юбить.
     Едва ли у меня было выражение лица мыслителя.
     - Я прежде думала, что любить можно только вопреки всему.
     - Любить  по-настоящему  -  это,  наверное,  не  думая   как,   -
пробормотал я.
     - Может быть,  и так,  Рой, но... Но разве вы имели право все это
публиковать? - печально спросила она.
     - Они настояли на этом. И Рыжий Майк... Он руководит предвыборной
борьбой...
     - Ах,  боже  мой!  Какое  отношение  могут  иметь  эти   интимные
подробности к предвыборной борьбе!.. - почти гневно воскликнула Эллен.
     Я не стал ей возражать.
     Я рискнул  поцеловать  ей  руку.  Неужели  она простила мне "Мону
Лизу"?.. Или у нее было еще что-то на сердце?
     Когда я смогу понять ее во всем? И должен ли я это делать?
     Мы и не заметили, как нас окружили негры. Оказывается, они узнали
во  мне  "ядерного  комиссара"  и  выражали  сейчас свои чувства.  Они
принесли Эллен букет орхидей,  сноп  огня,  словно  пляшущего,  как  в
пылающем  костре,  с бегущими оттенками пламени,  с мерцающими бликами
раскаленных углей.  Это были пьянящие огни орхидей, от которых, как от
счастья,  кружилась  голова.  Вернее  сказать,  могла бы кружиться моя
бедная голова...
     Эллен обрадовалась  цветам...  Если  бы  она  так же обрадовалась
мне!..  Она обняла чернокожего,  который принес  ей  цветы.  Остальные
радостно   загалдели.  Я  хлопал  их  по  голым  лоснящимся  плечам  и
расспрашивал о своем старом приятеле,  эбеновом  Геракле.  Но  они  не
понимали.  Они  были  возбуждены  и веселы.  У них ведь тоже произошли
большие события.  Старое двоедушное правительство, распродававшее свою
страну организации "SOS",  было свергнуто. Сейчас к руководству пришли
новые люди.  Нам с Эллен уже было пора.  Давно прошло  время,  которое
отпустил нам добряк Терми.
     Симпатичные негры вывели нас короткой тропой к автомобилю.
     Мы мчались  по  великолепному  шоссе,  разгороженному  по средней
линии кактусами,  и молчали.  Как  важно  растопить  лед,  разделяющий
нас...
     И снова я  оказался  у  босса.  Нас  уже  ждали  там  Терми,  его
помощники  и седая русская,  оказывается,  знаменитый хирург,  спасший
Сербурга  и  Эллен.  В  самолете  они  привезли  и   свою   диковинную
аппаратуру,  хирургический  пантограф  с  кибернетическим управлением,
нейтриновый микроскоп...
     Я подумал,  что  мой  бывший  босс велик даже в своем смертельном
недуге, если ради него из коммунистической России доставили все это!
     Мы ждали на веранде.
     Миссис Амелия выкатила кресло с мистером Джорджем Никсоном.
     При солнечном  свете он казался еще страшнее.  Он смотрел на всех
остановившимися, подозрительными глазами.
     - Хэлло,  сэр!  - сказал профессор Терми.  - Как видите,  я держу
свое слово.
     - А эти зачем? - прохрипел Никсон.
     - Я хочу, чтобы вы убедились, что вас ждет.
     - Я жду только здоровья.
     - Вот больная,  находилась в вашем положении.  Мисс Эллен  Сехевс
работала вместе с советским физиком Буровым.
     - Еще бы мне не знать ее! - скривился Никсон.
     - Я попросил ее показаться вам, сэр. Она была трупом не в меньшей
мере, чем вы, сэр.
     - Я сам помещал ее фотографии в тунике и без туники.
     Эллен отвернулась.
     - Да,  сэр,  - сказал Терми, потирая руки, словно для того, чтобы
приступить к делу.  - Я должен  обратить  внимание...  у  мисс  Сехевс
переменился цвет глаз.
     - Что вы хотите этим сказать?
     - Что   задуманная   мной   операция,   если  вы  согласитесь  ей
подвергнуться, изменит и у вас выражение глаз.
     - Может быть, вы сделаете меня еще и черномазым?
     - Я гуманный человек, сэр. Я против казни на электрическом стуле,
но  в  вашем  случае казнь необходима.  Я берусь совместить ее с вашим
спасением.
