акс должен  притянуть  нас
обратно.
   * * *
   Наступила  долгая тишина, и я вздрогнул, несмотря на то, что в  комнате
было  тепло, вздрогнул, представляя себе холодный Ракс в небе и  крохотную
точку  Фу  среди  звезд. Вечная тьма, вечный холод. Это был  конец  света.
Действительно, конец света!
   -  Сколько лет? - прошептал я. - Сколько пройдет лет, прежде чем  мы
снова увидим Фу?
   - Не очень много - относительно, конечно.
   -  Он поколебался. - По расчетам - сорок. У нас есть продовольствие,
топливо  -  даже  несмотря на то, что мы потеряли  весь  груз  спирта  на
"Изабель". Впервые нам предстоит стать... продолжателями цивилизации.
   -  Но  что  будет  с  остальными? -  Собственно,  я  думал  только  о
Кареглазке.  Моей Кареглазке, умирающей страшной смертью от  холода,  пока
все  парлы,  включая  меня, будут сидеть под землей в  тепле  и  уюте.  -
Значит, война с Астой - лишь большой обман? - Мой голос дрожал.
   -  Нет,  -  спокойно сказал он, - война настоящая: она действительно
началась,  и,  пока  шла, стали известны некоторые астрономические  факты,
почти   случайно  были  сделаны  определенные  расчеты.   И   тогда   двум
противоборствующим  сторонам  показалось  более  удобным  позволить  войне
продолжаться, вот и все.
   - Во имя Фу, уж конечно! - я снова начал терять самообладание. - Это
позволяет вам принимать меры безопасности вроде превращения этого места  в
крепость,  отгороженную  от собственного народа, пока  астонцы  и  эртонцы
уничтожают друг друга. А мой отец... Он знал об этом, знал все время...  И
у  вас  не  возникло  никаких  мыслей о людях,  которые  погибли  в  вашей
фальшивой войне, которые гибнут до сих пор?
   -  Они  в любом случае погибнут. Они хоть будут счастливы, погибая  за
что-то... Послушай, Дроув, я понимаю твои чувства, - рассудительно сказал
он.   -  Я  рассказываю  тебе  все  это,  потому  что  мне  кажется,   ты
единственный,  кто  в состоянии убедить Стронгарма прислушаться  к  голосу
разума.  Я  хочу, чтобы он увел своих людей. Даже ты должен понимать,  что
они ничего не добьются, напав на нас.
   - Чтоб вас заморозило, Троун, - прохрипел я. - Чем больше парлов они
заберут с собой на тот свет, тем более я буду счастлив. И они тоже: как вы
сами сказали, лучше погибать за что-то.
   - Ты не понимаешь, Дроув. Все это уже не имеет никакого смысла.
   -  А  что  случилось  с  маленьким  Сквинтом,  с  Сильверджеком?  Надо
полагать, вы их убили? Он вздохнул.
   -  Я  хочу,  чтобы  ты  понял: ты один из нас,  один  из  победителей,
нравится  тебе  это  или  нет.  Сквинт и  Сильверджек,  каждый  по-своему,
угрожали нашим планам, раскрыв суть наших действий, и потому их необходимо
было  убрать.  Меня в то время здесь не было, но будь я на месте  Хорлокс-
Местлера,  я бы предпринял те же шаги. Вся операция могла пойти  насмарку,
если  бы  широкая публика слишком рано раскрыла наши цели. То же  касается
комплекса убежищ на астонском побережье.
   -  Ну  ясно,  -  горько сказал я. - У астонцев  все  точно  так  же.
Полагаю,   вы   обменивались  припасами  во  время  комендантского   часа.
Интересно, кстати, кто сейчас живет у них в убежище - рядовые астонцы или
их Правительство?
   -  Не  говори глупости, Алика-Дроув, - устало сказал он. -  Если  не
хочешь помочь, тогда просто убирайся с глаз долой, ладно?
   * * *
   Несколько дней спустя горожане атаковали нас. Мне не позволили выйти за
дверь  во  время  самого  мощного обмена пушечными  залпами,  но  я  видел
достаточно,  чтобы понять, что астонская армия - то, что от нее  осталось
после  сражений  по всему Эрто - объединила усилия со Стронгармом  и  его
людьми.   Этого,   конечно,  Зелдон-Троун  больше  всего   боялся.   Битва
продолжалась несколько дней, пока канонада не ослабла и в конце концов  не
прекратилась,  не  пробив бреши в обороне парлов. Я пытался  утешить  себя
тем,  что парлы понесли большие потери в живой силе, но обнаружил, что  не
способен  на  подобное - кроме того, Парламентарии  и  Регент  продолжали
сидеть в своих подземных норах, целые и невредимые.
