л ему хоть немного мяса!
   Все, как на ладони, видел по следам Хомеунги-Умка-Наяньги. Это было
единственным развлечением вождя в этом трудном, голодном, безрадостном
походе.
   Три дня назад племя встретило другого белого. Все обрадовались: решили,
что рыжий господин послал навстречу своего слугу. Но этот белый был пуст,
как большой барабан. Он назвал себя хозяином острова, приказал оставаться
на месте и ждать его возвращения. И тоже сказал, что за каждый бивень
Хомеунги и все племя отвечают головою. Забрал последнюю упряжку полудохлых
псов Ченьги-Ченьги и уехал. Тоже обещал привезти провизию, взять их к
себе, кормить до зимы, а на зиму дать полсотни собак, чтобы они могли
по-прежнему охотиться.
   Хомеунги и не думал нарушать договора с первым белым. За пазухой у него
половина планки-договора. Это много, очень много тысяч долларов. Это
огромная лодка, везущая его по морю. Это железные дома на колесах, в
которых он катается по земле. Это огненная вода в любом количестве... Нет,
Хомеунги не нарушит договора. Но второму белому он сказал:
   - Как смею я вас ослушаться, господин, когда вы - главный хозяин на
острове?
   Теперь и детишки Хомеунги еле-еле плетутся пешком, на каждом шагу
падают. Им тоже нечем подкрепиться. Ченьги-Ченьги точно подменили: голод
стер краску с ее щек, сильные ноги заплетаются. Она уж больше не смеется,
не поет. И сам Хомеунги уже не воин, у него нет силы тащить тяжелый
бивень. Он бы охотней взял на руки младшего из ребят - Неули. Малыш
падает, Пальчи-Нокья не в силах тащить детей, а Ченьги-Ченьги не помогает
старухе. Она говорит: "Не мои дети, не буду тащить"... Надо бы отхлестать
ее бичом, чтоб не распускалась, но необходимо беречь силы - они еще
понадобятся.
   Однако Хомеунги - великий вождь великого племени. Он должен
поддерживать в людях бодрость, иначе все погибнут. И зачем поддаваться
унынию? Разве первый раз они голодают? Уже спешит навстречу
медведям-воинам один белый человек, за ним мчится второй. Кто раньше
накормит, с тем будет союз. Заманчиво получить много тысяч долларов. Но
лучше жить без денег, чем умереть с деньгами. Можно до зимы переждать на
этом острове, зимой на свежих собаках пуститься в дальний путь. О,
прелесть зимних кочевок при свете небесного сияния! Каждый привал - новое
жилище, новая охота. Хорошо греется кровь в пути.
   - Медведи-воины! - воскликнул Хомеунги. - Наши дела не так-то уж плохи.
   Потяните ноздрями воздух, и вы почувствуете аромат мяса, которое жарят
для нас оба белые. Они привезут нам бочки огненной воды, горы хлеба. Не
будем больше тратить сил! Отдыхайте, храбрые медведи-воины! Пища сама
придет к нам. У меня половина планки; договор - святое дело. Если белый не
выполнит договора, мы с него получим все, что нам причитается по суду. Я
знаю, у белых есть суд. Там старшие воины решают все споры по
справедливости. Об этом рассказывали Симху-Упач и другие бывалые люди. Мы
все равно не уйдем в Долину счастливой охоты, потому что второй белый,
самый главный начальник на острове, идет по следам первого белого, и нас
ждут пища и счастье здесь, на острове.
 
    
 
   В двадцати километрах западнее стоянки эскимосов в это время увязала в
рыхлом снегу упряжка из восьми псов, на которых тащился к своему дому
называвший себя Полярным Робинзоном. Очень скверно, когда тает на леднике.
   Сверху вода, под нею снежная каша; под кашей вода, а там опять лед,
готовый превратиться в кашу.
   Робинзон горько сожалел, что оставил советскую экспедицию, а вскоре
начал жалеть и о том, что расстался с эскимосами. Все-таки люди... Он
вязнет в белой каше, почти не продвигается вперед. А ведь он рассчитывал
доехать за два дня - на больший срок ему не хватит продуктов. Но вместо
полусотни километров он проехал только двадцать, а в пути уже третий день.
Продукты, выданные русским, уже съедены. С утра во рту у него не было и
маковой росинки. Самые жестокие муки голода терзают его.
   Вдруг огромная тень упала на покрытый водою снег и поплыла на запад.