     Профессор Терми уселся на стул против кресла онемевшего больного,
расставив  ноги  и   упершись   руками   в   колени,   по-профессорски
обстоятельно стал объяснять:
     - Такой человек, как вы, содеяв против человечества преступления,
известные  ныне  всем,  не  имеет  права  на существование.  Для своих
злодеяний вы воспользовались достижениями науки,  и от имени  науки  я
приговариваю вас к смерти.
     - Уберите от меня этого сумасшедшего! - взвизгнул Никсон.
     Но Амелия,  стоя  за его креслом,  не шевельнулась.  Испуганными,
широко открытыми глазами смотрела  она  на  Леонардо  Терми,  глазами,
полными ужаса и... надежды.
     - Я приговариваю вас к  смерти,  как  античеловеческое  чудовище,
порожденное  вашим  патологическим  организмом.  Этот  организм,  быть
может,  впервые  за  все  существование  ужасной  болезни  справедливо
поражен раком. Но я излечу вас от него, как обещал...
     Джордж Никсон,  вцепившись в  ручки  кресла  костяшками  пальцев,
обтянутых сморщенной кожей, в ужасе смотрел на ученого.
     - Я излечу вас от рака,  перестрою  вашу  нуклеиновую  основу,  -
методично продолжал тот. - Вы станете телом так же здоровы, как мистер
Буров или как эта прекрасная леди.  Но...  я казню вас  при  этом  без
электрического стула.  Я так перестрою вашу нуклеиновую основу, что вы
перестанете быть ненавистным всем Джорджем Никсоном. Лучше будет, если
вы возьмете себе другое имя. Я даже готов вам дать свое... Я изменю не
только цвет ваших глаз,  не только некоторые черты вашего лица,  но  и
ваш  преступный  строй  мыслей.  Я пригласил сюда приехать мистера Роя
Бредли.  Я нахожу,  что строй его мыслей мог бы послужить образцом для
хорошего  американца.  Я  переделаю  вашу нуклеиновую основу с помощью
величайшего хирурга наших дней миссис  Полевой.  Вы  будете  жить,  но
перестанете быть самим собой.
     - К дьяволу!  Заткните ему его зловонную пасть! Выбросите его вон
отсюда!.. Я не хочу походить на захудалого репортеришку, который был у
меня на побегушках.  Гнойная пакость, жалкий колдун!.. Да я таких, как
он,  нанимал пачками, чтобы они гнули спину и угодливо ворочали своими
просвещенными мозгами.
     В кресле сидел бесноватый.  Припадок гнева поднял его.  Он уже не
лежал, а сидел. Кровь прилила к лицу. Глаза лихорадочно блестели.
     - Кто вы,  несчастные,  кто вы, берущиеся меня судить? Всего лишь
плод моего воображения! Вы хотите уничтожить меня? Это я уничтожу вас,
стоит  лишь  мне  так подумать.  Ведь никого на самом деле нет вокруг.
Нет, не считайте меня сумасшедшим. Я всю жизнь играл с вами, выдумывал
вас,  порождение моего сознания! И я ненавидел всех вас. Мне ничего не
стоило  приговаривать  к  смерти  все  человечество,  тушить   Солнце,
сковывать  льдом Землю!  Разве способен так сделать кто-нибудь из вас?
Это могу только я, вас породивший в своем воображении. Я отвергаю вашу
операцию.  Я  ни  в  чем  не изменюсь.  Я излечу себя сам!..  Я сейчас
воображу,  что вас нет,  нет этого мира,  я  останусь  один  в  черной
космической тьме!.. И вас нет больше!.. Нет!.. Я один... один...
     И он упал на спинку кресла, захрипел, забился в агонии.
     Амелия рыдала   над   ним.  Непонятна  все-таки  женская  любовь.
Оказывается,  можно любить и чудовище  вроде  Франкенштейна,  который,
однако,  и не помышлял об уничтожении всего человечества,  как этот, с
позволения сказать, человек...
     Мистер Джордж Никсон остался один в космической тьме.
     Он умер.
     Профессор Терми захлопотал. Он волновался, требовал, кричал...
     Клиническая смерть. Наука может еще вернуть человека к жизни.
     На веранде находились местные врачи,  в том числе два чернокожих.
Им дали образование в Париже и Лондоне.
     Они знали,  как  оживлять,  у  них была привезена вся аппаратура,
которая могла понадобиться при задуманной Терми операция и для которой
Никсон специально переоборудовал одну из комнат виллы в операционную.
     Врачи обследовали труп.
