вой вспышки.
   Повторив все процедуры с пробой зеленого  пятна  еще  раз,  Бертон  засек
время. Теперь ЭВМ, по-видимому, приступает к  "просмотру"  самопроявляющихся
фотопластинок - они подготавливаются за несколько секунд. Само исследование,
однако,  займет  часа  два,  не  меньше  -  электрический   глаз   считывает
спектральные линии очень  неторопливо.  Зато  по  окончании  считывания  ЭВМ
проделает анализ и выдаст печатные данные за пять секунд.
   Стенные часы показывали 15.00. Три часа пополудни. Он вдруг  почувствовал
сильную усталость. Отстучав приказ разбудить его,  как  только  будет  готов
анализ, он отправился спать.

***

   В одной из соседних  лабораторий  Ливитт  осторожно  вкладывал  такие  же
образцы в  другой  аппарат  -  автоматический  анализатор  аминокислот  -  и
улыбался, припоминая, как хлопотно это было раньше, без автоматики. В начале
50-х годов анализ аминокислотного состава  белков  требовал  недель  и  даже
месяцев, а иногда и лет. Сегодня анализ будет готов через  несколько  часов,
самое большее через сутки...
   Аминокислоты - строительный материал  белков.  Известно  двадцать  четыре
аминокислоты, и все состоят из различных сочетаний одних и тех же  элементов
- углерода, водорода, кислорода и азота. В белках они соединены между  собой
в цепочку, словно товарный поезд. Все белки сформированы из одних и  тех  же
"вагонов", из одних и тех же аминокислот; вид белка - будет ли это  инсулин,
гемоглобин или гормон  роста  -  определяется  лишь  порядком  их  взаимного
расположения. В одних белках больше "вагонов" определенного типа,  в  других
меньше или же "вагоны" расположены  в  ином  порядке.  Но  сами  "вагоны"  -
аминокислоты - одни и те же в белках всех  живых  существ,  от  человека  до
блохи.
   Без малого двадцать лет потребовалось на то, чтобы установить этот факт.
   Но что же управляет порядком расположения аминокислот  в  составе  белка?
Оказалось - ДНК, носитель  генетического  кода,  своего  рода  диспетчер  на
сортировочной станции.
   На то, чтобы установить этот факт, понадобилось еще двадцать лет.
   Нужно  добавить,  что  цепочка  аминокислот,  едва  возникнув,   начинает
скручиваться, свертываться в спираль; цепочка становится похожей  скорее  на
змею, чем на поезд. Характер спирали  определяется  порядком  аминокислот  и
весьма специфичен: молекула данного конкретного белка  может  быть  свернута
только одним определенным образом, иначе белок будет нежизнеспособен.
   Еще десять лет.
   "Ну, не странно ли? - подумал Ливитт. - Сотни институтов,  тысячи  ученых
во всем мире потратили годы и десятилетия упорного труда,  чтобы  установить
такие, в сущности, простые факты..."
   А теперь изобретена эта машина. Конечно, автомат не устанавливает точного
взаиморасположения аминокислот. Зато он дает приближенное  содержание  их  в
процентах: столько-то валина, аргинина, цистина, пролина, лейцина.  И  такие
данные несут в себе огромную информацию.
   Правда, на сей раз анализатор - выстрел наугад, вслепую. Ведь нет  ровным
счетом никаких оснований полагать, что черное вещество или зеленый  организм
состоят хотя бы частично из белков. Да, на  Земле  все  живое  построено  из
белков, но разве отсюда следует, что эта закономерность  распространяется  и
на внеземные формы жизни?
   Ливитт попытался представить себе безбелковую  жизнь.  Это  было  трудно,
почти невозможно: на Земле белки  входят  в  состав  клеточных  оболочек,  в
состав всех известных ферментов. А жизнь без ферментов - возможна ли она? Он
припомнил реплику английского биохимика  Джорджа  Томпсона,  который  назвал
ферменты "сватами жизни". И не преувеличил: ферменты  служат  катализаторами
при всех химических реакциях - именно на поверхности фермента  две  молекулы
встречаются и вступают в реакцию. Существуют сотни тысяч, а  быть  может,  и
миллионы  ферментов  -  и  каждый  способствует  одной-единственной,  строго
определенной реакции. Без ферментов не может быть реакций.  Без  реакций  не
может быть жизни.
   А что, если может?..
   Проблема эта не нова. Еще на самой  ранней  стадии  подготовки  программы
"Лесной пожар" был поставлен вопрос: как подходить к  изучению  форм  жизни,
совершенно не похожих на земные? Как вообще узнать, жизнь это или не жизнь?
   Ответ  был  необходим  не  ради  академического  интереса.  Джордж   Уолд
указывал, что биология - наука уникальная в том смысле,  что  она  никак  не
может определить свой предмет. Ведь до сих пор  никто  не  сумел  предложить
исчерпывающего определения жизни. По существу, никто и не знает,  что  такое
