чередями кадров...
     И конечно,  я  слишком  увлекся,  вылетел  вперед  и  оказался на
позициях марсиан.  Пули пели у самого уха. Мне казалось, что они летят
во всех направлениях. У меня хватило ума скатиться в канаву.
     За крыльцом коттеджа стоял,  согнувшись  пополам,  марсианин  без
головы...  Его  голову,  то  есть круглый водолазный шлем,  я видел на
тротуаре и даже ощущал, как отвратительно из него пахнет...
     Другой марсианин  снял  с  себя  шкуру  и...  сделался  человеком
низенького роста,  чем-то мне  знакомым.  Он  подошел  к  согнувшемуся
марсианину, которого рвало.
     - Возьмите себя в руки,  сэр. Поймите, это было необходимо. Нужна
острастка. И ведь они сами с оружием идут на убийство.
     - Отстаньте!.. Об этом можно читать... можно наблюдать на экране.
Но...  видеть,  как  они  переламывают  им  позвоночники,  выдавливают
глаза... Меня мутит... Где вы раскопали этих чудовищ, Малыш?
     - Я  ничего  не  изобрел,  -  усмехнулся маленький.- Так поступал
знаменитый король штрейкбрехеров мистер Пэрл  Бергоф.  А  эти...  Один
взят  из  сумасшедшего  дома,  а второй туда еще не попал.  Кто за них
может отвечать? Невменяемы, действуют без уз рассудка.
     - Высший разум стоит над рассудком, - иронически сказал марсианин
без шлема.
     - Сэр, умоляю... сейчас не до сомнений. Они наступают.
     Автоматная очередь   зазвенела   стеклами   в   окнах   коттеджа.
Разговаривающие присели.
     Я узнал обоих.  Низенький оказался моим  боссом,  а  второй,  без
шлема...  юным  миллиардером  Ральфом  Рипплайном,  наследником  Джона
Рипплайна,  пароходного,  нефтяного   и   алмазного   короля,   столпа
долларовой  династии  и  председателя особого комитета промышленников,
штаба мира частной инициативы.
     Теперь-то я  знаю,  как все это произошло.  Могу даже представить
себе детали, занося их в дневник.

     Они собрались в одном из ночных клубов Гарлема.  Мой босс, Малыш,
встречал  Рипплайна  у  подъезда.  Они вошли в зал,  где негры в белых
фланелевых костюмах,  подпрыгивая на стульях, исступленно играли. Все,
кто был в зале, танцевали: молодцеватые парни в строгих, таких же, как
у вошедшего Ральфа,  изысканно-небрежных костюмах, бритые едва ли не в
первый  раз в жизни или уже отпустившие тоненькие элегантные усики,  а
то и бородки,  их юные партнерши с  лихорадочно  блестевшими  глазами,
чуть  излишне  подкрашенными  губами,  обнаженными  плечами  и космами
прародительницы Евы...
     Образовав тесную  толпу,  они тряслись в такт истерическому ритму
подобно огромному студнеобразному телу.  Но,  честное слово,  это было
забавно,  когда  они,  шутливо подергиваясь,  сплетаясь в объятиях или
нагнувшись вперед,  упирались лбами,  как  бы  бодаясь,  и  выделывали
ногами  жизнерадостные  па  или  на  расстоянии  кривлялись друг перед
другом, стараясь перещеголять всех нелепостью движений.
     Ральф Рипплайн   вошел   -   и  музыка  оборвалась.  Танцоры  еще
продолжали двигаться.  Это напоминало кадр кинофильма при  выключенном
звуке.  Люди  топтались,  передвигались,  прижимались друг к другу,  а
звук,  извинявший их действия,  отсутствовал.  Это было весело,  и все
засмеялись.
     Но вдруг  сразу  молодые  люди  стали  серьезными,  с  грубоватой
поспешностью покинули своих дам и устремились к Ральфу.
     Ральф, юный  атлет,  охотник  на  слонов   и   тигров,   отважный
путешественник,  азартный игрок и спортсмен, наследный принц долларов,
подавал пример.  Вместе с ним они должны были рисковать жизнью во  имя
спасения  свободного  мира,  возрождая  славную американскую традицию,
смело,  твердо и романтично решать самим  дела  страны,  когда  власти
бессильны.
     И вереница автомобилей помчалась из Гарлема к Хедсон-риверу.
     В первом,   открытом,   спорткаре   летели  Ральф  и  Малыш.  Они
остановились у входа в туннель. Малыш заплатил частному полицейскому в
трусиках и широкополой шляпе за проезд всех сорока восьми автомашин.
