о питания.  Называлась  книга
"Новый синтетический хлеб". Когда пищу стали ткать из  солнечных  лучей  и
струй воды в прозрачных шарах-реакторах,  все  забыли  о  том,  что  такое
недород, засуха, неурожай. И только автор книги, Главный Химик  Всемирного
Института Синтетического Хлеба, каждый  год  прилетал  за  Ольховое  озеро
сеять и жать. Как и многие другие в XXI веке, он по-прежнему любил Природу
и Простой Труд.




Борис Зубков, Евгений Муслин. Три с минусом


   До  контрольной  вышки  Росса  оставалось  два  дневных  перехода.  Два
перехода, если спать не больше полутора часов в сутки и почти  бежать  все
оставшееся время. От того, прибудут ли они к вышке Росса вовремя, зависело
все то, что  прежде  называли  "судьбой",  "карьерой"  или  "удачей".  Они
изучали древние языки  планеты  и  знали  множество  подобных  терминов  и
понятий, давно исчезнувших из современного языка.
   Да, они знали  многое  с  тех  пор,  как  нашли  способ  наследственной
передачи знаний. И  теперь,  в  пору  своей  зрелости,  люди  с  радостным
удивлением ощущали, что весь накопленный их отцами и дедами,  прадедами  и
прапрадедами опыт уже сконцентрирован в уголках их памяти.  Не  надо  было
начинать  процесс  познания  с  нуля,  надо  было  только   его   достойно
продолжить.
   Что и говорить, знаниями они были вооружены  на  славу.  Но  Знания  не
уменьшали Опасность. Даже лихие, по традиции почти  безрассудные,  старики
космозоологи провели на этой сумасшедшей планете только семь минут.  Потом
космозоологи с безразличным видом  объясняли  всем,  что  при  современной
экспедиционной  технике  семи  минут  вполне  достаточно  для   подробного
изучения животного мира небольшой планеты. Недаром какой-то шутник  назвал
планету древним и тревожным  словом  "Полундра"!  Под  этим  именем  ее  и
занесли в навигационные таблицы. А неделю тому назад на Полундру  сбросили
две контрольные вышки конструкции инженера Росса.
   Ярко-оранжевый  защитный  конус  первой  вышки,  сотканный  из  волокон
титансодержащих водорослей, угодил  своим  основанием  в  липкое  багровое
мелководье. Хозяева вышки посетовали на неуклюжую посадку,  но  уже  через
несколько минут шлюз конуса раскрылся и выпустил двоих. Их звали  Тихон  и
Нина. Имена, полные аромата древности.  Статные  фигуры,  безупречные  для
самых придирчивых антропоэстетов...
   Первый шаг. Вернее, прыжок из люка. Мелководье оказалось предательским.
Нина и Тихон с головой погрузились в багровое месиво. Ноги  наткнулись  на
что-то  живое.  Ступая  по  клубкам  извивающихся  тел,  увязая  в   горах
студенистой икры, ослепшие от багровой грязи, жгучей, как раствор  щелочи,
они выбрались на берег. Буйство жизни подкарауливало пришельцев.  Огромные
пушистые  семена  плотным  слоем  облепили  еще   дымящиеся   от   сырости
комбинезоны. В их  тканях  семена  нашли  какие-то  питательные  для  себя
вещества и звонко  лопались,  выпуская  корни.  Прочные,  словно  стальная
проволока, корешки росли на глазах,  растворяя  и  пожирая  голубую  ткань
комбинезонов.
   Прежде чем Нина и Тихон успели опомниться, панцирь корней сдавил грудь.
Задыхаясь, они  пытались  сбросить  с  себя  паутину  растений.  На  смену
оторванным прилетали новые тысячи семян. Комбинезонов уже почти не было  -
они  превратились  в  плотный  слой  шевелящихся  корешков.   К   счастью,
человеческое тело оказалось для растений столь чужеродным, что, прикасаясь
к упругой коже пришельцев, они корчились и увядали.
   - Милые цветочки, - прохрипел Тихон, сдирая с шеи полузасохшее ожерелье
корней.
   Что-то со свистом пронзило воздух.
   - Беги! - крикнула Нина.
   Дождь живых стрел летел над землей. Тихон схватил Нину за руку,  бросил
ее под укрытие красной скалы и сам  упал  рядом.  Живые  стрелы  протыкали
насквозь неохватные черные стволы деревьев, со свистом вонзались в  землю,
пронзали даже камни, которые шипели, плавясь и вскипая от ударов. Это были
реактивные гадюки. Извергая содержимое своих внутренностей, они  развивали
поистине космические скорости, и космозоологи не раз встречали клубки этих
гадин, выброшенных силой своих мускулов в межзвездное пространство.
