ибо величайшая надобна  тут
сноровка кормчая, и не на карту, а в нутро светила смотреть должно, понеже
никто не прошел того пути дважды единым способом. Колотой раной  вьется  в
Ворозавроне тоннель, корчится и дрожит, как змей под ударами, а потому очи
держать широко отверстыми должно, не расставаться со льдом-спасителем, что
по гребню шлемов сосульками прозрачными отекает, и со вниманием  наблюдать
за мчащимися навстречу  стенами  пожаров,  усеянных  языками  гудящими,  а
услышав, как трещит панцирь  корабельный,  пламенем  бичуемый  и  угольями
солнечными осыпаемый,  кроме  собственной  прозорливости,  ни  на  что  не
уповать. Однако ж и то надо помнить, что не всякое  огня  шевеленье  и  не
всякое  тоннеля  сужение,  ниже   обвал   белый   океанов   угольевых,   о
звездотрясении  свидетельствуют.  Взяв  себе  то  на   замету,   навигатор
умудренный не станет попусту "к насосам"  взывать,  дабы  не  пришлось  от
умудреннейших к посрамлению услышать, что капелькою аммиака охладительного
хочет он вековечный пламень светила погасить. Вопрошающему же,  как  быть,
когда  подлинное  звездотрясение  на  корабль  обрушится,  каждый  бывалый
пустотник  без  промедленья  ответит,  что  в  таковом  случае   вздохнуть
достаточно, на другие  приготовленья  предсмертные  часу  не  станет,  очи
притом можно  держать  отверстыми  либо  сомкнутыми,  по  желанию,  понеже
пламень их и так растопит. Все ж такое бедствие - вещь  наиредчайшая,  ибо
скобы  скобчатые,  Империками  Мирапудовыми  поставленные,  хорошо  твердь
удерживают, и совсем благодарной езда внутризвездная представляется промеж
гибко  блистающих  зерцал  водорода  Ворозавронового.  Не  без  причин  же
говорят, "кто в тоннель вошел, быстро из него выйдет", чего не  скажешь  о
Пустыне Кромешной. Когда ж раз в столетье тоннель звездотрясеньем попорчен
бывает, иного пути, как сквозь оную, у кормчего  нет.  Как  название  само
указует, Пустыня та чернее ночи, ибо свет звезд окрестных на нее  вступать
не отваживается. Толкутся в ней, как в ступе, с  ужасным  грохотом  листов
железных обломки кораблей, стараньем  предательского  Ворозаврона  с  пути
сведенные и в завертях бездонных лопнувшие, и вращаться так до  последнего
оборота Галактики будут,  гравитацией  жестоко  плененные.  К  востоку  от
Пустыни Кромешной лежит царство Скользкожвалых, к западу - Окоруких, а  на
юг ведут пути, полями смертными густо усеянные, к легчайшей голубой  сфере
Лазуреи, далее ж - к Мургунду  Пламеннолистому,  где  архипелаг  алеет  из
звезд безжелезных,  нареченный  Колымагой  Алькарона.  Сама  Пустыня,  как
сказано, столь черноты исполнена, сколь пассаж внутризвездный  Ворозаврона
- белости. Не от завертей единых там беда, не от пыли,  потоками  с  высот
приносимой, и  метеоров  обезумевших,  ибо  толкуют  иные,  что  в  стране
неведомой,  в  местности  угрюмой,  на  глубине  непостижимой,  с   времен
незапамятных некая чудь  сидит,  а  может  и  нечудь,  Неведомцем  званая,
поелику тот, кто познает имя его  подлинное,  с  Неведомцем  встретившись,
ничего уж свету не поведает, ибо света впредь не  увидит.  Сказывают,  что
Неведомец тот - чародей-разбойник,  живет  он  в  своем  замке,  в  черной
гравитации вознесенном, что рвом тому замку служит вечная буря, стенами  -
пустота, в небытии своем совершенная, окна замка - слепы, а  двери  его  -
глухи; подстерегает Неведомец караваны, а когда гонит его алчба к золоту и
скелетам, выдыхает он черный прах в щиты солнц, путь указующих, а  погасив
их и сведя путников с пути безопасного, тут же, вьюном вертясь, из небытия
выпрыгивает, тесными кольцами окружает и в пустоту  замка  своего  уносит,
бережливо стараясь самомалейшей застежки рубиновой не обронить - столь  он
в своей ужасности аккуратен.  Потом  лишь  обглоданные  останки  выплывают
ниоткуда и кружат по Пустыне, а вслед за ними еще долго летят  корабельные
заклепки, будто косточки, выплюнутые из пасти  Неведомца-чудовища.  С  той