жизнь. Все прежние формулы  -  материя,  обладающая  свойствами  потребления
пищи, обмена веществ, извержения отбросов, воспроизводства и т. д.,  -  явно
недостаточны, поскольку всегда можно найти исключения из правил.
   В конце концов группа "Лесной пожар" пришла к выводу,  что  отличительным
признаком жизни является превращение энергии. Все живые  организмы  так  или
иначе поглощают энергию - в виде пищи или солнечного света, -  превращают  в
другую форму и затем используют ее. (Вирусы составляют исключение  из  этого
правила, но участники группы были склонны не относить вирусы к  числу  живых
организмов.)   Ливитта   попросили   опровергнуть    это    "энергетическое"
определение. Неделю он размышлял,  а  затем  явился  на  совещание  с  тремя
предметами - отрезком черной  ткани,  наручными  часами  и  куском  гранита.
Выставил их на обозрение коллег и сказал:
   - Господа, перед вами три живых существа...
   И предложил группе опровергнуть это утверждение.
   Он положил черную ткань на солнце - она нагрелась. "Вот, - объявил он,  -
пример превращения энергии: световой в тепловую". Ему возразили,  что  здесь
имеет место пассивное поглощение энергии, а вовсе не превращение. Если  даже
и считать поглощение превращением, оно не целенаправленно,  не  обеспечивает
выполнения какой-либо жизненной функции.
   - А откуда вы это знаете? - спросил Ливитт.
   Следующим  "живым"  объектом  были  часы.  Ливитт  указал  на  светящийся
циферблат:  происходит  радиоактивный  распад,  излучается  свет.  Остальные
заговорили наперебой, что это всего  лишь  выделение  потенциальной  энергии
неустойчивых  электронных  оболочек.  Однако  замешательство   нарастало   -
аргументы Ливитта достигали своей цели.
   Наконец, они перешли к граниту.
   - Он живой, - заявил Ливитт. - Он дышит, ходит и говорит.  Только  мы  не
замечаем этого, потому что все это происходит слишком медленно. Камень живет
три миллиарда лет, мы - шестьдесят-семьдесят. Мы не  в  состоянии  заметить,
что происходит с этим камнем, по той же причине, по какой были бы не в силах
распознать мелодию на пластинке, вращающейся  со  скоростью  один  оборот  в
столетие.  А  камень,  со  своей  стороны,  и   не   подозревает   о   нашем
существовании, ибо для него наша жизнь длится долю мгновения. Для него мы не
более чем искры в ночи...
   И он поднял вверх свою руку с часами.
   Точка зрения Ливитта была ясна. Пришлось участникам  группы  пересмотреть
один из  основополагающих  пунктов  своей  теоретической  позиции.  Пришлось
согласиться,  что  возможен  и   такой   случай,   когда   они   не   сумеют
проанализировать какие-то формы жизни. Не сумеют продвинуться ни на шаг,  не
сумеют даже изыскать метод подхода к их анализу.
   Ливитта, однако, волновал еще более общий вопрос - о принципах действий в
условиях неопределенности. Он внимательно перечитал книгу Толберта  Грегсона
"Планирование  непланируемого",  изучил   сложные   математические   модели,
разработанные автором для анализа этой проблемы. У Грегсона сказано:
   "Все решения, включающие в себя элемент неопределенности, делятся на  две
резко  очерченные  группы  в  зависимости  от  того,  можно  ли   предвидеть
последствия этих решений. Очевидно, решения, влекущие за собой непредвидимые
последствия, принимать неизмеримо сложнее.
   Большинство  решений,  в  том  числе  почти   все   решения,   касающиеся
человеческих  взаимоотношений,   могут   быть   воспроизведены   моделью   с
предвидимыми  последствиями.  Например,  президент  может  объявить   войну,
бизнесмен - продать свое  дело,  муж  -  развестись  с  женой.  Любое  такое
действие вызовет некоторые  последствия;  количество  возможных  последствий
бесконечно, однако количество  вероятных  последствий  достаточно  невелико.
Перед тем как принять решение, человек  может  взвесить  его  последствия  и
таким образом более успешно оценить свои первоначальные намерения.
   Однако  существует  и  категория  решений,  которые  нельзя  оценить   на
основании анализа  их  последствий.  К  этой  категории  относятся  решения,
связанные с абсолютно непредвиденными  событиями  и  ситуациями,  причем  не
только с катастрофами разного рода, но и с редкостными мгновениями  озарений
и внезапных открытий, таких, как  лазер  и  пенициллин.  Поскольку  подобные
события не могут быть предвидимы,  они  не  поддаются  никакому  логическому
планированию. Математический аппарат тут совершенно непригоден.
   Мы можем лишь утешать себя мыслью, что в обыденной жизни такие события, к
лучшему или к худшему, необыкновенно редки".

