросил Уйм.
     -- Какой здесь гравиметр... В нулях он, в нулях, старина Грант...
     -- Вопросы к пилоту?. --  таким  же бесстрастным голосом сказал Уйм. --
Нет вопросов? На лебедке! Приготовьтесь вирать.
     -- На лебедке готовы, -- сказал Албакай.
     -- Отставить лебедку. Грант, разреши выйти в космос на лине.
     Это сказал  Юнссон. На секунду все замерло. Потом Марта Стоник прыгнула
к Уйму, двумя руками вцепилась в него и затрясла головой. Уйм снял ее руки..
Отчетливо проговорил:
     -- Пилот, здесь Уйм. Разрешаю выйти в космос па лине.
     Юнссон ответил: "Есть!" и засмеялся -- было очень  хорошо слышно  в эти
секунды. Он смеялся  весело, без тени надрыва. "Открываю  люк, сейчас... Да,
коллега Сперантов! Дистанция два тире..." -- и тишина. На секунду.  Затем из
нее выделился знакомый звук -- щелканье дыхательного  автомата на скафандре.
Связь  по  тросу  работала.  Но  некому было  отвечать  на  той  стороне.  В
безнадежной  тишине  завертелась  лебедка.   Уим  повторял  размеренно,  как
метроном: "Тиль, здесь Уим. Тиль, здесь Уим. Отвечай". И снова: "Тиль, здесь
Уим".  Рокочущий бас  Албакая врывался в паузы: "Сто пятьдесят  метров.  Сто
сорок метров."
     ... Албакай первым заметил,  что чернота уходит,  и  крикнул: "Смотри!"
Это произошло  так быстро,  что  в рубке  не  успели  отрегулировать яркость
экранов. Все  инстинктивно смотрели в сторону капсулы, а  Солнце возникло за
нею,  по левому борту, ослепило. Сквозь багровые пятна и полосы, прикрываясь
рукой от косматого Солнца, Хайдаров увидел белый овал капсула и -- немного в
стороне   --  что-то  ритмично  поблескивающее,  как  астероид  при  близком
прохождении. Тело Юнссона вращалось, следуя за капсулой на лине.
     Хайдаров  отвернулся и ив видел, как по  тросу прыгнул  Бутенко в своем
суперскафандре.   Сверху   обрушился   Сперантов.  Не  удержался,   пал   на
четвереньки, перебежал к экранам. Лицо его было искажено отчаянием. Он готов
был броситься в экран,  схватить неопознанное голыми руками. В корабле сразу
стало  шумно.  Закричали голоса лунной и  земной диспетчерских, пронзительно
взвыла морзянка, хрипло запели радиомаяки, запущенные диспетчерами на полную
мощность.  За  кормой,  в  чудовищной  дали,  пыхнуло  огненное  облачко  --
спасательный корабль-робот "Отважный" поймал "Остров  Мадагаскар" в пеленг и
дал первый ядерный импульс.
     Ночь была нескончаема. В  космосе  не бывает дней и ночей. Если  сияние
космоса ощущается, как ночь, значит, рейс закончен.
     Уим  и Хайдаров  сидели в  командирской  каюте. "Остров Мадагаскар" был
эвакуирован, по его  тихим палубам гремели голоса заправщиков и ремонтников.
Они властно  стучали башмаками, от них исходил острый, пороховой запах Луны.
Даже  на  обшивке  кипела  жизнь  -- спектрометристы  под защитными  зонтами
разворачивали свое оборудование, отыскивали следы неведомого.
     Хайдаров  держал в  коленях термос. Они с Уимом  поочередно тянули кофе
через соску и разговаривали.
     -- Странно, -- сказал Уйм. -- Столько лет ходили на параллельных, и вот
когда познакомились.
     -- Да, странно, -- сказал Хайдаров.
     -- Очень славно, что познакомились. Очень славно...
     Хайдаров  кивнул.  Славно.  И  то,  что  командир  Уйм  говорит  так  с
человеком, от которого зависит его судьба, вот что по-настоящему хорошо.  Не
боится, что его заподозрят в подхалимстве. Верит.
     Уйм хлопнул его по руке и невесело засмеялся.