поры, однако, как невольничьим трудом  мириадов  рабов-ракетчиков  тоннель
ворозавронский открыт и судовожденье по тому светлейшему  руслу  поведено,
обезумел Неведомей, добычи лишенный, и заревом лютости  своей  столь  мрак
Пустыни озаряет, что тело  Неведомца  просвечивает  сквозь  черную  пелену
гравитации, точно костяк личинки, в коконе своем могильно и фосфорично  во
прах обращающейся. Иные ж мудрецы  рекут,  будто  вовсе  нет  Неведомца  и
никогда не бывало; хорошо же им свое утверждать  и  нетрудно,  но  гораздо
труднее в боренье вступать с вещами, коих и слово не имет, в летней  тиши,
вдали от Мрака и Жара рожденное. Легко им в чудовище  не  верить,  трудней
одолеть его и алчности его мерзкой избегнуть. Не поглотил он неужто самого
Кибернатора Мургундского со свитой осьмидесятной на трех судах, причем  от
вельмож этих и остались-то лишь пряжки  обглоданные,  кои  жители  селений
Малой Солярии нашли на  их  берег  прибоем  туманностным  выброшенные?  Не
пожрал он неужто иных мужей неисчислимых  без  жалости  и  милосердия?  Да
воздаст же хоть тихая память электронная почесть им, без могилы  канувшим,
коль не найдется храбрец, кто б зломучителю  по-рыцарски  отметил,  старым
обычаям звездопроходцев следуя".
   Все  это  вычитал  Трурль  однажды  в  пожелтевшей  от  времени  книге,
купленной по  случаю  у  какого-то  торговца;  без  промедленья  отнес  ее
Клапауциусу и еще раз, уже вслух, небылицы эти ему прочитал от начала и до
конца, столь сильно они ему понравились.
   Клапауциус - конструктор, мудрости исполненный, в космосе  сведущий,  в
обращенья с солнцами и туманностями всех  мастей  понаторевший,  -  только
усмехнулся, кивнул головой и сказал:
   - Надеюсь, ты ни единому слову этой сказочки не веришь?
   - Отчего бы это мне не верить? - обрушился на него Трурль. -  Посмотри,
тут есть даже искусная гравюра, изображающая, как Неведомей  пожирает  два
солнечных парусника, а добычу в подземелья прячет. Впрочем, разве  же  нет
на самом деле тоннеля в сверхгиганте, правда в другом, в Бет-эль-Гейзском?
Ты не такой уж невежда в космографии, чтобы подвергнуть это сомнению.
   - Что до гравюр, то могу я тебе немедля нарисовать дракона с зеницами в
тысячу солнц каждая, если рисунок ты считаешь доказательством  истинности,
- ответил на это Клапауциус. - Если же говорить о тоннеле, то,  во-первых,
протяженность его лишь два миллиона миль, а не какие-то там  миллиарды,  а
во-вторых, навигация в нем не представляет ни малейшей опасности, о чем ты
великолепно осведомлен, ибо  сам  по  нему  ходил.  Что  же  касается  так
называемой  Пустыни  Кромешной,  то  на  самом  деле  это  просто  скопище
космического  мусора  шириной  в  десять  килопарсеков,  кружащееся  между
Меридией  и  Тетрархидией,  а  не  около  каких-то  там  огнеглавцев   или
Ворозавронов, которых вообще не существует; и еще правда, что  там  темно,
однако попросту от скопления грязи. Никакого  Неведомца  там,  разумеется,
нет! Это  даже  не  добропорядочный  стародавний  миф,  а  просто-напросто
дешевая байка, произросшая в чьей-то глупой башке!
   Трурль сжал губы.
   - Оставим тоннель, - сказал он. - Ты считаешь  его  безопасным,  потому
что по нему ходил я; если б это был ты, то слышалось бы всем другое. Ну да
ладно, оставим тоннель в покое.  Что  касается  Пустыни  и  Неведомца,  то
убеждать словесными аргументами не в моем  вкусе.  Нужно  туда  поехать  и
посмотреть, что из сказанного здесь, - тут он поднял со  стола  толстенную
книгу, - правда, а что - нет!
   Клапауциус начал отговаривать Трурля от этого намерения, как мог, когда
ж убедился, что тот со своим  неизменным  упрямством  и  не  помышляет  об
отказе от столь своеобразно задуманного путешествия, заявил  сначала,  что
не желает его больше в глаза видеть, однако вскоре стал и сам собираться в
путь, не хотел он позволить другу погибать  в  одиночку  -  вдвоем  как-то
веселее смотреть смерти в глаза.