***

   Чрезвычайно бережно Джереми Стоун опустил крохотную зеленую  частичку  на
расплавленную  пластмассу.  Потом  подождал,  пока  частичка  полностью   не
погрузилась  в  пластмассовую  ванночку,  размером  и  формой   напоминавшую
медицинскую облатку, залил поверх нее еще один  слой  пластмассы  и  перенес
"облатку" в термостат.
   Стоун завидовал другим членам группы, в чьем распоряжении было  множество
автоматических помощников. Подготовка образцов для  электронной  микроскопии
все еще оставалась делом настолько тонким, что непременно  требовала  умелых
человеческих  рук.  Подготовка   хорошего   образца   требовала   тончайшего
мастерства, не меньшего, чем, скажем, ремесло ювелира, и для овладения  этим
мастерством  нужно  учиться  почти  так  же  долго.  Стоуну,  чтобы  достичь
известной степени совершенства, понадобилось пять лет.
   Пластмассовая   "облатка"   выдерживалась   в   специальном    скоростном
термостате, и все же нужно было ждать пять часов, чтобы  она  затвердела  до
надлежащей консистенции. В термостате поддерживалась постоянная  температура
+61ё при относительной влажности 10%. Когда пластик затвердеет, Стоун сможет
убрать верхний слой и срезать микротомом пластинку зелени  круглой  формы  и
строго определенной толщины - по более  1500  ангстрем.  После  этого  можно
будет  рассмотреть  зеленое  вещество  под   электронным   микроскопом   при
увеличении в 60 тысяч раз.
   "Вот это будет интересно", - подумал Стоун.
   В целом, по  мнению  Стоуна,  дела  у  них  шли  неплохо.  Группа  быстро
продвигается одновременно по нескольким направлениям, сулящим успех. И самое
главное - у них теперь сколько угодно времени. Нет ни спешки, ни паники,  ни
оснований для страхов. На  Пидмонт  сброшена  бомба.  Микроорганизмы,  какие
имелись в воздухе, уничтожены, источник инфекции нейтрализован. Единственная
точка, откуда могла бы  распространиться  инфекция,  -  "Лесной  пожар",  но
"Лесной пожар" построен с тем расчетом, чтобы именно этого и  не  допустить.
При малейшем повреждении изоляции хотя бы в одной из лабораторий  зараженная
зона будет автоматически отсечена.  За  полсекунды  закроются  герметические
двери, и соответственно изменится внутренняя планировка всего сооружения.
   Опыт других лабораторий, работающих в условиях так называемых  аксеничных
атмосфер, полностью свободных  от  любых  микробов,  учил,  что  вероятность
заражения  составляет  15%.  Причины  тут   различны,   по   большей   части
конструктивного  характера  -  прорыв   герметизирующей   прокладки,   порез
перчатки, нарушение шва, но, так или иначе, случаи  прорыва  инфекции  имели
место.
   База  "Лесной  пожар"  была  готова  к  таким   случайностям.   По   всей
вероятности, никаких случайностей и не будет.  А  если  так,  то  знай  себе
работай  -  работай  столько,  сколько  понадобится:  месяц  и   даже   год.
Предусмотрено все, беспокоиться просто не о чем...

