а   осторожно  накачивала   его
хромированное  чрево.  Синие огни прыгали под  полированным  кофейником,  на
очаге лежали вычищенные миски, и Аленка сидела деловитая, чистенькая, как на
пикнике  --  ловкие  бриджи,  свежая  ковбойка,  светлые волосы  причесаны с
педантичной аккуратностью.
     -- Как спалось? -- спросил Андрей.
     --  Ты что-то говорил? Ничего не  слышно.  Как в метро.  Кстати, что ты
вчера говорил о дисках, когда возвращался? В лодке?
     Андрей открыл рот и несколько секунд так и стоял, соображая.
     -- Тебя же не было в лодке... Как ты узнала, что я сам с собой говорил?
     -- Всю  жизнь мне не  верят,  что  я читаю  мысли, --  сказала  Аленка,
отмеряя кофе десертной ложкой. -- И ты тоже, никто  мне не верит. Лентяи все
недоверчивые, хоть пистолет бы почистил.
     -- Он в палатке, -- машинально сказал Андрей.
     -- Ты ведь сам говорил, что он осекается.
     -- Почищу после завтрака.
     --  Возьми, лентяй, -- она просунула руку  в клапан,  и достала тяжелый
пистолет. В левой руке она держала ложку с кофе.
     -- Все равно не буду, -- сказал Андрей, расстегивая кобуру. Он разложил
детали на промасленной тряпке, и, гоняя шомпол в стволе, соображал, как бы к
Алене подступиться. Если  она  заупрямилась  -- ищи обходной  маневр. Это он
усвоил.
     Он собрал пистолет, вложил обойму, и заправил  в  ствол восьмой патрон.
Пистолет поймал  солнце, --  багровый край, беспощадно  встающий  над черной
водой, среди черных стволов. В чаще ухнула обезьяна-ревун.
     -- Готово, -- сказала Аленка.
     -- И это не первый раз? -- спросил Андрей, принимая у нее миску.
     -- Говорю тебе -- всю жизнь.
     Помолчали.
     -- Это фокусы Большого  Клуба, -- неожиданно сказала  Аленка. -- Он  же
совсем рядом.
     -- Может быть. А часто это бывает? И как ты это слышишь?
     --  Я  веду  дневник, --  сказала  Аленка. --  По  всем  правилам,  уже
пятнадцать дней. Иногда я  слышу тебя оттуда.  Как будто ты говоришь за моей
спиной, а не возишься у Клуба или в термитниках. В дневнике все записано.
     --  Брось, -- сказал Андрей. --  Оттуда добрый километр. --  Он положил
Ложку и смотрел на Аленку сквозь темные очки. -- И ты все время молчала?
     -- Тебе этого не понять. Ешь кашу. Ты ужасный трепач, "только и всего".
     -- Покажи дневник.
     -- Вечером, вечером. Солнце уже встало.
     -- Нет, это невозможно! Какие-то детские фокусы, -- Андрей бросил миску
и встал с ложкой в руке.
     -- Каша остынет, -- кротко сказала Алена.
     -- Какая  каша?  -- завопил Андрей.  -- Ты понимаешь,  что надо ставить
строгий эксперимент?
     -- "Строгий заяц на  дороге,  подпоясанный ломом",  --  тонким  голосом
пропела Алена. -- Эксперимент достаточно строгий. Ешь кашу.
     -- Хорошо. Я доем эту кашу.
     -- Вот и молодец. "И кому какое дело, может волка стережет!"
     -- Аленка!
     -- Я  же  слушаю  твои  магнитофонные  заметки. Слово  в  слово с  моим
дневником. Понял? И все. Пей кофе, и пойдем.