   Красная скала была слишком ненадежной защитой, но впереди чернел вход в
пещеру. Юноша и девушка поползли вдоль скалы,  плотно  прижимаясь  к  ней.
Ливень змей свистел совсем  рядом,  угрожая  пригвоздить  к  земле.  Одним
прыжком они преодолели разрыв между скалой и каменной глыбой, нависшей над
лазом в подземелье.
   Присели на глинистый пол. Нина коснулась плеча  юноши,  будто  стремясь
ободрить его, и тут же заметила, как вход в  их  убежище  прикрыла  чья-то
тень. Какой-то зверь также  искал  здесь  спасения  от  реактивных  гадюк.
Почуяв пришельцев, зверь яростно взревел и, словно  наливаясь  собственной
яростью, стал распухать, раздаваться во все стороны.
   Это была Распухающая Обезьяна, малоизученный, но грозный  представитель
животного мира Полундры.
   Обезьяна росла, распухала, расширялась. Она  уже  заполнила  почти  всю
пещеру своим бородавчатым и косматым телом, желая раздавить или замуровать
пришельцев.
   Нечеловеческим усилием, собрав  воедино  весь  свой  запас  сил,  Тихон
уперся руками в каменную  стену,  принимая  на  плечи  многотонный  натиск
неудержимо разбухающей туши. Нина проскользнула под руками Тихона, тот еще
мгновение сдерживал непосильную тяжесть, потом рухнул на колени, но все же
вырвался из-под живого пресса.
   Реактивные гадюки исчезли. Надо было двигаться вперед, только вперед.
   Прямо  от  пещеры  начинался  узкий  каменный  карниз,  нависающий  над
неглубоким провалом в земле. С каждым шагом провал, над которым  они  шли,
углублялся. Метров через пятьсот  он  превратился  в  бездонную  пропасть.
Нестерпимо  пряный,  наркотизирующий  аромат  поднимался  со  дна  бездны.
Сладкий  дурман  притуплял  чувство  опасности.  Захотелось   шутки   ради
попытаться перескочить через пропасть. Или хотя бы сплясать тарантеллу  на
карнизе шириной в ладонь младенца. Кто знает, чем бы это  кончилось,  если
бы карниз не уперся в отвесную стену. Неожиданное препятствие отрезвило.
   - Вниз нельзя, - сказал Тихон. - Видишь свежие осыпи?  Полезем  вниз  -
вызовем камнепад. А наверх... Скалы всегда надежнее.
   Трещины в отвесной скале попадались не чаще чем через два  метра.  Надо
было сжаться в комок, чтобы пальцы рук и ног оказались  в  одной  трещине.
Потом разогнуться, скользя грудью по скале, и нащупать  простертыми  вверх
руками следующую трещину. Вновь подтянуться, вонзив пальцы в  расщелину  с
острыми как бритва краями. И так тысячу раз. Пальцы  вместо  металлических
штырей  скалолазов.  Мускулы  вместо  канатов.  Нервы  вместо   веревочных
лестниц.
   А когда достигли вершины, не хватило сил отползти от края  пропасти,  и
они долго лежали не двигаясь, наблюдая, как загораются  незнакомые  звезды
на незнакомом небе.
   Потом забрались в заросли колючек, торчавших из земли полутораметровыми
кинжалами, и уснули, надеясь, что страшный частокол оградит их  от  ночных
хищников.
   Утром их разбудил скрежет и хруст ломаемого дерева. Огромная  блестящая
кишка, диаметром с пятиэтажный дом, ползла по лесу, сокрушая деревья. Нина
и Тихон бросились бежать в противоположную сторону,  но  за  рощей  черных
кактусов вновь  наткнулись  на  извивающуюся  преграду.  Они  метались  из
стороны в сторону и всюду дорогу преграждал гигантский трепещущий цилиндр.
Первой остановилась Нина.
   - Кольцо... - сказала она. - Мы внутри кольца.  Животное  не  имеет  ни
конца, ни начала. Оно замкнутое.
   -  Исполинская  Баранка,  -  уточнил  Тихон.  -  Относится   к   классу
Мебиусовых, подклассу Полнозамкнутых...
   Они многое знали.