   - Теперь ты понимаешь, почему нам пришлось укрепить эту территорию, -
сказал потом Троун.
   - Астонцы и Паллахакси заключили пакт, который логичным образом должен
был бы означать мир. Но нет, народу обязательно нужно с кем-то воевать,  а
что  может  быть лучшей мишенью, чем мы? И что это им дает?  Чего  бы  они
добились,  уничтожив нас? Подумай об этом, но можешь не  отвечать.  Я  уже
знаю  ответ.  Я  также  знаю, что, возможно, ты мог  бы  спасти  множество
жизней...



Глава 19.

   В  последующие  дни  мы не видели почти никого из  жителей  Паллахакси;
туман  стал  гуще, и дожди усилились, перейдя в непрерывный  пронизывающий
ливень.  Видимость сократилась шагов до пятидесяти. Для жителей Паллахакси
это  было идеальное время, чтобы попытаться взять приступом ограждение,  и
те,  кто  отвечал  за  оборону, это чувствовали;  в  течение  многих  дней
охранники  стояли  плотной  цепью  вдоль  всего  периметра,  но  атаки  не
последовало.  Впрочем,  в определенном смысле это  было  неудивительно.  В
столь  суровую погоду сама мысль о возможном ранении приводила в  ужас  -
лежать, истекая кровью, на сырой земле, ощущая вгрызающийся в тело  холод,
медленно сводящий с ума, пока не придет благословенная смерть...
   Большую   часть   времени  я  проводил  среди  военных  и   охранников,
возвращаясь  к себе в комнату лишь для того, чтобы поспать.  Я  обнаружил,
что  мне  трудно говорить с отцом, после того как стало ясно, что  он  все
время лгал мне. Интересно, подумал я, что было известно матери?
   Под   землей  находилось  четыре  уровня.  Ближе  всего  к  поверхности
располагались казармы охранников и военных; это был практически  полностью
мужской  уровень,  за  исключением  нескольких  медсестер  и  кухарок.  На
следующем уровне располагались рядовые парлы - административный  персонал
и их семьи, включая моих мать и отца. Среди них было много астонцев, и я с
горечью  вспомнил  о  своих патриотических чувствах, когда  Вольф,  Лента,
Сквинт и я думали, что преследуем шпиона...
   Ниже  - и здесь начиналась запретная зона - жили Парламентарии  и  их
семьи,  около  двухсот  человек.  Я редко  их  видел,  а  они  никогда  не
поднимались  наверх, что было неудивительно, учитывая быстро  ухудшающуюся
погоду.  Вероятно, Зелдон-Троун был единственным Парламентарием, с которым
я  когда-либо  разговаривал, и вскоре даже он  стал  редко  появляться  на
Административном  уровне, видимо, переложив большую часть  ответственности
на  моего отца. Я догадывался, что ниже есть еще один уровень, где обитали
Регент и его окружение, но прочие подробности были мне недоступны.
   Двери,  через  которые  можно было попасть на эти  уровни,  различались
цветом, и все уровни имели независимый выход на поверхность. Желтые  двери
были доступны для всех, голубые - для административного персонала и выше,
зеленые  -  для Парламентариев и выше, а красные - я знал  лишь  о  двух
таких дверях - только для Регента и его приближенных.
   Порой    комплекс    убежищ,   рассматриваемый   абстрактно,    казался
микрокосмосом по отношению к внешнему миру, который я когда-то знал...
   Я  получил  ответ  еще на несколько вопросов; главным  моим  источником
информации  были охранники и военные. Сквинт, как мы и думали,  перебрался
через  реку,  и  его  застрелил  охранник, приняв  за  какое-то  животное.
Мальчишка ничего не успел понять.
   Но  Сильверджек понял. Сильверджек опознал астонские товары среди груза
"Изабель"...
   В  конце  концов  внешний  мир снова начал вмешиваться  в  нашу  жизнь.
Однажды послышался крик охранника, на который тут же сбежались солдаты.  Я
последовал  за  ними, сначала не понимая, что, собственно,  случилось,  но
внезапно  заметил  силуэты за проволокой.  Я бросился к  ограде,  мысленно
крича:  "Кареглазка!", но ее там не оказалось. В клубящемся тумане,  молча
глядя  на  нас,  стояло человек пятнадцать, явившихся из мира,  о  котором
некоторые  из  нас  уже почти забыли. Мой отец оказался  среди  солдат.  Я
обреченно  ждал, что он отдаст приказ стрелять, но на него  тоже,  видимо,
подействовала всеобщая атмосфера необъяснимой радости. После первого  шока
от  неожиданности  солдаты  стали  что-то  кричать  пришельцам,  прося  их
сообщить последние новости, бессмысленно смеясь, крича и хлопая друг друга
по спине, пока те загадочно смотрели на них сквозь проволочную сетку.