     Да, смерть.   Если   хотите,  клиническая,  то  есть  прекращение
жизненных функций организма,  но пока еще без распада  его  тканей,  в
частности, мозговых и нервных... Однако при здешней жаре...
     Терми умолял оживить преступника.
     Но врачи были непреклонны, отказались оживлять его труп".

                             Глава пятая
                             ЖЕЛАННЫЙ МИР

     "Как известно,  после атомных взрывов в  Хиросиме  и  в  Нагасаки
пораженные  радиацией  японцы продолжали умирать и спустя десятки лет.
Каждая такая смерть,  которую не могли  предотвратить  никакие  врачи,
отзывалась  гневом во всем мире.  Еще и еще раз прокатывались по Земле
протесты против бесчеловечных средств массового истребления людей.
     После атомного  взрыва  в африканском городе,  горьким свидетелем
которого мне привелось еще так недавно быть,  в лучевом  госпитале,  в
знакомом  мне  отеле,  каждый  день  погибало  от  поражения радиацией
несколько человек.
     И вот,  оказывается,  не  ради  исцеления или преображающей казни
мерзавца Никсона,  а ради  спасения  тысяч  обреченных,  ждущих  своей
участи,  прибыла  в Африку прославленная русская хирург-исцелительница
Полевая со своей сказочной  аппаратурой.  Для  этого  человеколюбивого
подвига  отдавал  свои  знания  старый  физик Терми,  когда-то занятый
тайнами материи, а теперь проникший в тайны жизни.
     Местные врачи,    ожидая,   когда   освободится   аппаратура   от
необыкновенного,  задуманного Терми опыта с Джорджем Никсоном,  знали,
что каждый час задержки, быть может, стоит жизни человека, черного или
белого,  но неизмеримо  более  ценного  для  общества,  чем  верховный
магистр  лживого  и  мрачного  ордена  "SOS".  Вот почему не стали они
возиться с этой падалью.
     Мне стала понятна поспешность, с какой дежурившие у виллы Никсона
работники госпиталя бросились в операционную,  переделанную  из  былой
гостиной  особняка,  чтобы  демонтировать  аппаратуру,  перенести ее в
грузовики, везти в госпиталь.
     Профессор Терми  сам  скоро  понял  это  и  махнул  рукой на свой
дерзкий опыт переделки подлеца.  Быть может,  подумал,  что подопытные
мерзавцы  еще  найдутся.  Вместе  со  своими  помощниками он руководил
демонтажом сложной аппаратуры.
     Естественно, что  я  не  мог  остаться без дела,  если речь шла о
спасении чьих-то жизней.
     Правда, ничего,  кроме своей спины, я предложить не мог. Но спина
у меня была крепкая,  выдержала за мою жизнь многое  и  теперь  вполне
годилась  для  самых  тяжелых  грузов,  которые  мне взваливали на нее
физики и врачи.
     Сбежалось много  народу.  Все предлагали свои услуги,  но я ни за
что не  согласился  бы  уступить  привилегию  перетаскивать  ящики  из
ненавистного дома к грузовику.
     Эллен занималась  более  ценным  трудом.  Я   ведь   никогда   не
задумывался,   что   она  физик,  ассистент  самого  Бурова,  получила
специальное образование.  И к тому же у нее удивительные руки! Я любил
смотреть на руки Лиз,  когда она играла на рояле.  Но Эллен!..  У меня
было не слишком много времени,  пока  я  ждал,  чтобы  очередной  ящик
взвалили  мне  на  спину,  но  в  эти минуты я наслаждался быстротой и
ловкостью ее пальцев,  когда  она  орудовала  с  удивительно  сложными
приборами, все зная в них, все понимая!..
     Да и у нас,  кто таскал ящики,  была,  может  быть,  и  не  такая
красивая,   но   веселая,   жаркая  работа.  С  озорными  прибаутками,
подбадривая соседа,  переругиваясь,  стремясь перегнать один  другого,
взять груз потяжелее,  не идти, а бежать с ним по аллее сада, где ноги
вдавливались от тяжести в песок, мы делали свое несложное, но, честное
слово,  упоительное дело. Мне не хватало сейчас только моего эбенового
Геракла.  Казалось, что, если заставить сейчас нас всех разобрать горы
щебня  и построить на их месте чудесный дворец до неба,  мы бы сделали
это с тем же озорным любованием собственной силой и верой в  сказочную
всепобеждающую  силу  труда.  Только раз в жизни я работал так,  когда
разбивал лед на обледеневших полях.  Тогда я скинул с себя всю верхнюю
одежду. А сейчас...