     Комбинезоны  висели  на  растяжке.  Андрей  молча  влез  в  комбинезон,
застегнул  "молнию", молча нацепил снаряжение: кинокамеру,  термос, запасная
батарея,  фотоаппарат  по  кличке  "Фотий",  ультразвуковой  комбайн,  набор
боксов,  инструменты.  Магнитофон.  Теперь   все.  Он  натянул  назатыльник,
заклеенный  в  воротник  комбинезона,  и надел шлем.  Плексигласовое забрало
висело над его мокрым лицом, как прозрачное корытце.
     -- Включи вентилятор, ужасный ты человек, -- сказала Аленка. -- На тебя
страшно смотреть. И возьми пистолет.
     Под комбайном зашипел воздух,  продираясь через густую никелевую сетку,
и вентилятор заныл, как москит.
     -- Родные звуки, -- сказала Аленка. -- Я тоже пойду, после посуды.
     -- Мы же договорились. Я иду к Клубу.
     -- Андрейка,  они мне ничего не сделают.  Я  знаю слово. Ну, один разок
сходим вдвоем.
     -- Не дурачься. Клуб начнет нервничать и пропадет  рабочий день. У тебя
хватает работы. Сиди и слушай.
     Он уже сошел с мостков, взял шестик, прислоненный к перилам и посмотрел
на жену -- все еще с досадой. Аленка улыбнулась ему сверху.
     -- Ставь в дневнике точное время, часы сверены. Я пошел.
     -- Очень много крокодилов. Ты слышал, сегодня один шнырял под палаткой?
     -- Тут везде полно этой твари. Будь осторожна.
     -- Я ужасно осторожна.  Как кролик. Сейчас я их пугну. Поспорим,  что я
попаду из пистолета  вон в того,  большого? -- Аленка достала из-под палатки
свой пистолет, и положила его на локоть. -- Нет, лучше с перил. Вот смотри.
     Солнце уже поднялось над черной водой, и  ровная,  как тротуар, дорожка
шла к палатке, и по  ней ползли черные пятна  треугольниками, и рядом, и еще
подальше. За пятнами по тихой  воде  тянулись следы, огромным веером окружая
палатку.  Выстрел и  удар пули грянули разом, палатка дрогнула,  и  крокодил
забил хвостом, уходя под воду.
     -- Вечная память,  -- сказала Аленка.  -- Вечная  память, сейчас мы вам
добавим, вечная...
     Палатка  снова  качнулась, и  зазевавшийся крокодил щелкнул пастью  над
водой  и скрылся  в темной  глубине,  и вот уже  над поляной тишина, гладкая
маслянистая вода отражает солнце. Андрей бредет по вешкам к берегу, ощупывая
дно шестиком и обходя ямы. Кинокамера сверкает на поворотах. Хлюп-хлюп-хлюп,
-- он идет по вязкому  дну, а вот и шагов  не слышно. Андрей  подтянулся  на
руках, прошел по сухому берегу и исчез.  Обезьяна снова заорала  в джунглях.
День начался.
     --  Сегодня день особенный, -- сказала Аленка, обращаясь к  примусу. --
Понял, крикун? Ну то-то...
     Она  сидела  под тентом, придерживая пистолет, и  прислушивалась,  хотя
почему-то была уверена,  что теперь ничего не услышит -- с сегодняшнего дня.
После еды  ей стало совсем нехорошо. Она достала щепотку кофе  из банки,  --
пожевала и плюнула в воду.
     -- Все ученые -- эгоисты, -- сказала Аленка. -- Завтра все равно  пойду
в муравейник. Я тоже стою кой-чего, только я очень странно  себя чувствую. И
еще  это.  Когда-нибудь  это  должно было получиться. И все равно,  завтра я
пойду.
     Она  попробовала  представить,  что   он  там  видит,   продвигаясь  по
пружинистой тропке, и как всегда увидела первую атаку муравьев, первый выход
в муравейник три месяца тому назад.