     --  Едва  познакомившись,  они вступили в  сговор...  Куратор Хайдаров,
используя  свое  влияние в  Совете  космокураторов,  добивался  реабилитации
штурмана Уйма.  Со своей стороны  этот последний обещал Хайдарову  поддержку
Ассоциации судоводителей в устройстве космической системы психоконтроля...
     --  Хорошо  поешь,  -- сказал  Хайдаров. --  Но так и будет. Ты  должен
водить корабли.
     -- Я бы не доверил корабль такому командиру, -- сказал Уйм.
     --  Брось, брось... Трехмесячный отпуск, и все  будет олл райт.  Каждый
должен оступиться, чтобы сбило спесь. Напортачить, у нас говорят.
     -- Напор-ртачить?
     -- Плохо сработать, ошибиться.
     -- Надо запомнить. Ты думаешь, с меня сбило спесь?
     -- Надеюсь, -- сказал Хайдаров.
     -- Э! Не сбило.  Отпуск  я возьму,  и  возьму  Ани  в экипаж,  но спесь
остается при мне, ты учти -- прежде чем заступаться за меня.
     -- На место Бутенко?
     -- Да. Ксаверы больше не пойдет со мной. Не простит.
     -- Покажи мне еще Ани, -- попросил Хайдаров.
     Уим  отвел руку за спину,  нажал кнопку, и в стенке оружейного шкафчика
--  на том месте, куда смотрела Марта  Стоник  -- возникла женщина. Она была
прекрасна. За ее спиной был песок и вздыбленные стеклянные океанские волны и
тропическое небо, но женщина была прекраснее неба, моря и песка, и  у ног ее
сидел сонный львенок.
     -- Ха! Это я,  -- сказал Уим, погружая палец в львиную шерсть. -- С нею
я такой. Поэтому не брал ее на корабль.
     -- Возьми, -- сказал Хайдаров.
     -- Возьму. Попробую, -- сказал Уим.
     О Марте Стоник они не говорили. Они знали, что вины здесь нет ничьей --
ни командира, ни пассажирки. Так вышло. И все.
     Они уже знали,  что Тильберта  Юнссона не удалось оживить, хотя никаких
следов насильственной смерти на нем  не обнаружено. Просто выключился  мозг.
Просто... Так же просто, как гипотеза Сперантова и других набольших физиков,
по   которой   НО   не   был  ничем  материальным.   Ни  пространством,   ни
антипространством  --  ничем.  Лучом  прожектора,  состоящим  из  абсолютной
пустоты.  Поэтому он и не  имел массы, поэтому поворачивал без  радиуса, как
пятно от прожекторного луча на  склоне горы или на поверхности моря. Юнссона
убило  ничто, поглощающее любое излучение,  как мы --  ничто по  сравнению с
матерью-природой,  --  поглощаем  любое  знание  о  ней, накалываем  его  на
булавки, как бабочек.
     Уим погасил голографию и требовательно спросил:
     -- Почему Тиль бросил Шерну?
     -- "Чтоб вам не  оторвало рук, не  трожьте, музыку руками", -- Хайдаров
ответил цитатой, чтобы закончить разговор, но  командир Уим был упрям, и ему
предстояло водить пассажирские  корабли,  в которых  все  каюты будут заняты
космическим персоналом.
     -- О-а, все тот же миф о ненависти к, куратору? Я в это не верю.
     --  Ты слишком  здоровый  человек,  чтобы  поверить, дорогой  Грант.  И
ненависть  --  не  то слово. Скорее,  нелюбовь, еще  точнее -- раздражение и
нетерпимость. Куратор,  к  сожалению,  воспринимается  не как  врач,  а  как
требовательный  наставник. Нас либо  очень  любят, либо едва терпят.  И то и
другое -- лишнее. Почему -- едва терпят? А мы пристаем, настырничаем... Тиль
был очень эмоционален. Вечный подросток, понимаешь? И агрессивен при этом...
     --  Стоп...-- перебил  Уим. -- Ты хочешь распространить на нас машинный
контроль, чтобы устранить личность куратора?
     -- Ну, нет, -- живо сказал Хайдаров. -- Наоборот, безличный контроль --
еще хуже. Каждому ясно, что нелюбовь к куратору -- чувство несправедливое...