   Потом  они  молча начали доставать из своих рюкзаков свертки  брезента,
веревки и шесты и вскоре поставили грубые палатки. Подошли еще двое,  таща
тележку, полную дров. Чуть позже вспыхнул большой костер, и люди собрались
вокруг  него; на их лицах играли красноватые отблески, и постепенно  страх
исчез  из  их  глаз; они снова были в состоянии думать,  говорить  друг  с
другом  и, в конце концов, с нами. Я размышлял о том, что же это за  люди,
покинувшие   относительный  комфорт  каменных  домов  Паллахакси,   рискуя
безумием  и смертью в нынешних убогих условиях. Солдаты бросали  им  через
ограду еду; я увидел отца, который наблюдал за ними, плотно сжав губы.
   С  течением  времени  их число увеличилось, и лагерь  приобрел  размеры
небольшого  поселения. Был отдан приказ, запрещавший солдатам бросать  еду
или топливо Лагерникам, как их теперь называли.
   * * *
   Постепенно  к  Лагерникам присоединились большинство  знакомых  лиц  из
Паллахакси,  и  в  один чудесный и грустный день пришла Кареглазка,  и  мы
сумели  поцеловаться,  неловко  и больно, сквозь  проволочную  сетку.  Она
сказала, что скоро придут ее родители; здесь уже были Стронгарм и Лента, и
Уна,  и  большинство  остальных. Позже, в тот же день,  появился  Вольф  с
родителями;  они  не  присоединились  к  основной  группе  Лагерников,  но
остановились у ворот, громко крича и тряся проволоку.
   - Что вы хотите? - услышал я голос отца.
   - Попасть внутрь, конечно! Вы же меня знаете, Алика-Берт. Я работаю на
Правительство.  Я требую, чтобы вы меня пропустили! - Голос  отца  Вольфа
чуть не сорвался на крик при виде не меняющегося выражения моего отца.
   -  Вы опоздали, - отрезал отец. - Сюда больше никого не пускают. Все
свободные места заняты. - Голос его звучал деревянно.
   -  Послушайте,  Берт, - быстро заговорила мать Вольфа,  -  мы  имеем
право  войти! Клегг работает на Правительство лишь ради того, чтобы о  нем
могли позаботиться в подобные времена. Я могу сказать - это нелегко, быть
женой  парла, видя, с каким отвращением смотрит на тебя обычная публика  в
магазинах...
   Я заметил, что к ним подошла Лента; внезапно она сказала:
   -  Не  пускайте их, Алика-Берт. Это компания самонадеянных  мерзляков,
вот кто они.
   До  этого  я  толком не замечал Ленту; я был слишком занят Кареглазкой.
Теперь,  взглянув на нее, я был потрясен. Она похудела, очертания ее  лица
стали угловатыми и почти старческими, да и одета она была неряшливо.
   -  Это  позор,  -  сказала Кареглазка, когда Лента снова  скрылась  в
палатке  своего  отца.  - Она, кажется, стала... мне  не  хотелось  этого
говорить,  Дроув, - такой грубой и неприятной, и я больше не могу  с  ней
общаться.
   На  следующее утро к ограде быстро подошел отец Кареглазки, Гирт. Придя
одним  из  последних,  он впервые увидел лагерь.  Он  не  слишком  вежливо
схватил Кареглазку за руку.
   - Отойди от этого мерзляка, девочка моя!
   - Но это же Дроув!
   - Он мерзлый парл, и я не хочу, чтобы ты с ним водилась!
   -  Отец,  он  не  виноват, что оказался на той стороне!  -  заплакала
Кареглазка. - Они его не выпускают!
   -  Да, и я не думаю, что он особенно старается выбраться. У него  есть
тепло и еда на сорок лет или даже больше, так зачем же ему оттуда уходить?
- Впервые я услышал, что публике известно истинное положение дел. Как они
об  этом  узнали? Впрочем, это не имело значения. Тайное рано  или  поздно
должно было стать явным.
   Он тащил ее за руку, а она с плачем цеплялась за проволоку.
   - Отпусти, отец! Ты никогда раньше не был таким. Позови маму, она тебе
скажет. Она не позволит тебе...