     Вот когда я наконец действительно  попал  в  пекло.  И  какое  же
веселое, радостное пекло - гимн былинной силе Солнца, животворящим его
лучам,  концу ледяного кошмара,  которому никогда больше  не  быть  на
Земле.
     "Льды возвращаются" - написал я на заглавном листе  своей  книги,
который  переменил-таки  вопреки былым предрассудкам!  Молодец,  Рыжий
Майк!  Льды действительно возвращаются на свои исконные, положенные им
природой места за Полярным кругом.  Но и там до них доберутся люди вот
с таким же зудом в руках,  способные свернуть ледяные горы,  освободив
для человечества новые материки!
     Так в лютую жару я думал о льдах.
     Вскочив в  кабину  грузовика  рядом с черным шофером,  я поехал в
бывший отель, с которым у меня связано так много воспоминаний.
     Нас встречала   толпа   худых,  изможденных  людей  в  больничных
халатах. Многие, в том числе женщины, были без волос, словно с бритыми
черепами.
     Они ждали нас, они ждали чуда.
     И это чудо показывали им. Живое, вернее, ожившее чудо!
     Раньше нашего грузовика к госпиталю подъехала легковая машина, из
которой вышли профессор Терми, доктор Полевая и Эллен.
     Профессор Терми показывал на Эллен, на Полевую, что-то говорил.
     Их окружили,   до  них  старались  дотянуться  руками  без  мышц,
подобными костям живых скелетов с американского заснеженного шоссе.
     Я пробился   в   середину   толпы,   меня  узнавали,  пропускали,
благословляя.  Эти люди все еще помнили сочиненные  обо  мне  легенды,
которых, конечно, я совсем не стоил.
     Но они сослужили сейчас мне  службу,  и  я  мог  видеть  Эллен  в
окружении тех, кто хотел стать таким же, как она.
     Бог мой!  Можно ли быть подобными богине?  Только сейчас рядом  с
жалкими  останками  людей,  измученных  смертельным  недугом,  рядом с
безобразием страдания  я  увидел  красоту  счастья.  И  для  всех  она
олицетворяла надежду,  тепло,  жизнь... Для всех, кроме меня. Для меня
она была скована льдом...
     Больные старались  дотронуться до чуда,  созданного молекулярной,
как объяснил профессор,  операцией.  Став на колени, они целовали края
одежды  русского  хирурга,  которая  воплощала  в  себе все их чаяния,
здоровье, счастье...
     Я тоже не мог жить без надежды... Я должен знать все...
     Если люди сумели разжечь снова Солнце,  растопить  ледники,  если
спасли  жизнь  на  планете,  то...  неужели нельзя растопить настоящим
человеческим чувством  лед,  который  сковывает  всего  только  одного
человека?!
     Я слишком много уже понимал.  Все это время она  работала  там  с
ним, с Буровым...
     А ведь именно с ним, с Буровым, с Сербургом, лежали мы когда-то в
палатке,  разбитой  близ  отеля-госпиталя  вот  на этом самом месте...
Каждый из нас говорил о той,  которую любил.  Не об одной ли и той  же
говорили мы тогда?
     Эта мысль поразила меня.
     Я испугался.  Мне показалось, что я могу потерять Эллен навсегда.
И я,  смеясь над собой,  стал уговаривать Эллен сейчас  же  немедленно
выйти  за  меня  замуж,  не  откладывая  это ни на минуту!..  Я боялся
отказа, как гибели...
     Эллен смеялась  над  моей  глупостью,  а  потом вдруг сразу стала
серьезной.
     - Рой...  не терзайтесь,  - тихо проговорила она. - Я уже сделала
выбор. Я вернулась... вернулась навсегда. Но не надо спешить... Будьте
чутким...
     Я стал ждать,  я был чутким, страдающим, терпеливым. Оказывается,
я  умел  ждать.  Шли  дни.  Доктор Полевая и профессор Терми трудились
почти без отдыха.  Работы было так много, что не только Эллен, но даже
и мне пришлось стать их ассистентом... Впрочем, ассистенткой, конечно,
была только  Эллен,  взявшая  на  себя  заботу  о  сложной  физической
аппаратуре,  я  же  был великолепен только в роли санитара,  принося и
унося больных.  Совсем как в первые дни после взрыва, но тогда со мной
была Лиз, а теперь Эллен...