   Робинзон поднял голову и увидел уже знакомую чудесную машину. "Светолет"
   медленно летел над гребнем ледникового хребта. Робинзон вскочил с саней.
   Проваливаясь в снег, он побежал за "Светолетом" и, протягивая к нему
руки, закричал:
   - Погодите, погодите! Я передумал! Я лечу с вами!
   Но машина не остановилась. Вторая такая же тень медленно скользила
вслед за первой. Еще один "Светолет".
   Робинзон пытался догнать и вторую машину. Но и она исчезла за хребтом.
В отчаянии он начал карабкаться на гребень. Ему казалось, что машины
обязательно приземлятся и будут его ждать. Он полз на четвереньках, пыхтя
и задыхаясь, но, когда наконец взобрался на хребет - не увидел ничего,
кроме холмистого ледника, простиравшегося во все стороны, насколько хватал
глаз.
   Значит, со "Светолетов" его не заметили? Или он стал жертвой
галлюцинации?
   Одичавшие, тощие псы свалились от усталости там, где их оставил
Робинзон, накрылись хвостами и задремали. Вскоре они вскочили,
насторожились и, забыв о санях, помчались на гребень. Упряжь запуталась,
сани бросало из стороны в сторону, они били собак по ногам.
   Настигнув Робинзона, вожак вцепился ему в руку. Робинзон отбивался от
изголодавшихся псов, но силы покинули его. По искусанным рукам текла кровь.
   Собаки опьянели от ее вкуса и запаха. Они набросились на Робинзона,
повалили на спину. Он пробовал подняться и снова падал... Через полчаса от
Полярного Робинзона остались только кости, обглоданные до блеска, да
клочья тряпья и меха.
 
    
 
   "Светолеты" опустились вблизи стоянки эскимосов.
   Хомеунги-Умка-Наяньги закрыл глаза и затянул последнюю боевую песню.
Голос плохо повиновался. То, что ему казалось пением, на самом деле было
только хрипом и всхлипыванием. И вдруг над ним склонилась рогатая голова.
Но он не сразу узнал Симху-Упача.
   - Если ты тень, - прошептал Хомеунги, облизывая потрескавшиеся губы, -
то укажи мне дорогу в Долину счастливой охоты.
   - Нет, я не тень, а вестник спасения. Погляди, вождь, подними голову. -
Он сам приподнял Хомеунги. - Видишь эти диковинные машины? Это сделано
людьми, более могущественными, чем все боги и духи, - это машины страны
Советов.
   Помнишь, я тебе рассказывал, и ты говорил, что это очень хорошо, если
бы было правдой. Теперь перед тобой живая правда. Люди страны Советов,
великодушные, сильные русские люди пришли на помощь племени. Сейчас они
всех накормят и перевезут на берег. Там за бивни мы купим новых собак. Мы
опять будем охотиться. Ободрись, великий вождь!
   - Если ты не тень сладкого сна, - ответил Хомеунчги-Умка-Наяньги, и
голос его зазвучал громче, - то приветствую тебя, великий шаман
Симху-Упач, как вестника избавления. Помоги мне встать, чтобы я мог
поблагодарить могучих людей. Но скажи, шаман, кто заплатит за наше
имущество?
   - Никто не заплатит. Белого человека растерзали другие белые люди. Это
длинная история... И Подземного города уже нет. Счастье, что тут оказались
советские люди. И клыки теперь наши.
   Надя, Рыбников и Иринин поили горячим кофе женщин и детей. Мужчинам Лев
и Федоров давали небольшими дозами водку, затем поили горячим бульоном.
Через полчаса первая партия была готова к отправке. "Светолет" мог взять
только десять пассажиров. Бивни тоже занимали много места. Из обеих машин
выгрузили вещи, посадили в них детей, женщин и стариков, и "Светолеты"
умчались в небо.
   Оставшиеся заметно повеселели. Хомеунги-Умка-Наяньги рассказывал
веселые истории и под конец затянул новую песню:
   - Не надо богов, которых мы сами делаем, не надо! Ой, эхэоу! Наши боги
ничего не могут. Он, эхэоу! Вот русские люди делают машины, которые носят
их по небу быстрее ветра, а не поклоняются им, не делают их богами. Ой,
ой, эхэоу! И их машины служат им хорошо, а наши боги служат нам плохо. Ой,
эхэоу! И я выбросил своего лентяя, своего урода, сказал ему: "Иди, негодяй!