   Полдня  мастерили  из  кусков  дерева   и   лент   коры   нечто   вроде
доисторической  штурмовой  или  осадной  лестницы.  Еще  полдня   пытались
забросить конец лестницы на гребни, торчащие из спины чудовища. Баранка то
уползала от них, то стремительно надвигалась,  грозя  раздавить.  Впрочем,
люди были для нее не больше муравьев, и она просто не замечала, как  Тихон
и Нина, цепляясь за костяные гребни,  подтаскивали  и  опускали  лестницу,
штурмуя живую крепость. Одно страшило их  -  вдруг  эта  Баранка  окажется
ползающей  внутри  другой,  еще  большей?   Иногда   Исполинские   Баранки
собирались в стада по  двадцать  и  тридцать  все  увеличивающихся  колец,
вложенных друг в друга. Сколько времени уйдет на то,  чтобы  вырваться  из
лабиринта гигантских бубликов! Они не  доберутся  вовремя  до  контрольной
вышки. И дорогой ценой заплатят за свое опоздание!
   Им повезло - Баранка оказалась одиночкой, отбившейся от стада. Но  путь
вновь преградила ночь.
   ...Еще вечером они чувствовали, как почва припекает босые ноги.  Теперь
с  каждым  шагом  приближалось  шипение  гейзеров,  рев  водопадов,  запах
поджаренных камней. Все говорило о том, что впереди Плавающая Река.
   Воздух, насыщенный сухой влагой, царапал грудь.  Тяжелые  тучи  струями
кипятка перемешивали горячий туман. Естественный атомный котел, скрытый  в
глубинах Полундры, превратил каменное  русло  реки  в  раскаленный  желоб.
Водопад, невидимый в жарком тумане, изливал  на  огнедышащие  камни  океан
ледяной воды. Вода вскипала, испарялась, клубилась в воздухе,  охлаждалась
и вновь бросалась вниз. Дорогу ей преграждали упругие клубы пара.  Кипящая
река  скользила  на  паровой  подушке,  как  скользят  водяные  капли   по
раскаленной сковородке. Казалось - река плывет по воздуху.
   Плавающую Реку надлежало пересечь. Так требовала инструкция.
   - Здесь нужны жаростойкие скафандры. Без них не  обойдешься,  -  угрюмо
сказал Тихон.
   - Скафандры? - спросила Нина. - А эта синяя  глина  тебе  не  нравится?
Конечно, видик у нас будет... брр... Но если ты обещаешь  не  смотреть  на
меня, я, так и быть, обмажусь этой мерзостью...
   Две  синие  фигуры,  похожие  на  скульптурную   группу,   только   что
вылепленную из глины неряшливым мастером, двинулись к Плавающей Реке.
   Шли под рекой. Над головами струился кипяток. Раскаленное дно шипело  и
бурлило. Пар обжигал даже сквозь толстый слой глины. Ничего  не  видя  под
плотной глиняной маской,  полузадохшиеся,  они  бежали,  пробивая  упругий
водоворот.
   А когда достигли берега,  увидели  всего  в  полукилометре  контрольную
вышку N_2 -  конец  пути,  финиш,  цель  и  смысл  путешествия.  Стремглав
помчались к ней и, как были - в комьях синей глины, еще клубящейся  паром,
- влетели под защитный конус.
   Здесь их ждали двое.
   - Ну что же вы, молодые люди? - укоризненно спросил старший из двоих. -
Такой легкий маршрут, а вы опаздываете на  два  часа!  Больше  чем  три  с
минусом я вам поставить не могу. Придется еще раз сдавать физкультуру.
   -  Да,  мельчает  народ,   мельчает,   -   покачал   головой   младший,
двухсотлетний седовласый гигант. - Изнеженная молодежь...
   Тихон и Нина пристыженно молчали. Экзамен не сдан.






Борис Зубков, Евгений Муслин. Средство против муравьев


   Сегодня доктору Асквиту повезло. В  городском  парке  отыскалась  целая
роща ивовых деревьев. Ободрав с них кору, он набрал огромную охапку лыка и
теперь, сидя на мраморной ступени разрушенного памятника, пытался  сплести
из него нечто похожее на штаны. Штаны были крайне необходимы доктору,  так
как сейчас на нем красовался один только удивительно неудобный передник из
большого куска порядком проржавевшей жести.
   Пальцы перебирали желтые ленты лыка, монотонная работа нагоняла сон,  и
мысли осторожно, словно на цыпочках, уходили вспять...


   В те далекие годы чувство глухого безразличия все больше овладевало им.
Первый приступ непреоборимой апатии наступил после того, как Асквит понял,
что девять лет изнурительного труда, потраченного  на  синтез  сигмастила,
пошли прахом. Но не сам факт неудачи послужил  причиной  отчаянья.  Асквит
хорошо усвоил, что настоящая наука - это не азартная  игра.  Только  шулер
может вытащить козырную карту вопреки законам статистики и вероятности.  В
настоящей науке неудачи закономерны. Нет, уныние овладело им тогда,  когда
шеф приказал ампульному цеху начать  расфасовку  сигмастила  для  массовой
продажи. Сигмастил рекламировался как древнеперуанское лекарство от астмы.