   Он на мгновение отпустил ее, с горечью во взгляде.
   - Мама умерла, - холодно сказал он. - Умерла вчера ночью. Она... она
покончила с собой.
   -  О... - Пальцы Кареглазки нащупали сквозь проволоку мои; из глаз ее
текли слезы, и мне отчаянно хотелось обнять ее, чтобы утешить.
   -  Идем  со мной. Я считаю, что парлы несут ответственность за  смерть
твоей  матери,  и  я  не позволю тебе болтаться здесь.  Ты  предаешь  свой
собственный народ! Что о тебе подумают!
   Кареглазка  закрыла глаза и долго держалась обеими руками за проволоку.
Я  увидел  выступившие  на  ее  ресницах слезы,  потом  она  внезапно  вся
напряглась  и резко развернулась лицом к отцу, отпустив сетку и  вырвав  у
него руку.
   -  Теперь послушай меня, - дрожащим голосом сказала она. -  Посмотри
вокруг,  на  тех,  кого  ты называешь моим собственным  народом.  Вон  там
Стронгарм  разговаривает с астонским генералом, а ведь не  так  давно  они
готовы были убить друг друга, поскольку так им приказал Парламент. А  там,
видишь?  Это  Лента,  которая  заигрывает с парловскими  солдатами  сквозь
ограждение.  Вскоре  они вполне могут ее застрелить,  потому  что  так  им
прикажет  Парламент.  Люди  в  этих палатках и  хижинах  настроены  вполне
дружелюбно,  поскольку  сейчас  никто не приказывает  им  ненавидеть  друг
друга,  даже  если  мы  все  скоро умрем. И  ты,  отец,  приказываешь  мне
ненавидеть  моего  Дроува,  прикрываясь бедной мамой!  Прошу  тебя,  уходи
отсюда.
   Гирт  уставился на нее, пожал плечами, повернулся и зашагал  прочь.  Не
знаю,  слышал ли он хотя бы половину того, что сказала Кареглазка, а  если
слышал,  то не думаю, что понял. Он просто решил, что спорить  с  ней  уже
бессмысленно.
   Кареглазка посмотрела ему вслед, и я услышал ее шепот:
   - Прости, отец...
   В  последующие  дни  Кареглазка  часто расспрашивала  меня  о  жизни  в
убежище,  больше всего беспокоясь о том, что я могу найти там  неотразимой
красоты девушку, и она потеряет то немногое, что от меня еще осталось.
   -  Там есть несколько девушек из семей административного персонала, -
отметил  я, - но я с ними почти не разговариваю. Мне не хочется  иметь  с
ними ничего общего. До того, как ты пришла сюда, я обычно проводил большую
часть времени с солдатами, играя в карты.
   Она  взглянула вдоль ограды туда, где Лента, как обычно, болтала сквозь
сетку с военными.
   -  Не  могу  понять, - сказала она. - Что будет,  когда  станет  по-
настоящему холодно, когда нас... нас всех уже не станет, и солдатам нечего
будет  охранять.  Они что, все просто будут сидеть в своем  убежище  сорок
лет?
   В это время подошел Стронгарм, услышавший последние слова.
   -  Нет,  конечно, - спокойно сказал он. - Не знаю,  насколько  велик
этот  комплекс, но думаю, что там около шестисот Парламентариев, парлов  и
членов их семей - и, вероятно, примерно такое же количество военных. Кто-
то же должен их обслуживать, когда не будет нас...
   Мне не хотелось об этом думать.
   -  Почему  вы  здесь,  Стронгарм? - спросил я.  -  Почему  никто  не
возвращается в Паллахакси? Там, в домах, должно быть намного теплее.
   Он улыбнулся.
   -  Именно  этот вопрос задавал себе и я, когда люди начали  собираться
здесь  и  разбивать лагерь. Я спрашивал их, зачем они идут сюда, и знаешь,
что  они  мне  сказали?  Они  сказали: что  ж,  нет  никакого  смысла  там
оставаться,  верно? Так что вскоре я пришел сюда и сам, и  теперь  я  знаю
ответ. Когда ты уверен, что тебе предстоит умереть, но можешь видеть жизнь
где-то еще, то у тебя возникает желание быть рядом с ней, надеясь,  что  и
тебе что-нибудь перепадет.
   Сезон дождей продолжался, дни становились короче, и дождь превратился в
снег.  Мы  с Кареглазкой построили себе две небольшие, соединенные  вместе
хижины у ограды и могли сидеть в них часами, глядя друг на друга и касаясь
пальцами  сквозь сетку, согреваемые теплом взятого в убежище обогревателя.