     И все сорок восемь машин одна за другой скрылись в черном  устье,
унося в тоннель респектабельных молодых людей...
     А когда автомобили выскочили на противоположный берег реки уже  в
штате Нью-Джерси, то в них сидели... "марсиане"...
     Можно понять романтических молодых людей. Для черномазых ниггеров
хороши  были белые балахоны,  для борьбы с красными смутьянами пошли в
дело черные балахоны.  В наш век космических полетов,  освоения других
планет балахоны,  естественно,  должны были уступить место чему-нибудь
другому, более современному, символическому...
     Я видел   проявление  благородной  храбрости  со  стороны  Ральфа
Рипплайна. Когда смутьяны снова перешли в атаку, он надел свой вонючий
шлем и бросился в контратаку во главе других марсиан.  Но их отбросили
назад. А Ральф Рипплайн, сраженный пулей, мешком свалился на асфальт.
     Я выполз из кювета.
     Малыш исчез.
     Рабочие хлопали меня по плечу и смеялись над "марсианами",
     - Экие балахоны выдумали!  -  говорил  один  здоровенный  детина,
толкая ногой поверженного "марсианина".
     Знал ли он, кого коснулся его грязный башмак!
     Подошел сенатор Майкл Никсон.
     - Караульте эту дохлую скотину!  - распорядился он и повел группу
рабочих преследовать отступающих марсиан.
     С меня было  довольно.  Я  был  рад,  что  остался  цел,  и  стал
перезаряжать фотоаппарат.
     - Ну и придумали же балахоны,  - повторил тот,  что трогал  ногой
"марсианина". - Надо же так оскорблять обитателей далекой планеты. Они
небось орошают там пустыни,  талую воду полярных льдов за тысячи  миль
по трубам подают... А эти... рабочих террором вздумали пугать.
     Я промолчал. У меня была своя точка зрения.
     - А   что,   парень   из   газеты,   на   Марсе   уж,   наверное,
некапиталистический строй? - спросил еще один рабочий с автоматом.
     Я пожал плечами.
     В это время со стороны  площади  подъехал  спорткар  и,  скрипнув
тормозами, с ходу остановился около "марсианина".
     За рулем сидел молодой человек с завязанной бинтом нижней  частью
лица. Я сделал вид, что не узнаю его.
     - Ну,  давай, что ли! - грубо крикнул он. - Долго тут мне торчать
под пулями? Булькнешь, как часы в колодце.
     - Чего давай? - не очень приветливо отозвались рабочие.
     - Как чего?  Марсианина дохлого.  Меня послали привезти его, пока
он не очухался. Ты что, не узнаешь?
     - Что  за  авто?  -  не спеша осведомился рослый детина,  освещая
автомобиль фонариком.  При виде огромного мотора  гоночной  машины  он
поцокал языком.
     - Захватили за углом,  - объявил водитель.  - Хороша, парень, как
таитянка  лунной  ночью.  Ну скорей пошевеливайся,  а то жаль,  если у
такой красотки продырявят чулочки.
     Простодушное восхищение рабочих машиной разрешило колебания.  Они
подняли тяжелое тело и, как мешок, бросили на заднее сиденье.
     Машина рванулась с места.
     - Развернусь за углом! - крикнул водитель.
     - Стоп!  - раздался срывающийся голос рыжего сенатора,  бежавшего
по тротуару.
     Затрещала очередь автомата.
     - Это же наш!  - горячился детина.  - Мы захватили шикарное авто,
клянусь потрохами. Там наш сидит.
     - Наш?  - переспросил Майкл Никсон.  - Дуралей!  Этот "наш" - мой
кузен,  пройдоха Джордж Никсон!..  Вырвал вещественное доказательство.
Но я по его гнусной роже знаю теперь, с кем мы имеем дело.
     - С марсианами?
     - Нет. С Рипплайнами.
     - Ясно, - отозвался рабочий.
     Я восхищался подвигом босса.
     И я  понимаю,  почему  через  неделю он стал владельцем газетного
треста "Ньюс энд ньюс",  а молодой  Ральф  Рипплайн  "уехал  в  Европу
лечиться"...
     Вооруженное столкновение в Ньюарке явилось законным  поводом  для
введения  туда  войск  и объявления военного положения,  в связи с чем
забастовщики по закону Скотта обязаны были возобновить работу.
     Славный Рыжий  Майк,  коммунистический  сенатор Майкл Никсон,  за
руководство  вооруженным  восстанием  на  основании   закона   Меллона
специальным  решением  сената  лишен  депутатской неприкосновенности и
заключен в тюрьму.