С не меньшей пользой  астматик  мог  бы  сосать  набалдашник  собственного
зонтика.  Доктор  Райк  говорил  про  такие  лекарства,   что   уж   лучше
порекомендовать пациенту два раза в день принимать по две  капли  воды  на
стакан виски.
   Протестовать против аферы с сигмастилом  Асквит  не  мог.  Не  мог,  не
хотел, не имел сил, считал делом безнадежным, суетливым и  хлопотным.  При
одной мысли о суете и хлопотах сердце его сжималось в трепещущий комок. Он
втягивал голову в плечи, воображая, как адвокаты фирмы  публично  выливают
на него ведро грязи. Перед ним маячил образ  доктора  Райка,  окончательно
опустившегося алкоголика и наркомана, у которого руки настолько  тряслись,
что, вкалывая себе очередную порцию героина, он надевал на  шею  петлю  из
полотенца и продевал в нее для упора правую руку. А ведь  все  началось  с
того, что Райк посмел восстать против фирмы. Нет, нет,  лучше  прилечь  на
диван, взять в руки, чтобы скорее уснуть, отчет сенатских комиссий за 1928
год и спать. Спать, спать... Он все чаще уходил  в  сон,  как  меланхолики
уходят в болезнь. С той разницей, что меланхолику нравится  окружать  себя
участием близких, в то время как Асквит  не  терпел  ничьего  присутствия.
Даже сына. Сын  его  пугал.  Это  был  рослый  балбес  -  Асквит  не  знал
родительского ослепления, - безвольный и шкодливый.  Поступив  в  колледж,
сын  принялся  добиваться  приема  в  студенческую   корпорацию   "Буйволы
Каролины". Непонятно зачем, кто и  как  создал  нелепый  ритуал  приема  в
корпорацию. Совершенно голые новички должны были лежать на цементном  полу
в подвале колледжа шесть часов, непрестанно барабаня кулаками  в  грудь  и
выкрикивая: "Я буйвол Каролины! Я буйвол Каролины!"  Затем  для  разогрева
новичку предлагали совершить путешествие по карнизу  одиннадцатого  этажа.
Когда сын Асквита,  трясущийся  от  ужаса  и  подвальной  сырости,  сделал
несколько шагов над  бездной,  карниз  неожиданно  треснул,  кусок  бетона
обвалился прямо под ногой кандидата в буйволы. С карниза Асквит-младший не
упал, но превратился в жалкого, вечно испуганного полуидиота.  Поседевший,
обрюзгший, еще более шкодливый, он бродил по квартире, при  каждом  шорохе
прячась в стенные шкафы. Видеть такое каждый день! Непереносимо...  Скорее
скрыться в своем кабинете,  лечь  на  диван,  закопаться  в  его  подушки,
углубиться в пухлые отчеты сенатских комиссий сорокалетней давности. Какие
мелкие дрязги волновали тогда господ  сенаторов!  Что  бы  они  сказали  о
сегодняшнем  дне?  Весь  мир  барахтается  в  густой  каше  противоречивых
устремлений. Каждый по отдельности суетится, как однорукий маляр, красящий
высокий забор в припадке желтой лихорадки.
   С тех пор, как умерла Барбара,  Асквит  обедал  и  ужинал  в  ресторане
напротив. Поев, брал голубые судки, принесенные  официантом,  и,  стыдливо
пряча их от соседских взоров, нес пищу  сыну.  Тот  ел  прямо  из  судков,
торопливо и неряшливо. Бедная Барбара, сколько  надежд  она  возлагала  на
сына, а его карьера не пошла дальше карниза одиннадцатого этажа...
   Ресторан нравился Асквиту. Он баюкал его полутьмой  и  терпким  запахом
незнакомых вин. Сразу от входа шли наверх двумя полукружьями лестницы. Под
ними также стояли столики, и Асквит любил здесь уединяться.  В  тот  день,
поставив как  всегда  голубые  судки  под  лестницу,  в  густую  тень,  он
развернул  вечерний  выпуск  "Ежедневного  глашатая".   Бумага   шелестела
сплетнями и разрывалась от скандалов. И все же газета - это двадцать минут
неторопливого блаженства. Все, что втиснуто в  ее  страницы,  не  касается
тебя непосредственно, ты лишь снисходительно созерцаешь общую суматоху,  и
это приятно щекочет твое  ироничное  интеллектуальное  "я"...  И  вдруг  -
фотография доктора Райка. Интервью с доктором Райком. О  боже,  что  могли
выудить газетчики из невменяемого наркомана?