   Я сам себя обманывал, а ты помогал"... Ой, ой, эхэоу! Теперь будем жить
иначе, попросим русских научить нас жить так, как живут они. И мы не будем
голодать. Хорошо жить, когда на свете есть хорошие люди страны Советов.
   Эгей, эгей, эхэоу!
   Надя с улыбкой наблюдала, как сокрушенно качал головой шаман, слушая
песню Хомеунги.
   Вторым рейсом переполненные машины отвезли в лагерь остальных эскимосов.
   А затем машины поднялись над ледовым лагерем и взяли курс на Москву.
 
 
   День рождения Менкса-старшего 
 
   Одна из суббот июля 19... года совпала с днем рождения господина
Менкса-старшего. Именинник просил родню не устраивать никаких торжеств -
обычный субботний семейный чай. И госпожа Клавдия, прошедшая с ним
сорокапятилетний путь беспрерывного восхождения и привыкшая беспрекословно
повиноваться ему во всем, приняла меры к тому, чтобы желание мужа было
выполнено.
   Пришли все: господин Райт Менкс-младший, старший сын Менкса-старшего, с
женой Дороти, дочерью Джой и сыном Бобом; господин Франклин Менкс, второй
сын, с женой Гвендолен, семилетней дочерью Люсиль и сыном, мирно дремавшим
на руках у кокетливой кормилицы; господин Ричард Менкс, третий сын, с
женой Дороти, происходившей из еще не полностью монизировавшейся
французской семьи, поэтому за глаза ее называли француженкой.
   Пришел и "нигилист", четвертый сын, Джемс - студент и спортсмен,
философ и пьяница. Его посещения прежде вносили некоторый диссонанс в
субботнюю атмосферу дома. Но мудрая мать нашла способ предупреждать
крайности. Раз нельзя помешать Джемсу пить - значит, госпожа Клавдия
должна так угостить своего младшего отпрыска, чтобы он немедленно
завалился спать. Поэтому, раньше чем начиналось семейное чаепитие,
господин Менкс самый младший уже отсыпался, запертый в своей бывшей
детской.
   Он спускался к утреннему чаю хмурый и раздраженный. Мать замешивала
крепкое питье на похмелье, и это несколько исправляло его настроение. Он
неизменно просил у матери денег, так как щедрого содержания, назначенного
отцом, ему не хватало. Потом небрежно прятал кредитные билеты в карман,
небрежно целовал надушенную руку матери и исчезал до следующей субботы.
   Старшие братья в один голос утверждали, что отец слишком мирволит
Джемсу. По их мнению, в данном случае следовало бы применить самые крутые
меры, вплоть до лишения наследства. Франклин предсказывал, что Джемс
женится на какой-нибудь метиске и притащит эту особу сюда в одну из суббот.
   Лишь один человек не разделял этой антипатии - Боб, любимец и баловень
дедушки Джо. Он любил Джемса. Бесшабашный дядюшка часто бывал на яхте Боса.
   Яхта эта собственно была одним из чудачеств старого Менкса. Он подал
мысль своему любимцу заняться морским спортом и подарил ему яхту.
Маленький капитан так полюбил морское дело, что целые дни проводил на
своей яхте, пересекая залив по всем направлениям.
   Женская ветвь дома Менксов была представлена четырьмя дочерьми. Элоиза
с мужем Генри Пейджем, человеком ученым, но чопорным и скучным, и целым
выводком молодых Пейджей. Генри Пейдж числился председателем ряда обществ
и ассоциаций, как, например, "Ассоциация любителей солнечных затмений",
"Общество деистов-материалистов" и т.п. Все это были почетные должности, к
которым нужно было приплачивать довольно крупные суммы. Но Генри Пейдж был
человеком обеспеченным. Своей обеспеченностью он был обязан, конечно,
старине Джо, хотя тот не давал ему ни копейки. Но достаточно было
поместить ценные бумаги Элоизы, принесенные ею в качестве приданного на
алтарь их семейного счастья так, как советовал Менкс-старший, чтобы чета
Пейджей вместе со всеми их потомками была обеспечена на всю жизнь. Вот
почему Генри Пейдж готовил сыновей к ученой карьере. Было решено и
санкционировано главою рода, что ни один из Пейджей никогда не будет
заниматься финансовыми операциями.
   Вторая дочь, Гледис, неутешная вдова погибшего при автомобильной
катастрофе сотрудника монийской военной администрации в Европе, дала обет
вечной верности памяти мужа. Она пришла с крохотной собачонкой на руках.