Мы  вместе  предавались воспоминаниям, словно старики,  хотя  воспоминаний
этих было так мало.
   Тем временем наступил прилив, устье снова заполнилось водой, вытащенные
на берег лодки, оставленные без присмотра, всплыли, и течение унесло их  в
море.  Среди Лагерников, костры которых начали угасать, но страх удерживал
их  от  поисков  дополнительного топлива среди  становившегося  все  более
глубоким снега, начались припадки безумия. Часто мы с Кареглазкой, сидя  в
нашей  разделенной надвое хижине, слышали крик человека, в  мозг  которого
проник  холод,  посеяв  в  нем  безумие, и  несчастное  тело  инстинктивно
бросалось  бежать,  борясь с холодом. Почти неизбежно  за  этим  наступала
полная потеря сил и смерть.
   Возможно, самым печальным для меня была деградация Ленты. Утратив  все,
чем  она обладала, свою красивую одежду - даже, трагическим образом, свое
красивое  лицо - она обратилась к последнему, что у нее еще  осталось:  к
своей женской сущности.
   Я  разговаривал с ней лишь однажды. Она попросила меня пойти с  ней  на
другую  сторону  комплекса,  за воротами, там, где  ограждение  пересекало
реку.  У  меня упало сердце, когда мы остановились у воды, и она кокетливо
посмотрела на меня сквозь проволоку.
   - Мне просто нужно попасть внутрь, Дроув,
   -  сказала  она.  - Ты должен мне помочь, Дроув. У твоего  отца  есть
ключи от ворот.
   -  Послушай,  -  пробормотал я, избегая  ее  взгляда.  -  Не  говори
глупостей, Лента. У ворот все время стоят охранники - даже если бы я  мог
достать ключи, они бы тут же остановили меня.
   - О, охранники, - беззаботно сказала она.
   - Это пусть тебя не беспокоит. Я всегда могу пройти мимо них. Для меня
они  сделают все, что угодно, - ведь там почти нет женщин. Не думаю,  что
ты  вполне представляешь себе, какой властью обладает в подобной  ситуации
женщина, Дроув.
   - Пожалуйста, не надо так говорить, Лента.
   - Они сказали, что могут спрятать меня у себя, и никто даже не узнает,
что я там. В конце концов, ведь ты бы хотел, чтобы я была там с тобой,  а,
Дроув? Как-то раз ты говорил мне, что я красивая, и ты знаешь, я могла  бы
быть  очень ласкова с тобой. Ведь тебе бы этого хотелось, верно? Ты всегда
хотел  иметь меня, ведь так, Дроув? - На лице ее была жуткая улыбка;  это
был какой-то кошмар.
   - Лента, я не могу этого слышать. Я ничем не могу тебе помочь. Извини.
- Я повернулся и пошел прочь. Меня тошнило.
   Голос ее стал еще более хриплым и скрипучим.
   - Ты вонючий мерзляк, ты такой же парл, как и все остальные! Что ж,  я
скажу  тебе, Алика-Дроув: я хочу жить, и у меня такое же право  на  жизнь,
как  у тебя. Вы, мужчины, все одинаковые, грязные животные! И ты тоже!  Не
могу понять, с чего ты взял, будто я хочу тебя!
   Я  вынужден был сказать это ей - ради прошлого, ради истины.  Я  снова
подошел к ней и сказал:
   -  Лента, я никогда не говорил, что ты хотела меня. Это я всегда  тебя
любил, хотя и не так, как Кареглазку. И пусть все остается как есть.
   На  какое-то мгновение ее взгляд смягчился, и в нем проглянула  прежняя
Лента; но тут же вернулся ледяной дьявол, опутывая ее разум.
   -  Любовь? - взвизгнула она. - Ты не знаешь, что такое любовь, и эта
маленькая  выскочка Кареглазка тоже не знает. Любви не  существует  -  мы
лишь обманываем самих себя. Единственное, что существует на самом деле  -
вот!  -  Она  нелепо  взмахнула рукой, показывая на завод,  ограждение  и
медленно опускавшийся снег. Я быстро пошел прочь, оставив ее у ограды.



Глава 20.

   Шли  дни. Снегопад постепенно утихал и в конце концов прекратился. Небо
очистилось, и на нем вновь появились звезды, холодно и тяжко сверкавшие  в
ночи. Солнце Фу стало маленьким, намного меньше, чем я когда-либо видел, и
вряд  ли могло согреть морозный воздух даже в полдень, хотя все еще давало
достаточно света, чтобы отличить день от ночи.
   С  тех пор