     Мистер Ральф   Рипплайн,  вернувшись  из  Европы,  как  известно,
присутствовал на похоронах своего отца Джорджа Рипплайна  и  встал  во
главе   могучего   концерна,  заняв  также  место  в  Особом  комитете
промышленников.  Он уже больше не  бегал  в  маскарадном  костюме  под
пулями  бастующих  рабочих своего завода.  Он научился разговаривать с
самим Большим Беном, вызывая его к себе на беседу.
     И у такого человека запросто бывал мой босс!
     Босс доверял мне и готов был направить меня в Африку,  где я  мог
сделать настоящий бизнес.
     Так сплелись наши с ним карьеры".

                             Глава третья
                                ЭЛЛЕН

     "Когда наутро после веселья с Эллен и боссом я явился в редакцию,
голова моя трещала и во рту было ощущение,  словно  я  приютил  в  нем
вчера нечищеный зверинец.
     Меня вызвал босс.
     Он был бодр,  энергичен,  подвижен,  и его несонные сегодня глаза
смотрели насмешливо.
     - Хэлло, Рой, - сказал босс. - Четыре дня отпуска славному парню.
Летите  со  своей  шикарной  девушкой  на  Лонг-бич,  в   Майами   или
Калифорнию.
     - О'кэй, - сказал я. - Мы поедем с Эллен на ферму к отцу.
     Босс расхохотался.
     - Всякая истинно деловая женщина на ее  месте  послала  бы  такую
деревенщину,  как вы,  к отцу на ферму и обратила бы внимание, скажем,
на меня. Но мы друзья. Возьмите чек.
     Босс был просто очарователен.
     Клянусь баром,  я не  надеялся,  что  Эллен  согласится.  Никогда
нельзя  было  сказать  наперед,  как  она  поступит.  А она свистнула,
подмигнула мне.
     - О'кэй! - И собралась в одну минуту.
     Ее аристократический предок,  в  присутствии  которого  она  была
почти чопорной,  как дама из Армии спасения, неодобрительно смотрел на
меня из-под великолепных бровей царедворца.
     Через полчаса   мы   переправляли   наш   автомобиль  на  пароме,
древнейшем из всех суденышек,  когда-либо плававших  по  мореподобному
Хедсон-риверу.   Ноев   ковчег,  модернизированный  "двумя  тоненькими
трубами раннего геологического периода"!
     Эллен стояла,  перегнувшись через перила,  и смотрела в воду. Там
отражались  небо,  облака  и  след  реактивного   самолета,   который,
кудрявясь, расплывался в синеве.
     - В чем красота?  - сказала она,  может быть,  мне, а может быть,
себе.
     Я благоразумно промолчал.
     - Почему красиво небо?  Почему красива вода? Почему вообще красив
простор?  Вы  не  думали  об  этом,  Рой?   Почему   женскую   красоту
осмеливаются  измерять  с  портновским сантиметром в руках?  Вероятно,
красиво то, что неизмеримо и недосягаемо... Совершенной красоты, как и
полного счастья, нельзя достигнуть.
     Я посмотрел на Эллен и подумал,  что если стоишь  рядом  с  Эллен
Сэхевс,  то  расстояние  до совершенства и умопомрачительного счастья,
пожалуй,  измеряется дюймами.  Я постарался высказать  эту  сверкающую
мысль  пояснее,  но  Эллен  не  рассмеялась.  Она  была в мечтательном
настроении. Предложить ей вылить стаканчик в такую минуту рискованно.
     А потом  мы мчались по бетонному шоссе.  У меня был открытый кар.
Эллен пожелала наклонить  лобовое  стекло,  чтобы  ветер  завладел  ее
волосами.  Он  сделал  это  с  ветреной  бесцеремонностью,  о  чем я с
приличествующей ревностью счел необходимым заметить,  но она опять  не
рассмеялась.
     - Послушайте,  Рой.  Вам не кажется,  что эти скучные  плакаты  с
рекламой кока-колы, сигарет "Кэмел" и зубной пасты "Жемчуг" оскорбляют
природу?
     - Я не думал,  мэм,  что природа способна оскорбиться, как старая
леди.
     - Эх, Рой! Неужели вы парень только за стойкой!
     Решительно мне сегодня не везло. А она продолжала:
     - Иногда я завидую индейцам из резерваций, живущим в вигвамах.
     - Там нет газа, ванн и клозетов.
     - Молчите.  Я  хотела бы сейчас скакать верхом на мустанге,  а не
кататься по этой застывшей блевотине бетономешалок.
     Вот такой она была всегда. Хоть кого словом перешибет!
     Я сказал, что мы будем проезжать мимо одной индейской резервации.