   Две младшие дочери Менксов, Роза и Джен, были в том возрасте, когда
дверь в детскую уже захлопнута, а дверь в мир еще не открыта. Впрочем,
восемнадцатилетнюю Розу собирались вскоре обвенчать с господином Греем,
наследником ближайшего друга Менкса-старшего. О самой младшей, Джен, не
приходилось еще говорить в этом плане, так как ей едва минуло шестнадцать
лет, и она скорее была похожа на мальчишку-сорванца, чем на невесту.
   Джен внушала родителям серьезные опасения. Господин Менкс-старший
приглядывался к ней и втайне изучал ее терпеливо и настойчиво. Он никак не
мог понять, что вырастет из его последнего чада. Она не заботилась о
внешности и усвоила жаргон и манеры улицы. Для нее не существовало
авторитетов. Она, например, не признавала славы девятнадцати
исследователей далекой Арктики и не присутствовала на банкете, устроенном
по подписке в их честь ее школой. Эту экспедицию она зло окрестила
"крокодилы во льдах", за что ей как следует влетело от отца и братьев. Она
не посмела перечить отцу, пообещала забыть эту кличку, но братьям заявила:
   - Хорошо, я не буду больше называть их крокодилами. Но думать о них
иначе я не могу...
   Да, с Джен были вечные недоразумения. Пожалуй, менее тяжелые, чем с
Джемсом, но все же достаточно неприятные...
   Впрочем, сегодня семейная идиллия ничем не была нарушена.
   Боб и Джен беседовали в углу гостиной шепотом. Райт и Франклин молча
играли в шахматы, а почтенный Генри Пейдж дремал с газетой в руках в
глубоком покойном кресле. Несмотря на сотню насильственных смертей,
описанных на страницах газеты весьма сочно и натурально, с подлинным
знанием дела, почтенный ученый все же умудрился задремать.
   Джемс давно ушел в комнаты матери и там накачивался алкогольными
смесями, чтобы к выходу отца "быть готовым".
   Гвендолен, Дороти-француженка и просто Дороти упорхнули на автомобиле в
город, так как выяснилось, что никто не догадался приобрести для дедушки
Джо новый ночной колпак. Ночной колпак занимал в жизни Менкса-старшего
весьма и весьма заметное место. Он считал, что хороший ночной колпак из
кашмирской шерсти влияет на нервную систему, пищеварение и деятельность
сердца.
   Преподнесение нового колпака родоначальнику в день его рождения стало
семейной традицией.
   Часы ласково проурчали восемь раз. Вбежала Гвендолен, за ней обе Дороти.
   Маленькая Джен ущипнула Боба и заняла свой обычный пост у двери. Все
столпились перед столом. Все смолкло...
   В тишину врезались четкие, неторопливые шаги. Как в раме черного
дерева, в дверях появился глава рода, господин Менкс-старший, крупный,
дородный человек с большой головой, с широким лицом. Его умные, совсем еще
молодые глаза живо светились, широкое белое лицо приветливо улыбалось
каждой своей морщинкой.
   - Ну, здравствуйте, дорогие! Здравствуй, Дороти! Ты по-прежнему сияешь
на нашем небосклоне эдакой вифлеемской звездой... Здравствуй, Гвендолен! И
ты, Лиззи, и ты, и ты...
   После женщин господин Менкс перечислил по имени мужчин. Он называл их в
том порядке, в каком они попадались ему на глаза, затем сел в кресло,
оглянулся и спросил:
   - Что это не видно нашего дорогого Джемса?
   Как и в прошлую субботу, и в позапрошлую, как и в каждую субботу,
госпожа Клавдия выступила вперед, взяла мужа за руку и самым нежным
голосом, на какой была способна, проворковала:
   - Наш милый мальчик страдает очередным приступом малярии. Я уложила его
в детской, и он теперь сладко спит.
   Господин Менкс, как и в предыдущие субботы, сделал вид, что верит жене.
   - Что же эти эскулапы никак его не вылечат! Напомни мне, Клавдия, я сам
займусь его лечением...
   Первый стакан чая госпожа Клавдия подносит мужу. Он с наслаждением
глотает горячую и черную, как тушь, жидкость.
   Господин Райт подталкивает Боба, и тот, пряча руки за спиной,
приближается к деду:
   - Дедушка, ты не будешь сердиться?
   - А что, снова напроказил? - Дед делает вид, что ни о чем не
догадывается:
   жизнь сделала из него превосходного актера, и он рад блеснуть своим
талантом. - Ну, признавайся, шалун. Если есть за что - рассержусь. Но
сегодня, в день моего рождения, постараюсь сердиться как можно меньше.