     -- Постыдное, -- сказал Уим. -- Дикое и постыдное.
     -- Предположим. Как таковое оно и загоняется в подсознание относительно
легко. А вытеснить отвращение и недоверие к  машинной системе будет куда как
сложнее.
     Уим закрыл глаза, собрал лицо крупными коричневыми морщинами и запел:
     -- О, великий и черный космос, какие же мы дикари... О жалкие песчинки,
наделенные  жалкими чувствами... Охотники, страшащиеся своего копья,  -- пел
командир Уим, раскачиваясь  всем телом. -- Охотники, прикрывающиеся щитом от
темноты ночи... Прости, куратор,  -- надменно и застенчиво проговорил он. --
Просто терпения не хватает. Но говори дальше о Юнссоне. Он был агрессивен...
     -- Да. И  слишком долго  работал в  космосе. В сущности,  без  Шерпы он
давно  был  бы списан  на  планетную  службу  --  но  Шерна  тоже имел  свои
слабости...
     -- Любил веселых людей?
     -- Кто их  не любит,  -- сказал Хайдаров. --  Нет. Шерна  слишком любил
космос. Он берег первоклассного пилота и исследователя.  Тащил его буквально
за шиворот. Смотрел за ним, как за любимым ребенком...
     -- Спас ему жизнь, -- сказал Уим.
     -- Да. Чего подчас  нельзя простить... Значит,  модель  события...  Вот
она. Они встретились у буфета  не  случайно. Тиль.  последнее время  избегал
Шерну,  их  почти  не  видели  вместе  на корабле.  Филип  вызвал  Тиля  для
кураторского собеседования, пользуясь ночным временем -- пока в каюткомпании
пусто. Юнссон  был  раздражен его настойчивостью.  Когда  ударил метеорит  и
Шерна  упал,  он  бросился  к  люку  не  сознательно.  Подсознание,  которое
постоянно отталкивало его от куратора,  воспользовалось аварийной ситуацией.
Правило:   "отсек  с  нарушенной   герметичностью  покинь  немедленно"  было
подхвачено подсознанием, и Тиль прыгнул в люк.
     --  О-а, подсознательно --  через три  секунды?  Он  же  быстрый, он --
пилот! За три секунды Тиль умел продумать целый философский трактат!
     Хайдаров кивнул.
     -- Этот факт и был самым  ужасным для Юнссона. Вот как я  это объясняю.
Шерна упал не сразу. Даже кровь ударила из раны не сразу. Секунду -- полторы
Тильберт ждал. Шерна должен был  уйти  первым. И вдруг  он упал.  Понимаешь?
Юнссона это настолько поразило...
     -- Поразило? При пробое всегда можно ждать травмы!
     --  Только  не  у всемогущего  куратора, Грант.  Только  не  у  него. В
подсознании  Юнссона  куратор  был  огромен,  неуязвим...   в  тупом  скорее
удивлении Тильберт наклоняется, видит агонию и  неведомо для себя прыгает  в
люк. И тут же наступает прозрение. Внутренний вопль: "Что я наделал!?", и он
кидается обратно...
     -- Но люк уже закрыт, -- сказал Уим. -- Так?
     -- Так...  Дальше -- дальше он оказывается в своей каюте, по аварийному
расписанию,  и ничего  не  понимает.  Как он  мог  наклониться, может  быть,
тронуть Филипа рукою,  и удрать, бросив его? Почему!? И кто поверит ему, что
он действовал в помрачении разума?
     -- Никто.
     -- Теперь никто, -- сказал Хайдаров. -- Шерна бы поверил.
     -- О великий и черный космос! Вот на чем ты все построил.
     -- Ну,  не  все.  Эта  догадка  завершила  цепь  рассуждений.  Казалось
невероятным,  что  "субъект  Икс"  скрывается.  Я  построил  модель  явки  с
повинной. К кому этот несчастный мог бы придти? Только к своему куратору.  В
данном  случае,  к  Марселю.  А  если  его куратором,  подумал я, был кто-то
другой? Например, Шерна?  Я просмотрел  список пассажиров четвертого яруса и
обнаружил Юнссона,  единственного  человека на борту, куратором которого был
Шерна.