Можно сделать небольшой крюк.
     Навстречу летели  бензозаправочные  станции  крикливых  раскрасок
ненавидящих  друг  друга  фирм.  Парни  в  форменных  комбинезонах  по
обязанности  переругивались  с  конкурентами  через  дорогу  и  тщетно
зазывали проезжих,  которых приучили в конце концов к высоким ценам на
бензин.
     Наконец мы  увидели на обочине индейцев.  Красивые,  широкоскулые
женщины с густыми черными волосами и угрюмыми бурыми лицами -  красной
ведь была только краска военных походов! - сидели чинно в ряд прямо на
земле и торговали экзотической дрянью.
     Эллен велела остановиться,  купила на восемь долларов сувенирного
хлама,  напоминавшего о былой благородной дикости краснокожих,  -  нож
для   снимания   скальпов   и   томагавк   (несомненно,   Рипплайнстил
корпорейшен!), туфли с мягкой подошвой ручной работы, орлиное перо - и
сетовала,  что нет головного убора вождя.  В вонючую резервацию мы,  к
счастью, не пошли и отправились дальше.
     Вечером мы ехали уже по родным мне местам.
     Черт возьми!  Вдруг забывается все, что налипло на тебя в городе!
Когда вокруг такой воздух, не хочется виски.
     Вот оно,  наконец!  Любимое место детских игр - невысокая  скала,
срезанная с одной стороны так, что с дороги видны ее косые слои.
     На миг я почувствовал себя мальчишкой, от ветра слезятся глаза.
     Перед нами зеленым морем простирались поля кукурузы.
     А когда мы спустились к берегу зеленого моря,  то оказалось,  что
нам  предстоит  нырнуть  в него.  Кукуруза поднималась стенами,  почти
смыкавшимися у нас над головой.
     Эллен совсем притихла, стала маленькой, ручной... Я даже погладил
ее локоть. Она улыбнулась.
     Я тотчас остановил машину,  и мы,  взявшись за руки, углубились в
кукурузные джунгли.  Эллен боязливо прижималась ко мне. Я взял с собой
купленный  томагавк,  готовый защищать ее от леопардов,  аллигаторов и
анаконд.
     Небо закрывалось  облаками  из  спелых кукурузных початков.  Как,
наверное, радуется, глядя на них, отец!
     В городе   я   всегда  знал,  что  делать,  а  здесь  был  робким
простофилей и только боялся выпустить ее пальцы... Когда Эллен присела
на землю, окруженная могучими стеблями, я прилег около нее.
     Она была грустна и, быть может, не замечала меня.
     - Рой, хотели бы вы жить в другой стране?
     - Нет, - признался я.
     - Даже если бы я позвала вас?
     - С вами хоть в Антарктиде,  в пучине Тускароры,  на Луне или  на
Марсе.
     Она наклонилась и спутала свои волосы с моими.
     Я был подлинным олухом и только дрожал.
     - Э-э!  Целуются,  целуются!  Э-э!  Как  не  стыдно!   Голубчики,
любовники, кошки на крыше!
     Я порывисто обернулся на крик.  Черт возьми!  Это был веснушчатый
парнишка лет одиннадцати,  с бандитской рожей,  чумазый, перепачканный
машинным маслом или сапожной ваксой.
     - Э-э! Как не стыдно! Э-э! - прыгал он на одной ноге...
     Осел! Мне  действительно  было  стыдно,  что  он  не  прав...   Я
замахнулся на него томагавком. Эллен перехватила мою руку.
     Тут я узнал своего племянника Тома, а он меня:
     - Дядя Рой!  Я не знал,  что это вы, право, не знал. Я не стал бы
выслеживать. Как вы поживаете, дядя Рой, и вы, леди?
     Он мгновенно   стал  воплощением  изысканной  вежливости  и  даже
шаркнул ножкой. (Правда, не по паркету!)
     Эллен, улыбающаяся,  счастливая, поднялась, подошла к мальчишке и
потрепала его рыжие волосы.  Я дал  ему  приветственного  щелчка.  Все
вместе мы вышли на дорогу.
     Около моего кара стоял трактор  на  резиновом  ходу  с  прицепом,
нагруженным початками. Эллен обратила мое внимание - "Беларусь"!
     - Ой,  дедушка от  радости  подскочит  выше  кукурузы!  -  трещал
сорванец. - Сейчас такая жаркая работа. Приходится шпарить. Очень надо
помочь. Ведь вы поможете, не правда ли, дядя Рой?
     - Это  даже  интересно,  Рой!  А почему бы не помочь?  Прибавится
впечатлений, - решила Эллен, отряхивая платье от былинок.
