й - видно, сжалился кто-то из тюремных холопов.
   Прохладная свежая вода взбодрила. Нащупал босой ногой заветный  камень,
полузатоптанный в мягкую землю.
   Пол был насыпной, из свежей влажной земли. Видно,  подземелье  выкопали
сперва почему-то глубже, чем надо, и пол  потом  снова  подняли,  подсыпав
две-три телеги земли. Все это Игнат сообразил  быстро,  и  картина  побега
ясно  рисовалась  перед  ним.  Каменным  острием  он  подкопает  частокол,
отделяющий его от зверя... Хотя бы  знать,  какой  там  диковинный  зверь,
какой он породы и масти... Узнает это он лишь тогда, когда от  соединенных
усилий человека и разъяренного животного рухнет разделяющая их  деревянная
решетка. Главное, чтобы случилось это к утру, когда стражник откроет дверь
подвала.  Ринется  зверь,  почуяв  волю,  в  ожесточенном  броске  повалит
расшатанный частокол, сомнет  тюремщика,  а  вслед  за  зверем  ускользнет
Игнат. Воля рядом, темный бор начинается почти у стен пыточной избы...
   Игнат вонзил острый камень в земляной пол, обнажая концы  частокола.  И
на каждый удар камня зверь - черный барс, что  подарил  воеводе  заморский
гость, - отвечал  могучим  ударом  своего  мускулистого  тела,  расшатывая
скрипучие колья.
   Человек и барс работали вместе...
   ...Роет Игнат влажную землю, и уже не могильной сыростью веет от нее, а
терпким запахом степного разнотравья. Снятое с потного коня седло  брошено
на землю одной подушкой для двух голов.  Сплетаются  вместе,  втугую,  как
ременные узоры седла, странствования  Игната  и  Илейки,  горячий  Илейкин
шепот обжигает ухо:
   - Зерцало вселенной - Солнце. Оно душа мира и управитель вселенной,  от
него все планеты и Земля светлость свою приемлют.  Светило  посередь  мира
недвижимо, а Земля - несамосветлый шар, коловращающийся вокруг Солнца...
   Был когда-то Илейка военным холопом ратной свиты  боярина  Шакловитого,
да в татарский полон попал. В Каффе  на  невольничьем  рынке  продали  его
туркам, на галеры. Среди галерников кого только не  сыскать,  научился  от
них Илейка понимать франков и венецианцев, узнал язык турецкий и свейский,
говор черного народа Джубы и Ниамей. Повезло  ему  -  на  галеру  немецкие
корабли напали. Отвезли  Илейку  в  немецкие  земли.  Долго  ли,  коротко,
оказался в Польше у пана Ястржицкого, волынского каштеляна.  Пана  страсть
одолевала - небесная наука, астрономия. Был Илейка у него в чести.  Вместе
чужеязычные  манускрипты  буквица  за  буквицей   разбирали,   данцигского
астронома Гевелия и космографа Блеу на польский перелагали...
   Илейка рисовал на песке круги планетных орбит, хитросложные  птоломеевы
дифференты, лик  Солнца  с  языками  пламени  вокруг.  Под  конский  топот
уносились к звездам мысли Игната, буйное пламя сторожевых костров  красило
в  багровый  цвет  картину  солнечного  лика,  охотничьи  трофеи   казаков
напоминали о звериных именах далеких созвездий. Все сплеталось воедино.
   Быть может, и тот зверь, что рвется сейчас на волю  вместе  с  Игнатом,
имеет на небе звездного двойника...
   ...Слабее и реже удары каменного заступа. Притомился узник, но понимает
- задуманное почти сделано. Ночь темна не на век, воевода!
   ...Недолгим было знакомство Игната  с  воеводой  Тимофеем  Струмилиным,
недолгим, да памятным.