   Нагрузив корабль всякой всячиной, поскольку путь их лежал  через  места
пустынные (хотя и не столь уж живописные,  как  рассказывалось  в  книге),
друзья отправились в путешествие на испытанном своем корабле; в полете они
делали то тут, то там остановки, стремясь разведать, что и  как,  особенно
когда вышли из области, о которой  имели  подробные  сведения.  Однако  от
местных жителей можно было узнать лишь немногое  -  они  толковали  дельно
лишь о своей округе, а о том, что находилось или происходило там, где  они
сами никогда не бывали,  плели  явные  несуразицы,  расписывая  со  вкусом
леденящие   смазку   подробности.   Клапауциус   называл   такие   повести
коррозийными, имея в виду тот самый склероз-коррозию, который столь  часто
поражает старческий разум.
   Все же, когда они приблизились миллионов на пять-шесть огненных выдохов
к Черной Пустыне, до  них  дошли  слухи  о  каком-то  великане-насильнике,
звавшемся Разбойником Диплоем, причем никто из повествующих сам разбойника
никогда не видел и не имел понятия,  что  должно  значить  странное  слово
"Диплой", которым  существо  это  определяли.  Трурль  допускал,  что  это
искаженный термин "Диполь" и что он свидетельствует о полярной и вместе  с
тем противоречивой, двойственной природе разбойника, однако более  трезвый
Клапауциус предпочел от гипотез воздержаться. Разбойник - гласили слухи  -
был очень жесток и легко приходил в ярость: полностью обобрав свою  жертву
и все еще не удовлетворив свою чудовищную алчбу, ибо любая добыча казалась
ему недостаточной, он очень долго и мучительно бил пленника перед тем, как
отпустить на волю.  Конструкторы  минуту  взвешивали,  не  обзавестись  ли
оружием, холодным и огнестрельным,  пока  они  еще  не  пересекли  границу
Черной Пустыни, но под конец наилучшим оружием сочли собственный разум,  в
конструкторском искусстве  отточенный,  дальновидный  и  универсальный,  и
двинулись дальше как есть.
   Должно признать, что во время дальнейшего путешествия Трурль  переживал
горчайшие  разочарования,  ведь  и  звездороссыпи  звездные,   и   пламена
пламенистые, и пустыни пустынные, и блуждающие  рифы,  и  скалы  метеорные
гораздо красивей были описаны в старой книге, чем представлялись в  натуре
глазу путешественника. Звезды в этой местности встречались редко, к тому ж
из себя невидные и очень старые;  одни  едва  помигивали,  будто  угольки,
дотлевающие в пепле,  другие  снаружи  совсем  потемнели,  и  лишь  сквозь
трещины в шлаковой скорлупе, покрытой неряшливыми морщинами,  просвечивали
у них красные жилки; никаких пламенных джунглей или таинственных  завертей
тут и в помине не было,  и  никто,  можно  дать  клятву,  о  них  даже  не
слыхивал, ибо весь пустырь тем именно и отличался,  что  в  своей  пустоте
нудным был до последней нуди - и все тут; что ж до метеоритов, то сыпались
они словно мак, однако  средь  этого  сброда  трещоточного  больше  летело
мусора,  чем   добропорядочных   магнетитов   магнетичных   или   тектитов
тектоничных; а виной всему - галактический  полюс,  до  него  отсюда  было
рукой подать, и вращение темных потоков  стягивало  именно  сюда,  к  югу,
несметные рои остатков и отбросив из центральных областей  Галактики.  Вот
почему племена и народы, живущие по соседству,  называли  эту  область  не
какой-нибудь там Пустыней Кромешной, а попросту Мусорницей.
   Так-то  вот  Трурль,  по  возможности  скрывая  от   Клапауциуса   свое
разочарование, чтоб не дать ему повода к злорадству,  направил  корабль  в
Пустыню, - и тут же по панцирю корабля  заколотил  песок,  а  всевозможные
нечистоты звездные, выброшенные из светил  протуберанцами,  стали  оседать
такой грубой коростой на фюзеляже, что сама  мысль  о  предстоящей  чистке
полностью отбивала охоту что-либо делать и особенно - путешествовать.
   Звезды давно исчезли в общем сумраке, и путешественники летели  как  бы
на ощупь, но вдруг корабль швырнуло, вся  утварь  -  горшки  и  приборы  -
загремела, и друзья почувствовали,  как  все  быстрей  и  быстрей  куда-то
падают; наконец раздался ужасающий грохот, и  корабль,  севший  достаточно
мягко, застыл без движения, словно вонзился носом во  что-то  неподвижное.