     Парнишка забрался   на   свой   трактор,   купленный   у  русских
коммунистов.
     - Уже вечер, - заметил я. - Ты едешь в последний раз на ферму?
     - Что вы,  дядя Рой!  Дедушку и  папу  не  утянешь  дотемна  даже
катерпиллером.  Мне  придется  тащиться  еще  раз или два.  Мы сегодня
нажариваем с четырех часов утра.  Мама  и  бабушка  скачут  дома,  как
ковбои.
     - Молодец!  - сказал я.  - Можешь считать  за  мной  еще  щелчок.
Слезай.
     Я сел на трактор.  Эллен взяла мальчика к  себе  и  доверила  ему
руль.
     - У нас никогда не  было  такой  шикарной  машины!  -  восхищался
паренек.
     Они уехали  вперед.  Я  тащился  с  прицепом.  Наконец   знакомый
поворот. Вот и здания фермы. Ого! Отец выстроил-таки механический ток.
Да,  я знаю,  он не мог не сделать  этого.  Он  только  потому  еще  и
держится  в  неравной борьбе с сельскохозяйственной компанией,  что до
предела механизирует свое маленькое хозяйство.
     Мама бежала ко мне по дороге.  Я остановил трактор и тоже побежал
к ней. Она запыхалась, сняла очки в вычурной оправе, которые я прислал
ей  из  Нью-Йорка,  сразу  стала  родной,  знакомой,  только  уж очень
морщинистой и сухой, костлявенькой, когда я ее сжимал в объятиях.
     Мы вместе пошли по дороге.  Навстречу вприпрыжку несся Том, чтобы
привести оставленный мной трактор.
     Мать утерла платком глаза.
     - Вот даже ребенку нет отдыха, - вздохнула она.
     - Ничего,  ма,  мы приехали с Эллен на несколько дней и поможем в
уборке.
     - Ой, как же можно! Она такая леди! У нее богатые родители?
     - У нее богатая родословная,  не хуже, чем у знаменитого скакуна.
Она сама предложила мне помочь вам.
     Пока Эллен переодевалась,  а мать хлопотала по  хозяйству,  мы  с
Томом и сухопарой сестрицей Джен разгрузили прицеп.
     Вышла Эллен,  совершенно прелестная в мальчишеском комбинезоне, в
платочке,  завязанном под подбородком "а ля рюсс". Я тоже успел надеть
комбинезон, отцовский, перепачканный, и выглядел героем пролетариата.
     Маскарад нам  пригодился.  Отца  и  зятя  мы  застали за починкой
кукурузного комбайна.  Наскоро поздоровавшись,  я полез под  машину  с
гаечными ключами. Эллен, стоя на коленях, подавала мне инструмент.
     Когда я вылез,  отец шепнул,  что это хорошо,  что она не  боится
работы. Он был все такой же, отец, в мятой старой шляпе, в затасканном
пиджаке,  покрытом масляными пятнами,  рыхлый,  но подвижный, седой, с
кирпичным, обветренным и унылым лицом.
     Стало совсем  темно.  Я  освещал  дорогу  фарами.  Мы   с   отцом
примостились  на тракторе вдвоем.  Эллен и Том ехали на прицепе и пели
веселые песни. Старательный зять вел сзади комбайн.
     - Очень  плохо,  сынок,  - говорил отец.  - С одной стороны душит
банк.  Я же не мог обойтись без ссуды. Надо было построить ток, купить
этот комбайн. Хотел подешевле, а он портится... С другой стороны - эти
оптовые цены.  Их опять снизили на четыре с  половиной  процента.  Эх,
если   бы  объединиться  всем  оставшимся  фермерам  и  самим  сбывать
кукурузу!..  Ведь подумать только,  сколько мы теряем!  Да,  мало  нас
осталось, еще не разорившихся... и каждый смотрит в сторону... Как тут
выдержать?   Спасибо,   хоть   ты   немного   долларов   присылаешь...
Рассчитываешь хорошо заработать?  Так,  сынок? Храни тебя бог, дорогой
Рой!  А у меня концы с  концами  не  сходятся.  Разве  я  могу  нанять
работника? Я бы сразу разорился... Ты правда сможешь помочь в эти дни?
Тогда я, пожалуй, выскочу...
     Я глубокомысленно сказал отцу:
     - Не в долларах счастье,  а в миллионе  долларов.  -  Я  думал  о
дневнике.
     Поздно вечером все собрались у стола.  Том так  и  уснул,  уронив
рыжую голову рядом с тарелкой и не выпустив вилки из руки.  Отец важно
восседал в старинном,  прадедовском  кресле,  т