   Послан был Струмилин в  Запороги  боярами  на  посольскую  разведку,  с
дарами и грамотами прибирать на государеву  службу  казаков,  а  заодно  и
беглых людишек высмотреть, кого задобрить, кого и припугнуть.
   Не успел воевода к казацким порядкам приглядеться, случилось невиданное
чудо. В полдень настала ночь!  Словно  черная  птица  взмахнула  крылом  и
закрыла Солнце. Настороженно затих казацкий  лагерь.  Умолкли  птицы,  вся
природа смутилась. Круглая тень скользила по солнечному  лику  и  пожирала
куски света.
   Не чуя рези в глазах, смотрел Игнат, как Солнце обращалась в полумесяц,
потом в тонкую, все еще светящуюся  дужку  и  как  вдруг  тень,  преступив
какую-то невидную грань, полностью  объяла  Солнце.  В  тот  миг  по  краю
круглой  черноты  вспыхнул  нежный  золотистый  венец.  И  вот  тогда   на
потемневшем  небе  Игнат  увидел  доселе   никем   невиданное:   рядом   с
померкнувшим светилом сияла незнаемая людьми звезда. Она была  ярче  самой
светлой  звезды  в  рогах  небесного  Лося  [Лось  -   созвездие   Большой
Медведицы]. О ней никогда не рассказывал Илейка.
   Не шелохнувшись, завороженный,  стоял  Игнат,  постигая  и  укрепляя  в
памяти доселе незнаемое... и лишь когда  круглая  тень  стала  сползать  с
солнечного диска, когда  исчез  нежный  золотой  венец  и  померкнул  свет
невиданной звезды, захлебнувшись в потоке солнечного света, услышал  Игнат
совсем рядом громкие всхлипывающие рыдания. Около него  стоял  на  коленях
государев посол, воевода  Струмилин.  Простоволосый,  в  исподней  рубахе,
бородища заляпана глиной, мутные слезы текут по скуластой  личине.  Не  то
молится, не то рыдает пополам с икотой от большого страха  -  в  солнечном
затмении привиделся воеводе конец света.
   Расхохотался Игнат. Боярин поднялся, грозно засопел.
   А ночью слуги  его  подкрались  к  спящему  Игнату,  прижали  к  земле,
закатали туго-натуго в войлочную кошму...
   За  всю  свою  жизнь  не  передумал  столько  Игнат,   сколько   тогда,
запеленатый  в  пыльную  колючую  кошму,  увозимый  на  тряской  телеге  к
владениям воеводы. Понял, догадался, что не  звезду  видел  на  небе  близ
Солнца, а планету -  несамосветлый  шар,  коловращающийся  вокруг  Солнца,
подобно Земле, планету, бегающую по той же орбите, что и Земля,  но  вечно
спрятанную от нас солнечной громадой. Это была вторая Земля, открытая  им,
Игнатом! Быть может, там  плескались  реки  небесной  голубизны,  солнечно
желтели прибрежные пески и жили там незнаемые люди светло и прозрачно...
   Горячими угольями набивали Игнату рот,  сожгли  губы:  зачем  ржал  над
воеводой,  зачем  мерзким  хохотом  подбивал  людишек  на   неуважение   к
государеву послу? Пытали по-всякому.
   На восьмой день почуял Игнат: не выдержит, умрет  под  пытками.  Но  не
смерти убоялся, а того, что самое заветное сгинет вместе с ним, никому  не
переданное. И решил рассказать о своей Земле. Пусть запишут в  расспросные
пыточные книги, пусть услышит дьяк,  что  ведет  запись,  узнают  боярские
люди. Все легче умирать будет, не унесет в могилу увиденное, найденное.
   Дьяк позвал настоятеля ближнего монастыря.
   - Заживо небесные тайны созерцать  хочешь?  -  вцепился  монах,  словно
крюком железным за горло взял. - Выше престола божьего замахнулся?