     Однажды Эллен   поинтересовалась  у  профессора  Терми  -  я  это
случайно слышал,  - что требуется в Америке для натурализации ребенка,
рожденного  в  другой  стране?  Старик  ответил,  что лучше всего быть
замужем  за  американцем.  Сердце  у  меня  забилось,  я   готов   был
расцеловать старого ученого. Я знал, что Эллен должна завтра встречать
самолет из России.
     Я уговорил Эллен позволить мне сопровождать ее.  Она ждала с этим
самолетом своего ребенка, нашего ребенка...
     Я еще   раз   ощутил   настоятельную  необходимость  лечиться  от
галлюцинаций.  Маленького  Роя,  прелестного   кудрявого   мальчугана,
вынесла на руках из самолета молодая женщина - двойник моей Эллен.
     Я нес мальчугана, идя между двумя сказочно похожими друг на друга
женщинами.  Я  готов  был  лопнуть  от радости,  счастья,  гордости...
Вероятно, все это отражалось на моем глупейшем лице.
     Эллен сказала:
     - Лю, посмотри, как сияет этот мужчина.
     - Как солнце, - сказала она.
     Да, я мог спорить с воскресшим Солнцем.
     Лю хотела  на  следующий  день  вернуться в Россию,  но Эллен уже
решила что-то.  Пошептавшись,  она уговорила ее остаться на  несколько
дней.
     На то имелись  веские  причины.  Я  догадался  о  них  и  рискнул
напомнить  Эллен  о  нашем  браке,  который  надлежало  оформить перед
возвращением в Америку.
     Она согласилась.  Так  растаял  для  меня  последний  из ледников
Земли.
     Теперь я сиял, как тысяча солнц!
     Оформить брак мы могли только в американском консульстве,  а  там
никого  не было.  Дежурный ответил мне по телефону,  что лишь сторожит
имущество и  что  весь  состав  консульства  в  знак  протеста  против
действий  нового  правительства  страны,  национализировавшего крупные
земельные владения, отозван в США.
     Я недвусмысленно   выразил  свое  отношение  к  этому  неуклюжему
дипломатическому акту, чем вызвал насмешки дурно воспитанного клерка.
     Узнав, для  чего мне понадобилось консульство,  этот клерк не без
язвительности сообщил мне,  что,  по местным  законам,  оформить  брак
иностранцев может только глава государства.
     Такая уж у меня натура.  Я никогда не останавливаюсь на  половине
пути.
     Я ринулся дальше.
     Секретарь нового  президента,  до которого я дозвонился,  сообщил
мне,  что глава государства может принять нас  с  Эллен,  и  пригласил
тотчас  же  приехать во дворец президента,  в бывшее бунгало какого-то
плантатора, которое уцелело от атомного взрыва.
     Эллен убеждала  меня  подождать,  хотя  бы  ближе познакомиться с
собственным сыном, маленьким Роем. Но я заявил, что отныне хочу носить
на  руках  своего  вполне законного ребенка.  Я уже успел накупить ему
целый автомобильный парк.
     Эллен грустно улыбнулась.
     Полевая, с улыбкой  слушая  наш  спор,  который  в  общих  чертах
переводила  ей Эллен,  пообещала,  что привезет в президентский дворец
нашего мальчика.
     Это была удивительная по обаянию и доброте женщина.
     Я сказал ей, что ведь она стала Эллен матерью и что я в восторге,
как это говорят по-русски,  от такой тещи,  так же,  как от свояченицы
Лю.
     Она засмеялась, обняла и поцеловала меня.
     Мы с Эллен помчались в президентский дворец.
     Огненный букет  орхидей  из  джунглей  Эллен  взяла  с собой.  Ей
напомнила о нем наша Лю.  Этот букет был для меня подобен иллюминации,
фейерверку, вихрю красок в честь величайшего праздника моей жизни.
     Белый плантатор,  ныне  потеряв   захваченные   владения,   успел
построить  довольно  роскошное  бунгало,  где  на веранде нас встречал
полуодетый чернокожий джентльмен, секретарь нового президента.
     Он сообщил, что президент немедленно примет нас, хотя кое-кто уже
ждет у него приема.
     И провел  нас  через  гостиную  в круглый холл с вентилятором под
потолком,  украшенный,  видимо,  еще  по  вкусам  старого   плантатора
экзотическим  оружием  и  страшными  негритянскими масками.  На высоко
расположенных полках почему-то стояли человеческие и обезьяньи черепа.
     В холле  понуро  сидел  человек,  забившись  в уголок длиннейшего
дивана, на котором сиживали