     Они шли вдвоем по главной тропе, Потея в защитных костюмах,  и в общем,
все  было  довольно обыденно.  Как в десятках муравьиных городов по  Великой
Реке. Они осторожно ставили ноги, чтобы  не давить насекомых, хотя много раз
объясняли  друг  другу, что  это  -- чепуха,  сентиментальность  --  этим не
повредишь  муравейнику,   который  занимает   десятки  гектаров.  Они  часто
нагибались, чтобы поймать муравья с добычей и посадить его в капсулу, иногда
смахивали с маски парочку-другую огненных солдат, свирепо прыскающих ядом.
     На повороте  тропы Андрей обнаружил новый поток рабочих -- они тащили в
жвалах живых термитов, -- и сказал: "Ого, смотри!.."
     Это было  немыслимое зрелище  --  огненные муравьи, свирепые "аракара",
тащили  живых  термитов, держа  их поперек толстого белого  брюшка,  а живые
термиты покорно позволяли беспощадному врагу нести себя неизвестно куда...
     --  Ну  и  ну!  --  сказала  Аленка.  --  Если   в  джунглях  встретишь
неведомое...
     -- Оглянись по сторонам, авось увидишь что-нибудь еще.
     Сидя  на  корточках, они рассовывали  термитов по боксам,  и  вдруг она
сказала:
     -- Ой, Андрей. Мне страшно.
     -- Кажется, мне тоже... -- пробормотал Андрей.
     Они встали посреди тропы,  спина  к  спине,  и  Аленка услышала  щелчок
предохранителя,  и  новая  волна  ужаса  придавила  ее,  даже  ноги обмякли.
Маленький  тяжелый  пистолет  сам  ходил  в  руках,  --  набитый  разрывными
снарядами в твердой оболочке -- оружие бессильных.
     -- Смех, да и только, -- пробормотал Андрей. --  Как будто рычит лев, а
мы его не слышим.
     -- Откуда здесь львы?
     --  Откуда  хочешь, -- ответил  Андрей совершенно нелепо, и  тут  страх
кончился, как проходит зубная боль, и они увидели алый  полупрозрачный диск,
неподвижно висящий  метрах в  двадцати  от них, над  низкими  деревьями, как
летящее блюдце. Так  они  и подумали  оба, таращась на  него  сквозь  стекла
масок. Наконец, Андрей поднял стекло и посмотрел в бинокль:
     -- Крылатые, только и всего...
     Именно с этого момента и началась игра в  "только и всего".  Когда  они
добрались  до  Большого Клуба, Аленка сказала:  "только  и всего", и когда в
первые дни разлива  огромный муравьед удирал от Огненных, Андрей  вопил  ему
вслед: "Только и всего!", -- а муравьед в панике  шлепал  по воде,  фыркал и
вонял от ужаса.
     ... Андрей смотрел,  а она подпрыгивала  от нетерпения, и канючила "Дай
бинокль, дай-дай бинокль", пока их не укусили муравьи -- сразу  обоих,  -- и
тогда пришлось  опустить стекла, и они сообразили,  что  диск  надо заснять.
Огненный укусил ее в нос, было ужасно больно, и  нос распух, пока она меняла
микрообъектив  на телевик, стряхивая муравьев с аппарата. Андрею было  лучше
--  он  просто  повернул  турель  кинокамеры. Она сделала несколько  кадров,
тщательно  прокручивая пленку, потом  диск пошел к  ним  и повис  прямо  над
головами, -- в шести метрах, по дальномеру фотоаппарата -- и  в фодесе можно
было различить, как мелькают  и поблескивают слюдяные  крылья,  и  весь диск
просвечивает на солнце алым, как ушная мочка...
     -- Ты встречал что-нибудь в этом роде? -- спросила Аленка.
     -- Не припоминаю.
     -- Но ты предвидел, да? Только и всего, и великий Шовен!
     Они  захохотали, с торжеством глядя  друг на друга. Никто  и никогда не
видел на Земле, чтобы муравьи роились диском правильной формы.