***

   Холл бродил по коридору, присматриваясь к командным подстанциям  ядерного
устройства и стараясь запомнить их расположение. На уровне таких  подстанций
было пять - одинаковые  серебристые  коробочки  размером  с  пачку  сигарет,
размещенные с интервалами  вдоль  главного  коридора.  На  каждой  коробочке
имелась прорезь для ключа и  две  лампочки  -  зеленая  и  красная.  Зеленая
горела.
   Принцип работы подстанций Холл узнал из объяснений Бертона.
   - Во всех  лабораториях  и  во  всех  вентиляционных  каналах  закреплены
датчики. Они проверяют стерильность воздуха посредством различных химических
и электронных определителей и прямых биоанализаторов. Биоанализаторы  -  это
живые мыши, у которых постоянно регистрируется пульс. Если хоть один  датчик
подает  сигнал  о  заражении  воздуха,  данная   лаборатория   автоматически
изолируется.  Если  заражение  охватит  весь  уровень,  сработает   механизм
ядерного устройства. Зеленая лампочка погаснет, начнет мигать  красная.  Это
означает, что до взрыва осталось три  минуты.  Если  вы  не  вставите  и  не
повернете свой ключ, по истечении трех минут ядерный заряд взорвется.
   - И вставить ключ должен именно я?
   -  Именно  вы.  В  замок  вмонтирован  приборчик,  замеряющий   емкостные
характеристики человека, вставившего ключ. Замок реагирует на общие  размеры
тела, в особенности на вес и солевой  состав  пота.  В  общем  распоряжаться
ключом можете только вы и никто другой.
   - Значит, как ни крути, а я единственный?..
   - Единственный. И у вас единственный ключ. Но есть еще  один  осложняющий
момент. Строители допустили отклонение от проекта. Когда весь  комплекс  был
уже готов и ядерное устройство смонтировано, мы обнаружили,  что  на  уровне
недостает трех подстанций. Их установили только пять вместо восьми.
   - И что из этого следует?
   - А то, что если на уровне начнется утечка,  вы  должны  бегом  бежать  к
ближайшей подстанции. Иначе может получиться так, что вы будете  изолированы
в секторе, где нет подстанции. И, если  какой-нибудь  из  бактериологических
датчиков выйдет из строя и подаст ложный сигнал тревоги, комплекс взлетит на
воздух без всяких на то причин...
   - Довольно серьезное упущение...
   - Видите ли,  -  сказал  Бертон,  -  три  недостающие  подстанции  должны
установить в марте. Но пока еще февраль, так что нам от этого не  легче.  Вы
только не забывайте: чуть что -  к  ближайшей  подстанции,  и  все  будет  в
порядке.