Путешественники бросились к окнам, однако снаружи  царила  полная  тьма  -
хоть глаз коли; и тотчас послышались удары, словно  кто-то  невидимый,  но
наделенный ужасающей силой, пытался проникнуть внутрь, вызывая  содрогание
переборок. Лишь теперь друзья стали испытывать меньшее доверие к  разумной
своей безоружности, однако сожалеть об  упущенном  бесполезно,  и  поэтому
они, опасаясь, как бы люк силой не повредили, сами открыли его изнутри.
   Смотрят - а в отверстие кто-то морду просовывает, однако о  том,  чтобы
самому вслед за ней войти, и речи нет,  столь  она  огромная;  морда  эта,
несказанно противная, глазищами сверху донизу, вдоль и поперек  усаженная,
и торчит на нем как бы нос-пила, и челюсти у нее - не челюсти, стальные  и
крючковатые; не движется морда, плотно во фрамугу вошедшая, лишь глаза  ее
воровски во все стороны бегают, каждая их группка свою часть  пространства
осматривает, а выраженье у них такое, словно оценивают, хорошо ли все  это
оплатится; кто-нибудь и поглупей конструкторов понял бы, что означает  это
очень уж выразительное высматривание.
   - Чего тебе? - спрашивает наконец Трурль, разгневанный этим  бесстыдным
глазеньем, происходящим в полном молчании.
   -  Чего  хочешь,  морда  престранная?!  Я  -  сам  конструктор  Трурль,
универсальный всемогутор, а это - мой друг Клапауциус, тоже  прославленная
знаменитость; летели мы на нашем корабле как туристы,  прошу  поэтому  без
задержки убрать отсюда физиономию и вывести нас из  этого  подозрительного
места, заведомо полного нечистот, и  направить  в  добропорядочный  чистый
вакуум, в противном же случае  мы  подадим  жалобу  и  тебя  развинтят  по
винтику, ты, мусорщик, слышишь, что я говорю?!
   Однако тот  в  ответ  -  ничего,  лишь  по-прежнему  глазеет  и  что-то
прикидывает. Вычисления ведет, что ли?
   - Слушай-ка, ты, раскоряка!  -  восклицает  Трурль,  ни  с  чем  уж  не
считаясь, хоть Клапауциус подталкивает его, дабы он пыл свой умерил. - Нет
у нас ни золота,  ни  серебра,  и  никаких  иных  драгоценностей,  выпусти
поэтому нас отсюда немедля, а прежде всего забери эту мордищу  свою,  ведь
она несказуемо противная. А  ты,  -  обратился  он  к  Клапауциусу,  -  не
подталкивай, у меня и свой разум  есть  и  уж  я-то  знаю,  как  и  с  кем
разговаривать надо!
   - Мне потребно, - отвечает вдруг морда, поглядев тысячью огненных  глаз
на Трурля, - не золото единое, или серебро, а обращаться ко мне надлежит с
уважением и с деликатностью,  потому  что  я  разбойник  с  дипломом  и  с
образованием, а по натуре - очень нервный. И почище вас попадались мне;  я
бывало ими с сахарком закусывал, как того пожелаю. А когда я вас в расклеп
пущу, из вас также весь сиропчик повытечет. Зовусь я Мордон, крест-накрест
во мне по тридцать аршин, и фактически я граблю драгоценности, но способом
научным и современным, то есть отбираю бесценные тайны, сокровища  знанья,
доподлинные истины и вообще всю ценную информацию. А теперь валяй, подавай
ее сюда, если не дашь, то как свистну! Считаю до пяти: раз, два, три...
   Он досчитал до пяти и, не получив ничего, в самом деле свистнул, да так
пронзительно, что у друзей едва не отвалились уши, а Клапауциус понял, что
"Диплой", упоминаемый  с  трепетом  местными  жителями,  был,  собственно,
дипломом, полученным, видимо, в какой-то Академии Бандитизма. Трурль  даже
схватился руками за голову, ведь голос у Мордона был под стать росту.
   - Ничего тебе не дадим! - завопил он, а Клапауциус тут  же  побежал  за
ватой. - Убирай немедля морду!
   - Если уберу морду, так просуну руку, - ответил на это Мордон, - а рука
у меня саженная, клещистая и тяжелая, упаси господь! Берегись - начинаю!