     Никто и  никогда! Значит, не зря  они угрохали три года  на  подготовку
экспедиции, не зря клеили костюмы, парафинили двести ящиков со снаряжением и
притащили  сюда  целую  лабораторию,  и  обшарили  десять  тысяч  квадратных
километров по Великой Реке...
     -- Я тебя люблю,  --  сказал Андрей, как всегда  не  к  месту, и Аленка
процитировала из какой-то летописи:
     -- "Бе бо женолюбец, яко ж и Соломон".
     На Андрея напал смех.  Они хохотали, а диск висел  над головами, слегка
покачиваясь, сильно и неприятно жужжа. Они до того развеселились, что второй
приступ  страха  перенесли  легко --  не  покрываясь  потом и не  вытаскивая
пистолетов. Но хохотать они перестали.  И когда колонны Огненных двинулись к
ним, шурша по тропе и между деревьями, они сначала не особенно удивились.
     Но только сначала.
     "Наверно,  так видна война с самолета", -- подумала Аленка, и заставила
себя понять -- почему появилась эта  мысль. Муравьи шли  колоннами,  рядными
колоннами,  и наклонившись,  она  увидела сквозь лупу в  забрале,  что сяжки
каждого Огненного скрещены с сяжками соседа. Скульптурные панцири  светились
на солнце, ряды черных теней бежали между рядами Огненных -- головы подняты,
могучие жвалы торчат, как рога на тевтонских шлемах. Крупные солдаты до двух
сантиметров в  длину двигались  с  пугающей быстротой, но Аленка наклонилась
еще ниже  и увидела в  центре  колонны цепочку, ниточку  рабочих  с длинными
брюшками и  толстыми антеннами. Она  сказала: "Андрюш, ты видишь?", а он уже
водил камерой над самой землей и свистел.
     Они  снимали  сколько  хватило   пленки  в  аппаратах,  потом  пытались
переменить кассету кинокамеры, и в это время их атаковали сверху крылатые --
другие,  не  из  диска,  --  и  сразу  покрыли  забрала, грызли  костюмы,  и
вентиляторы  завыли,  присасывая муравьев к  решеткам, а  снизу  поднимались
пешие,  и  Аленка  испугалась.  Она увидела,  что  Андрей  судорожно  чистит
забрало, и он был  весь шуршащий, облепленный Огненными, как кровью облитый,
-- и тогда она выхватила контейнер из-за спины и нажала кнопку.
     ... Аленка  закрыла глаза. Это был великолепный  и страшный день, когда
они  поняли,  что  найден "Муравей разумный". Иной  разум.  После  наступило
остальное: работа-работа-работа, и умные мысли и  суетные мысли... Но тогда,
на тропе,  было  великолепно и страшно. Контейнеры  стали  легкими,  а земля
густо-красной, и по застывшим колоннам бежали другие, не ломая рядов, и тоже
застывали слоями, как  огненная лава.  Когда  ее  контейнер  уже  доплевывал
последние  капли аэрозоля, муравьи  ушли. Все  разом  -- улетели, отступили,
сгинули, бросив погибших на поле боя...
     Под настилом послышалось сопение, скрежет. Аленка посмотрела сквозь люк
и сморщила нос. Здоровенный крокодил  медленно  протискивался между  угловой
сваей   и  лестницей.   По-видимому,  он  воображал,  что  принял  все  меры
предосторожности  -- над  водой  торчали только глаза  и ноздри, и  он  явно
старался не сопеть и  деликатно поводил хвостом в бурой воде. Над  палаткой.
раздалось оглушительное:  "Кр-р-рокодилы! Кр-р-рокодилы!" -- попугай  Володя
орал, что  было мочи, сидя  на  коньке  палатки и хлопая крыльями.  Крокодил
закрыл глаза и рванулся вперед.  Звук был такой, как будто провели палкой по
мокрому  забору  --  это  пластины панциря простучали по  свае. Он  не успел
нырнуть  --  Аленка навскидку  всадила в него  две пули, а Володя неуверенно
повторил: "Кр-р-рркодилы?".