   "Доктор Райк разоблачает  коллегу.  Фирма,  где  работают  оба  химика,
негодует, отрицает и сомневается. Жертвой радиоактивного цезия  становится
супруга доктора А. Преступные опыты или чудовищная небрежность?"
   Они пишут о нем и Барбаре. Несомненно. Но о каких опытах идет речь? Ах,
вот  что!  Еще  до  синтеза  сигмастила   он   действительно   работал   с
радиоактивными изотопами. Надеялся, что в микродозах они смогут  усиливать
лечебный  эффект  некоторых   препаратов...   Скоты!   Грязные   недоучки!
Утверждают, что  он  заставлял  Барбару  глотать  пилюли  с  радиоактивным
цезием...
   "Преступные опыты доктора А. привели его несчастную супругу  к  тяжелой
болезни и гибели".
   Итак, шеф испугался, что Асквит все же разоблачит аферу с  сигмастилом,
и вот он - ответный, предупреждающий удар.
   Надо положить газету на  кресло.  Спокойно  и  аккуратно  положить  эту
бумажную мерзость строго параллельно  краю  сиденья.  Поправить  еще  раз,
чтобы не свисала с кресла. Аккуратность -  добродетель  химиков.  Остается
взять голубые судки и уйти. Уйти, не спуская глаз с газеты, как с ядовитой
змеи, которая приготовилась ужалить. Как с бомбы, готовой  взорваться.  Но
газета не ужалит и не взорвется. Не правда ли? В ней  ничего  нет.  Пусто.
Обычные  мелкие  скандалы.  А  про  Барбару  и  про  него  ни  слова!  Ему
показалось. Несчастье с сыном  смутило  его  ум.  Надо  больше  гулять,  а
сегодня пораньше лечь в постель...
   Газета - бомба и змея сразу. Она взорвалась и ужалила одновременно.
   Конечно,  можно  доказать  отсутствие   цезия   в   останках   умершей.
Потревожить прах жены - чудовищно! Разве он пойдет на такое.  И  никто  не
пойдет, ведь против него не выдвинуто официальное обвинение.  Против  него
свидетельствует   лишь   невнятное   бормотание   наркомана.   Бормотание,
размноженное в миллионах оттисков. Возбудить дело о клевете? Рассказать  о
сигмастиле? Выступить против фирмы -  это  значит  оказаться  в  положении
муравья, старающегося поднять якорь  дредноута.  Покончить  с  собой?  Тем
самым косвенно признать вину? Но все же против него только липкая  паутина
бессмысленных измышлений. А  что  на  свете  могущественнее  бессмысленных
слов? И паутина противна именно тем, что она непрочна. Ее легко разорвать,
но клочья всегда прилипают к пальцам.
   Как ему хотелось  уснуть  тогда.  Уснуть  навсегда.  Он  химик,  в  его
распоряжении десятки смертоносных  препаратов.  Уснуть  и  не  проснуться.
Или... О, какая странная мысль!.. все же проснуться. Через  пятьдесят  или
сто  лет  проснуться  и  увидеть   пришедшее   царство   Благоденствия   и
Справедливости! Асквит, не признаваясь в этом даже себе, внутренне верил в
такие слова. Но почему мысль о долголетнем сне не показалась  ему  слишком
необычайной?..


   ...Интересно, когда лыко высохнет, не потеряет ли оно  гибкости?  Хорош
он  будет  в  негнущихся  штанах.  Соплеменники  засмеют  его.   Наверное,
следовало сначала хорошенько разбить лыко тяжелым  камнем.  Он  подглядел,
что именно так поступал Ржавый Патрик. А, черт, теперь  уже  поздно.  Одна
штанина почти готова. Надо еще продумать конструкцию прорези...


   В ту ночь, когда сон уже  затушевал  страдания,  вызванные  "Ежедневным
глашатаем", Асквиту приснилась крыса. Белая лабораторная крыса с красными,
будто воспаленными глазами. Впрочем, глаза у нее были закрыты, крыса  тоже
спала. Утром и затем в лаборатории, машинально  титруя  какой-то  раствор,
Асквит мучительно старался продолжить ежеминутно рвущуюся нить ассоциаций.
Спящая крыса... Обычно у крыс во сне вздрагивают  лапы  -  это  они  вновь
переживают все случившееся с ними на лабораторных столах. Но та  крыса  не
вздрагивала. Она словно закоченела... Глубочайший сон... Где  и  когда  о