***

   Ливитт мгновенно проснулся, выкатился из кровати и принялся одеваться. Он
был  возбужден  -  ему  пришла  в  голову  мысль;  занятная  мысль,   дикая,
сумасшедшая, но чертовски занятная...
   Пришла эта мысль во сне.
   А снился ему дом и вокруг дома город, огромный,  многоэтажный,  опутанный
магистралями город. В доме жил человек, жил со своей семьей;  работал  он  в
городе и ездил по городу, двигался туда и сюда,  делал  что-то  -  и  что-то
получал взамен.
   А потом, во сне, город  вдруг  исчез.  Остался  только  дом.  И  как  все
изменилось! Один-единственный дом, сам по себе,  лишенный  всяких  связей  с
внешним миром, лишенный воды, канализации,  электричества.  Даже  улица,  на
которой стоял дом, и та исчезла. Семья осталась без магазинов,  без  школ  и
аптек. И глава семьи, работавший в городе, связанный как-то со всеми другими
в городе, тоже остался сам по себе, один...
   Дом переродился, стал качественно иным организмом. Отсюда  до  организма,
изолированного в лаборатории, - всего один шаг. Скачок воображения, и...
   Надо будет обсудить это со  Стоуном.  Стоун,  конечно,  рассмеется  -  он
всегда смеется, - но и задумается. Ливитт знал, что некоторым образом играет
роль возмутителя спокойствия, поставщика идей для всей группы в целом. Самых
невероятных и неприемлемых, зато новых идей.
   Ну что ж, по меньшей мере Стоун заинтересуется.
   Ливитт посмотрел на часы. 22.00. Скоро  полночь.  Быстрее  одеваться!  Он
достал новенький бумажный комбинезон и сунул  в  него  ноги.  Комбинезон  на
ощупь был прохладным.
   И вдруг стал теплым. Странная смена  ощущений.  Он  натянул  его,  встал,
застегнул молнию. Уходя, снова бросил взгляд на часы.
   22.10.
   О боже! Опять... Опять это случилось. На этот раз целых десять минут. Что
же с ним было? Он ничего не мог припомнить. Десять минут, целых десять минут
ушли, улетучились, пока он одевался, а одевание не  могло,  не  должно  было
занять более  тридцати  секунд...  Он  снова  сел  на  кровать  и  попытался
вспомнить, что же произошло, но не мог.
   Целых десять минут...
   Это страшно. Он-то  надеялся,  что  это  никогда  не  повторится,  и  вот
повторилось. Уже несколько месяцев с ним ничего подобного не было, и  опять.
Из-за  волнения,  из-за  ломки  режима,  из-за  нарушенного  распорядка  дня
началось опять...
   На миг подумалось: надо бы рассказать коллегам. Да нет, обойдется. Больше
не повторится. Все будет хорошо... Он  встал.  Он  ведь  собирался  пойти  к
Стоуну, чтобы обсудить что-то. Что-то важное, очень важное.
   Он постоял.
   Нет, забыл.
   Мысль, образ, волнение, вызванное образом, -  все  исчезло.  Стерлось  из
памяти. Улетучилось без следа...
   Разумеется, надо бы сказать Стоуну, признаться во всем. Но ведь ясно, что
ответит и что сделает Стоун. А что это будет означать для него, для Ливитта!
Достаточно кому-нибудь узнать  -  и  все  переменится.  С  "Лесным  пожаром"
придется расстаться. Он  никогда  уже  не  вернется  к  нормальной  жизни  -
придется бросить работу, поломать все свои привычки,  бесконечно  к  чему-то
приспосабливаться. Даже машину водить, и то нельзя будет...
   Нет, решил он. Ничего он никому не скажет. И  все  обойдется.  Только  не
надо смотреть на мигающие огни.

***

   Джереми Стоун очень устал,  но  чувствовал,  что  заснуть  все  равно  не
сможет. Он шагал взад и вперед по коридорам и думал.  Ему  никак  не  давали
покоя эти птицы в Пидмонте. Он мысленно проследил секунда за  секундой  все,
что было связано с птицами: как они с Бертоном заметили птиц с вертолета,  и
как отравили их хлоразином, и как те погибли. Мысленно Стоун снова  и  снова
возвращался к впечатлениям вчерашнего утра.
   Что-то он упустил, что-то очень существенное. Это беспокоило его уже там,
в Пидмонте. Потом пидмонтские сомнения оттеснились, отошли на  задний  план,
но на дневном совещании, когда Холл докладывал о своих пациентах,  вспыхнули
вновь. Что-то сказанное Холлом, какой-то упомянутый им  факт  был,  неведомо
почему, связан с птицами. Но что? Какой  факт?  Какая  именно  мысль,  какие
точно слова навели на ассоциацию?
   Стоун тряхнул головой. Никак, ну никак не  удавалось  вспомнить...  Нити,
связи, ключи - все было где-то тут, у него в голове, но никак, ни за что  не
желало всплыть на поверхность. Он взялся за голову руками и сдавил череп изо
всех сил, проклиная мозг за упрямство...
   Как и  многие  интеллигенты,  Стоун  относился  к  собственному  мозгу  с
известной подозрительностью. Мозг представлялся  ему  точной  и  тонкой,  но
слишком уж капризной машиной. И он не удивлялся, что время  от  времени  эта
машина начинает буксовать, хотя страшился таких минут и ненавидел их. В часы
мрачных раздумий Стоун вообще уже сомневался в плодотворности всякой мысли и
разума как такового. Порой он даже завидовал  своим  подопытным  крысам:  их
мозг так прост. Во всяком случае, у них  никогда  не  хватит  разума,  чтобы
уничтожить самих себя; до этого мог додуматься только человек...
   Стоун часто повторял, что от разума беды куда больше, чем  пользы.  Разум
больше разрушает, чем созидает,  способен  скорее  запутать,  чем  прояснить
любую проблему, порождает больше безнадежности, чем  удовлетворения,  творит
больше зла, чем добра.
   Временами он сравнивал человек