   Богопротивными  казались  настоятелю  мысли  о  второй  Земле,   гневно
увещевал он Игната:
   - На семи кругах небесных поставил  бог  звездное  течение!  На  первом
круге - ангелы, на втором - архангелы, на третьем...
   Настоятель зудел, уносясь тонким голосом все выше и выше:
   - На пятом круге - силы, на шестом - господства, на седьмом -  херувимы
и серафимы...
   Прервал монаха Игнат, из последних сил выговорил:
   - А разум человеческий - он, отец настоятель, на восьмом кругу, превыше
всего.
   ...Утром, освободившись из подземелья, Игнат вольным  человеком  сделал
лишь пять шагов. На шестом упал  на  мягкий  лесной  мох  и  не  поднялся.
Рисунком невиданных  созвездий  слетели  листья  орешника  на  его  рваную
рубаху.


   Я закрываю небольшую книжку  в  мягком  светло-зеленом  переплете.  Все
члены нашего космического экипажа знают эту коротенькую повесть  о  судьбе
Игната. Перед отлетом известный историк профессор Михаил Юльевич  Каразин,
немного смущенный, боясь показаться навязчивым, преподнес каждому  из  нас
по такой книге. Нас восемь на корабле, и во все книги вложено  по  листку.
Профессор их все написал от руки, желая, вероятно, подчеркнуть  значимость
своей просьбы. Они и озаглавлены несколько необычно:

   ЛИЧНАЯ ПРОСЬБА
   Дорогие друзья! У меня к вам необычная просьба. Свыше трех веков назад,
а именно 12 августа 1654 года, в юго-западном крае Руси наблюдалось полное
солнечное  затмение.  Об  этом  небесном  явлении  упоминается  в   "Житии
протопопа  Аввакума,  написанном  им  самим".  Этот  факт   подтверждается
расчетами русского астронома М.А.Вильева, опубликованными в книге  Даниила
Святского "Астрономические явления в русских летописях", вышедшей в свет в
1915 году. На карте, составленной астрономом,  хорошо  видно,  что  полоса
затмения от Варшавы пошла на юго-восток  через  Херсон  по  направлению  к
Персии.
   Так вот, как сообщается  в  одной  недавно  найденной  рукописи,  казак
Игнат, внимательно наблюдавший в этот день за солнечным диском, в  момент,
когда тот был полностью закрыт Луной,  заметил  близ  него  новую  звезду,
значительно превосходившую по яркости  все  остальные.  Ни  до,  ни  после
затмения этой звезды увидеть не  удавалось.  Будучи  знаком  понаслышке  с
учением Коперника, наблюдательный  человек  высказал  еретическую  по  тем
временам мысль, что виденная  им  звезда  -  планета,  похожая  на  Землю.
Двигаясь по небесной тверди за Солнцем, она всегда загорожена от  нас  его
сверкающим ликом.
   За вольные мысли Игнат был нещадно бит, однако продолжал  упорствовать.
Обо всем этом вы уже знаете из моего рассказа. Но сейчас я обращаюсь к вам
с личной просьбой: "заглянуть" за Солнце.
   Нет ничего  принципиально  невозможного  в  том,  что  на  диаметрально
противоположной от Солнца стороне земной орбиты движется какая-то планета.
Для того чтобы играть с нами в прятки, Земля-2 должна перемещаться  с  той
же угловой скоростью, что и Земля, и отстоять на таком  же  расстоянии  от
Солнца. Условия жизни на ней могли бы быть близкими к земным! Извините  за
полет фантазии, но  представьте  себе,  что  триста  лет  назад  положение
планеты на несколько  угловых  минут  отличалось  от  теперешнего,  и  она
действительно "выглянула" из-за Солнца. Тут-то  во  время  затмения  ее  и
заприметил Игнат - зоркий астроном-самоучка старой Руси.
   Как  видите,  довольно  стройная  цепь  умозаключений.  Увы!  Когда   я
обратился  к  астрономам,  вся  логика  мгновенно  порвалась   от   одного
прикосновения математического скальпеля.