   И  действительно,  вата,  принесенная  Клапауциусом,  оказалась  теперь
ненужной:  морда  исчезла,  а  появилась  лапища,   суковатая,   стальная,
неухоженная и лопатисто-костистая, и стала рыться в вещах, ломая столы,  и
шкафы, и переборки с такой силой, что даже обшивка заскрежетала. Трурль  и
Клапауциус укрылись от лапищи в  атомном  котле,  а  если  какой  палец  и
приближался, так они его  сверху  -  бац!  бац!  -  кочергой.  Разгневался
наконец разбойник с дипломом, вновь морду во фрамугу вставил и говорит:
   - По добру вам  советую  переговоры  со  мной  вести  сразу  же,  а  не
согласитесь, так я вас упрячу до будущих времен на самое дно моего погреба
с припасами и  мусором  сверху  прикрою,  и  камнями  притисну,  вы  и  не
шевельнетесь, а ржавчина проест вас до дыр; еще и не с такими, как  вы,  я
справлялся; так выбирайте же из двух зол меньшее.
   Трурль даже думать не  хотел  о  ведении  переговоров,  Клапауциус  же,
склонный к этому, спросил, чего, собственно, дипломированная особа желает?
   - Такой разговорчик  мне  нравится,  -  ответил  Мордон.  -  Я  собираю
сокровища науки, такое уж у  меня  увлечение  в  жизни,  проистекающее  из
высшего  образования  и  практического  проникновения  в  сущность  вещей,
усугубленного   тем,   что   за   обычные   сокровища,    которых    алчут
разбойники-простаки, ничего нельзя ныне купить, наука  же  насыщает  голод
познания, ведь, как известно, все сущее есть информация, по  этой  причине
собираю я ее испокон веку и впредь  собирать  буду;  правда,  я  не  прочь
прибрать к рукам и золотишко или драгоценности, они приятны, тешат глаз  и
их можно к убранству приспособить, однако все это лишь  наряду  с  наукой,
если случай подвернется. Подчеркну особо, что за ложные истины я бью,  как
и за фальшивые драгоценности, поскольку я  -  натура  утонченная  и  жажду
аутентичности!
   - Так какой же аутентичной  и  драгоценной  информации  ты  желаешь?  -
спросил его Клапауциус.
   - Любой, лишь бы правдивой, - ответил на  это  Мордон.  -  Любая  может
пригодиться в жизни. Закрома мои и лабазы уже полнехоньки,  однако  в  них
еще столько же поместится. Выкладывайте все, что  знаете  и  умеете,  а  я
запишу. Только быстро!
   - Хорошенькая история, - шепнул Клапауциус на ухо Трурлю,  -  он  может
продержать нас у себя целый век, пока мы не расскажем ему  все,  что  сами
знаем, ведь мудрость-то наша беспредельна!
   - Подожди, - ответил на это Трурль, -  теперь  переговоры  с  ним  буду
вести я. - И громко добавил:
   - Слушай-ка, ты, дипломированный разбойник, что касается золота, то  мы
обладаем информацией, стоящей всякой другой, это рецепт, как делать золото
из атомов; скажем,  для  начала,  из  атомов  водорода,  их  в  космосе  -
несметное множество, хочешь этот рецепт - сговоримся, только потом ты  нас
сразу отпустишь.
   - Таких рецептов у меня уже  целый  сундук,  -  гневно  выпучив  глаза,
ответила морда. - И все никудышные, Нет, меня теперь не надуешь  -  рецепт
нужно сначала опробовать.
   - Почему бы и нет? Можно. Есть у тебя горшок?
   - Нет.
   - Ничего, обойдемся и  без  горшка,  если  действовать  попроворней,  -
ответил на это Трурль. -  Рецепт  очень  простой:  возьми  столько  атомов
водорода, сколько весит атом золота, то есть  восемьдесят  семь;  соскобли
сперва с них электроны, потом замеси протоны, сделай ядерное тесто и  меси
его, пока не выступят мезоны,  а  тогда  уж  аккуратненько  выложи  вокруг
электронами. Тут-то и получишь чистое золото. Смотри!
   Принялся Трурль ловить атомы,  соскабливать  с  них  электроны,  месить
протоны, так что лишь пальцы мелькали, приготовил протонное тесто, выложил
вокруг него электроны и - за следующий атом; не прошло и пяти  минут,  как
держал он в руках брусочек чистого золота: подал его морде, она же, на зуб
брусочек попробовав и головой кивнув, сказала:
   - И в самом деле золото, только я не  могу  так  за  атомами  гоняться.
Слишком я большой.
   - Ничего, мы дадим тебе особый  аппаратик!  -  донимал  его  Трурль.  -
Подумай, этим способом можно все превратить в золото, не  только  водород,