   - Дедушка, я хочу в день твоего рождения подарить тебе на память этот
альбом. Здесь ты найдешь копию вахтенного журнала яхты "Наяда" и восемь
наших морских песен...
   - Ах ты шалунишка! Нарушил, нарушил порядок, не выполнил моего
желания... За это заставлю тебя, во-первых, сказать, кто сочинил эти
морские песни, во-вторых - пропеть вашу самую любимую так, как вы
исполняете ее на море.
   - Есть, адмирал! - ответил Боб, опуская руки по швам. - Песни сочинил
капитан "Наяды" господин Боб Менкс, самый-самый-самый младший.
   - О, да вы, капитан, еще и поэт? - Дед делает вид, что для него это
приятная неожиданность. - Поздравляю, поздравляю! Впрочем, послушаем.
Может быть, песни никуда не годятся?
   - Годятся, дедушка! - восклицает Боб и подает знак Джен.
   Та выходит в коридор и возвращается с тремя коренастыми мальчуганами,
одетыми в морскую форму, придуманную для них самим дедушкой Джо. Боб
звонко командует:
   - Боцман!
   Один из мальчуганов выскакивает вперед и прикладывает руку к виску:
   - Есть боцман!
   - Построить экипаж!
   - Есть построить экипаж!.. Эй, на борту! Выстроиться на шканцах!
   - Есть, - отвечают оба матроса в один голос, - выстроиться на шканцах!
   Мальчишки вытягиваются, прижимают руки по швам брюк, впиваются глазами
в лицо своего капитана.
   - Боцман! Песню "Нам ветер морской дует в лицо".
   - Есть, капитан! "Нам ветер морской дует в лицо"... - запевает боцман.
   Остальные, в том числе и капитан, подхватывают:
   Нам ветер морской дует в лицо, Соленой водой мы омыты давно.
   Нам буря подруга и шторм нам брат!
   Сразиться за славу, За славу я рад.
    
 Все аплодировали чинно и добросовестно. Дедушка Джо попросил:
   - Представь мне, капитан, свою команду.
   - Есть, адмирал, представить команду... Боцман, два шага вперед! Дик
Мортон, четырнадцати лет, боцман "Наяды", лихой моряк, не укачивается, сам
ставит все паруса.
   - Очень приятно, я очень рад, - пробормотал дедушка Джо. - А чем ты,
дружок, занимался до поступления на "Наяду"?
   - Собирал устриц во время отлива, крабов. Иногда за это попадало.
   - Разве ты не знал, что весь сбор на побережье принадлежит обществу
"Мерхли-компания"? Нехорошо, нехорошо! Ты воровал добро почтенной фирмы.
   Надеюсь, с тех пор, как ты получил эту службу, ты больше не занимаешься
воровством?
   - Нет, дорогой господин!
   - Ну-с, и дома лучше стало?
   - Так точно. Теперь мы живем в настоящем доме, не в ящике. Правда,
немного сыро, подвал, но мы так вам благодарны, добрый господин!
   - Ну, ладно, не люблю... - грубовато, с некоторой брезгливостью,
выпятив нижнюю губу, господин Менкс-старший отклоняет благодарность. Не
так уже приятно в день рождения слышать о подвалах и сырости.
   Впрочем старик обласкал всю команду:
   - Можете идти, моряки-молодцы. Старайтесь! Я позабочусь о вас.
Работайте только добросовестно и берегите своего капитана. Клавдия,
прикажи дать им немного шоколаду.
   - Счастливо оставаться, великодушный господин! Салют, капитан!
   Выстроившись в одну шеренгу, осмелевшая команда зашагала через всю
комнату, громко чеканя шаг.
   - Хорошие ребята, - со вздохом сказал господин Менкс. - Как жалко, что
средства еще не позволяют нам взять на воспитание всех таких ребят. Вот
где ключ к разрешению наших социальных противоречий и зол.
   - Совершенно правильно, совершенно верно, - подхватил господин Пейдж. -
Это тема моей докторской диссертации. Классы состоят из людей. А люди,
раньше чем стать самостоятельными, всегда бывают детьми. Наша миссия -
завладеть душами детей из необеспеченных классов.
   - Недурно, - похвалил патриарх. - Право, над этим стоит подумать. А что
же наши педагоги? Разве они не понимают, что именно здесь ключ к
спокойствию страны? У них нет средств? Но ве