   Вы лучше меня знаете, что если уж говорить точно, то не Земля вращается
вокруг Солнца, а Солнце и Земля  вращаются  вокруг  своего  общего  центра
тяжести, причем общий центр расположен на  расстоянии  500  километров  от
центра Солнца. Так что практически Солнце остается  неподвижным,  зато  на
периоде обращения Земли это обстоятельство заметно сказывается.  Да,  если
бы по ту сторону Солнца имелась планета, подобная Земле, то центр  тяжести
всей системы совпал бы с центром Солнца и продолжительность  земного  года
изменилась бы на 100 секунд.  К  тому  же  мы  наблюдали  бы  необъяснимую
неправильность в движении других планет. Однако  ничего  этого  нет.  Пути
планет  идеально  согласуются  с  законами  небесной   механики.   Значит,
"гипотеза Игната" - любопытный исторический курьез, не больше?
   Но почему бы не предположить, что есть еще какие-то другие  неизвестные
планеты   в   Солнечной   системе,   которые   как-то   компенсируют   эту
неправильность? Ведь открыл же польский ученый Кордылевский совсем недавно
два  новых  пылевидных  естественных  спутника  Земли.  Так  что   окажись
наблюдения Игната верными, они  бы  повели  к  цепной  реакции  крупнейших
астрономических открытий..."


   ...Мы в пути уже одиннадцатые сутки. Земли  Игната  пока  не  видно.  Я
готовлюсь к очередному сеансу связи с  Землей.  В  радиоотсек  входит  наш
командир и кладет на стол бланк с текстом радиограммы. Почему командир так
странно смотрит на меня? Что это? Неужели?
   "22 января 198... года. Борт космического корабля "Заря-15". Сегодня  в
6 часов 20 минут по московскому времени корабль,  продолжая  двигаться  по
направлению, близко совпадающему с линией земной орбиты, достиг  расчетной
точки, удаленной от Земли на 1 миллион 400 тысяч  километров.  Произведены
астрономические наблюдения Солнца  и  околосолнечного  пространства.  Близ
видимой  границы  фотосферы  обнаружен  объект  минус  четвертой  звездной
величины с явно выраженным  диском.  В  спектре  атмосферы  новой  планеты
отмечены линии кислорода и водяных паров. Спектрометры обнаружили молекулы
белковых соединений. Исследования Земли-2 продолжаются.
   Командир корабля Игнат Игнатов".







Борис Зубков, Евгений Муслин. Хлеб


   Дерево для мотыги упало  с  неба.  Буря  взъерошила  хворост  на  крыше
бревенчатой хижины, погнала вспять воду в речке, так что мутная от паводка
струя встала меж берегов хрустальной запрудой и вырвала с  корнем  молодой
ясень, росший на высоком, подточенном водой и ветром берегу. Ясень,  держа
между обнаженными корнями ком земли, упал  к  ногам  человека,  когда  тот
искал, из чего смастерить рукоять для мотыги.  А  на  колышках,  вбитых  в
трещины бревен его жилища, уже висели мотыжные лезвия:  узкие  и  широкие,
раздвоенные как рыбий хвост, вытянутые наподобие птичьего клюва, с тремя и
четырьмя зубцами и такие затейливые, что напоминали  лист  орешника  после
того, как над  ним  поработал  жук-листогрыз.  Каждая  мотыга  имела  имя:
Разрезатель Корней, Высекатель Искр, Землеруб, Тяжелый Удар...
   Сняв с ясеня серую кору и обнажив радостно свежую желтоватую древесину,
человек мастерил надежную рукоять, а тем временем весенняя земля поспевала
и ждала. Человек знал, что на много дней пути вокруг, а быть может,  и  на
всей земле, он один  готовится  к  трудной  и  сложной  работе.  Он  долго
перебирал мотыжные  лезвия,  пока  не  выбрал  самое  тяжелое  и  широкое,
прозванное Делателем Мозолей. Ни один мужчина из его рода  не  решился  бы
приступить к земле с такой тяжелой и широкой мотыгой.