     -- Позор! -- сказала Аленка. -- Какой ты сторож, жалкая ты птица?
     Попугай промолчал. Он не любил стрельбы.
     -- А я не люблю мыть посуду. Тем не менее дисциплина нам необходима как
воздух. И еще я не хочу работать. Как ты на это смотришь?
     -- Иридомирмекс [аргентинский  муравей, в просторечьи -- "огненный"] --
оживленно сказал  попугай. Он  почесал грудку и  приготовился  к  интересной
беседе, но Аленка сказала ему:
     -- Цыц,  бездельник. Давно известно, что это не Иридомирмекс, а  Эцитон
Сапиенс Демидови. Вот как. Остается  только выяснить,  Сапиенс  он,  или  не
Сапиенс.
     Она бросила в воду ведерко на веревке,  залила грязную посуду, и  снова
села. Третье утро ее  мутит, как проклятую. Пусть Андрюшка сам  трет  жирные
миски. И  кроме  того,  ей хотелось подумать.  "Эцитон разумный  Демидовых"-
разумен ли  он  на самом деле? Они с Андреем знали, что,  вне зависимости от
разума, их Огненные  -- истинное чудо природы. В два счета  супруги Демидовы
станут  знаменитостями,  и  их  пригласят к академику Квашину, на знаменитый
пирог  с  вишнями,  а  их  будущим деткам  придется  играть  на  Гоголевском
бульваре. С няней, говорящей на трех языках.
     Шум будет потрясающий, потому что Андрей предсказал все заранее, и имел
наглость выступить на ученом совете. Он  прочел  доклад, замаскированный под
сугубо-математическим  названием.  А  в  конце,  исписав  обе  стороны доски
уравнениями, он сказал: "Выводы". И пошел...
     Алена  засмеялась.  Концовка этого  доклада  и  скандал,  разразившийся
потом, она помнила слово в слово.
     "Я  заканчиваю, -- говорил  Андрей.  --  Был дан  анализ  возникновения
разумного  целого  из  муравьиной  семьи.  Целое,  в  котором  нервные  узлы
отдельных   особей  собраны   в   единую   систему...   Поскольку   наиболее
специфической   функцией   муравейника  является   инстинктивное  управление
наследственным  аппаратом...  необходимо ожидать  разумного управления  этим
аппаратом  в  разумном  муравейнике.  И  далее,  ожидать активного  процесса
самоусовершенствования разумной системы. Я кончил".  После  этого  он  начал
аккуратно вытирать руки тряпкой и  перемазался, как маляр. По сути, он очень
нервный и возбудимый, и слава ему ни к чему. Дача, о господи!
     Она бросила попугаю кусочек галеты.
     -- Мы  пронесем бремя славы с честью, Володя, или уроним на полпути, но
как насчет разума? У тебя его не очень-то много.
     Попугай ничего не ответил.
     --  Гордец. Я с тобой  тоже не  разговариваю. -- Она запустила  руку  в
палатку,  наощупь  открыла  цинку,  стоящую  у изголовья,  и  вытянула  свои
дневник. Вот они, проклятые вопросы, выписанные столбиком.
     Первое.  Могут  ли считаться признаком разумной  деятельности термитные
фермы, "на которых муравьи выращивают термитов как домашний скот, для пищи?
     -- Ни в коем случае, -- ответила Елена Демидова, и покачала головой. --
Ни  под  каким видом. Другие мурашки откалывают  номера  поинтересней. Пошли
дальше.
     Любопытно,  --  подумала  она,  --  что  вдвоем  с  Андрюшкой   мы   не
продвинулись дальше первого пункта. Он  упирает на свой мистический тезис --
что муравьи  враждебно относятся к  термитам,  а Огненные преодолели древнюю
вражду  и прочее. Вопрос второй снимается сам собой -- о рисовых плантациях,
о грибных плантациях  -- все это умеют другие виды. А вот вопрос мудреный --
инфразвуковой пугач,  рассчитанный на млекопитающих, это дельце новенькое, и
Андрей утверждает, что львиный рык содержит схожие частоты.