     -- И ты предложил вызвать его в рубку...
     -- Ну, естественно.
     --  О-а,  естественно...  Почему,  скажи  пожалуйста,  Шерне надо  было
встречаться с Юнссоном в кают-компании? Шерна мог придти в его каюту.
     -- Когда  человек настроен...  э... враждебно, не  следует оставаться с
ним  в тесной  клетушке  наедине.  К  ощущению  психологической  скованности
добавится клаустрофобия. Мы не в космосе. Грант...
     Уим  кивнул.  Он,  старый космонавт, на собственной шкуре  испытал  все
разновидности боязни закрытого  пространства. Вряд ли он хоть раз говорил об
этом, но знать -- знал отменно...
     -- О-а! Давай, выпьем кофе, -- сказал Уим.
     Хайдаров не спрашивал, подозревал ли командир  Юнссона, -- все равно не
скажет.
     Но если  Грант Уим  был  командир, то Николай  Хайдаров --  куратор,  и
победы над  людьми были столь же необходимы ему,  сколь Уиму --  победы  над
"великим и  черным космосом".  И прием, которым он собирался раскрыть  Уима,
был, в сущности, честный.
     -- Да, вот еще  Оккам... --  проговорил он.  -- Знаешь, командир, я  не
видел ни одной трагедии, которая не сопровождалась бы фарсом...
     Уим  одобрительно  блеснул  глазами  --  ох,  умны же  у тебя  глазищи,
коричневый ты дьявол...
     -- Ха! Фарс? -- он вытянул руку и живо  загнул  три пальца. -- Краснов,
первый  кибернетист!  Бутенко,  второй   кибернетист,   Жермен,  космический
психолог. Трое, тро-е  их  было, и --  проглядели  машину!  Какие  слова  им
говорить, о великий космос!
     -- А никакие, -- кротко отозвался Хайдаров. -- А нечего тебе сказать,
     -- Нечего?
     -- Ну, конечно. Они поклоняются командиру Уиму. Как они могли заметить,
что Оккам тоже влюбился в командира Уима?
     Командир язвительно ухмыльнулся:
     -- У вашего брата это называется методикой провокации, йес?
     Быстро же ты заводишься, подумал Николай. Быстро, сдержанно, агрессивно
-- как надо...
     -- Ну какая  же провокация, --  сказал он. -- Ты --  хороший командир и
обаятельный  человек.  Очень  заботливый.  Внимательный  к  мелочам,  но  не
придирчивый. Помолчи,  командир...  Ты  прикрыл  экипаж  колпаком  душевного
комфорта, причем экипаж твердо знал, кому он обязан комфортом.  Человек есть
хомо социабилис, командир... Но,  как  сказал  один умный человек,  мы  лишь
вчера отпустили канаты, удерживающие нас в каменном веке. Социальный лидер с
необыкновенной легкостью становится вожаком стаи, а это -- разные роли...
     -- В чем моя вина? Кругом виноват, о великий космос!
     -- Это их беда, а не твоя вина. Вы приняли "Мадагаскар" всем  экипажем,
так ведь?
     -- Так. Мы ходили на "Армстронге". Вместе.
     -- То есть Оккам попал к твоим кибернетистам совсем свеженьким, правда?
Они воспитали компьютер,  создав  его  психику по  своему образу и  подобию,
ориентировав  его на тебя. Теперь  --  происходит событие. Ты попадаешь  под
подозрение,  и  Оккам -- поскольку дело  касается тебя --  проникает  в  эту
этическую проблему... Кстати, кого ты подозревал?..
     -- Причем мои подозрения? Я их не высказывал.
     -- Они, э, влияли на твое состояние, -- деликатно отговорился Хайдаров.
-- Тебе приходилось дополнительно  сдерживаться. Итак, компьютер проникается
проблемой. По твоим кривым мозга он мог бы определить, что  "субъект Икс" --
не ты. Однако, он не умеет читать кривые. И здесь у него произошла ошибка...
По стечению обстоятельств и по визуальным  данным ты оказался  субъектом Икс
-- для Оккама.
     -- По каким данным? -- фыркнул Уим. -- Не фан