     Попугай захихикал -- он поймал шнурок от левого кеда.
     -- Молодчага ты, парень, -- сказала Алена. -- Львиный рык -- не признак
разума. Дальше. Летающий диск -- ультразвуковая антенна. Содержание  передач
неизвестно, но можно полагать, что... Стоп. Этого мы не знаем. Возможно, что
диск наблюдает окрестности, передает сообщения Большому  Клубу и его команды
исполнителям.  Может  быть и  так, но  факты... Факты не  строгие.  Мы знаем
только,  что  диски  сопровождают  колонны солдат, а  рабочие  группы меняют
поведение, когда диск задерживается над ними.
     Может быть принять  за основу? -- спросила Елена Демидова -- докладчик.
Председательница разрешила: -- Валяйте.
     --  Итак, опыты: в сторону диска  посылается  ультразвуковой  сигнал, и
колонна меняет направление или рассыпается...
     -- Что  вы там бормочете,  кандидат Демидов? --  спросила Аленка. Голос
Андрея тонко-тонко запищал в глубине  леса. -- Вот еще тоже  феномен  -- как
его понимать?
     Она перелистала страницы, быстренько записала число, время и, записывая
слова,  повернула  голову в  сторону  муравейника. Голос смолк.  Она  прочла
запись: "Черт. Надо было взять контейнер".
     Аленка  кинулась  в  палатку,  --  хлипкое  сооружение ходило  ходуном.
Натягивая комбинезон,  она оступилась в  дыру настила, упала и больно ушибла
спину.
     -- Ах, сволочи, -- с восхищением сказал Андрей,  и вдруг выругался. Она
никогда  на  слышала от Андрея ничего подобного и,  шипя  от боли, бросилась
вытаскивать из-под мешков карабин, и уже повесив его на шею, сообразила, что
делает глупость. Андрей что-то бормотал в  страшной дали. Комбинезон был уже
мокрый  изнутри,   ковбойка  прилипла  к  животу  и  сбилась  складками.  Не
оглядываясь, Аленка спрыгнула  в воду,  подтянула к себе лодку и забралась в
нее. Вода как будто  еще поднялась с рассвета, но  все равно -- Аленка никак
не могла дотянуться до ящика с аэрозолью.
     -- Ученый  идиот, -- сказала Аленка, подпрыгнула, ухватилась за настил,
и  рывком  подтянулась к ящику.  Скользя  ногами по свае, она  достала  один
контейнер,  другой, сбросила  их  в лодку,  снова спрыгнула в воду, и  снова
залезла через борт. Пирога зачерпнула бортом.
     На все  это  ушло не меньше пятнадцати минут  вместе с  переправой. Она
топала по муравьиной дороге, ничего не слыша за своим дыханием.
     Андрей  внезапно  выскочил  из леса.  Он  бежал грузной  рысью,  нелепо
обмахиваясь веткой. Крылатые вились  над ним столбом, а  диск  плыл в  своей
обычной позиции -- метрах в десяти сбоку.
     Она  бежала  навстречу,  нащупывая   кнопку  контейнера.  Когда  Андрей
остановился и поднес руку к  лицу,  Аленка подняла контейнер, но  расстояние
было  слишком велико.  Она  через  силу  пробежала  еще  несколько  шагов, и
выронила контейнер.
     Крылатые улетели. Только диск жужжал над тропой. Улетели... Она села на
тропу, сжимая в руках контейнер. Она плохо видела, глаза съело  потом, и все
в мире было потное и бессильное.
     Андрей нагнулся и поднял ее за локти.
     -- Пойдем, -- у него был чавкающий, перекошенный голос.  -- Пойдем. Они
прогрызли костюм, сволочи летучие.

II

     Удары пистолета и  гром кордитн