   А когда наладил землеруб, вышел на поляну и бросил мотыгу круто  вверх,
так, что она завертелась, засвистела, превратилась в мерцающий диск.  Диск
летел под облака, падал вниз, тут встречала его  широкая  ладонь,  да  так
ловко, что диск разом превращался обратно в мотыгу и влипал  самым  концом
рукояти в приготовленные для встречи пальцы.  Вверх-вниз  летал  мерцающий
диск, а человек, забыв про  одиночество,  громко  смеялся,  его  забавляла
нехитрая игра, он называл ее Праздником Мотыги.
   Потом наступил праздник Первого Удара,  была  упрямо  упругая  земля  и
камни. Главное, камни.  Они  высекали  искры.  Запах  земли  смешивался  с
запахом гари. Стальное лезвие быстро иззубривалось, и  человек  сокрушенно
качал головой. Железо ковал и острил он  сам,  никто  не  помогал  ему,  и
каждая искра, уносящая кусочек металла, больно колола в самое сердце.
   Вечером, сидя  у  костра,  он  долго  рассматривал  израненное  лезвие.
Размышлял. И наконец, надумал закруглить края стальной пластины, чтобы при
ударе о камень скользила она вбок и не наносила раны сама себе.  Довольный
своим открытием, человек уснул.
   Ночью к потухшему костру подходил медведь, нюхал теплую золу и обиженно
ворчал, когда угли, разгоревшись от его дыхания, красными пчелами жалили в
нос. Медведь надулся от обиды и мохнатым шаром укатил восвояси.
   Во сне человек улетал прочь от бревенчатого домика в совсем  иной  мир.
Тяжело ворочался, подминая упругие ветки, служившие ему постелью.
   Поутру,  увидев  медвежьи  следы,  нахмурился  и  тут  же   заулыбался,
вспомнив, что сегодня в руках у него побывают тяжелые горстки семян. Знал,
что припорошенные тонкой серой пыльцой  желтые  зерна  ждут  не  дождутся,
когда из темной кладовой их пустят на волю и в рост.
   Он сеял из лукошка-севницы двумя руками сразу. Так тоже умел не всякий,
издавна привыкли сеять одной правой.
   Сеял и зорко смотрел, куда падают крайние зерна. Примечал, чтобы, когда
пойдет обратно, засеянные полосы ложились точно край в край.  Наблюдал  за
полетом россыпи зерен и в который раз жалел, что совсем одинок. Вот сейчас
бы пришелся к делу шустрый паренек, сын. Он бы  шагал  поодаль  и  отмечал
границы засеянного, втыкая в землю маленькие пучечки прошлогодней  соломы.
А так, как ни следи, поднимется хлеб где с проплешинами, где с низкорослой
гущиной.
   Но никто ему не помогал, и он старался не думать о  своем  одиночестве.
Когда ни о чем не думаешь, руки работают ловчее.
   А потом пришло, застыло и укрепилось знойное, бездождное лето. Солнце с
бессмысленной яростью вонзалось в землю,  так  что  соки  земли  кипели  и
испарялись. Воздух пожелтел и зазвенел от сухости,  а  из  реки,  затопляя
прибрежные кусты, поднимался белый пар.
   Человек шел к реке и загребал руками этот пар, словно  хотел  захватить
его огромной охапкой и разбросать по полю  мелкими  каплями,  как  недавно
разбрасывал желтые зерна. Но пар ускользал, не оставляя  на  растопыренных
пальцах ни малейшего влажного пятнышка.
   Изнывая от жажды, земля  потрескалась,  и  былинки,  из  последних  сил
сохраняющие зеленую свежесть, стояли возле трещин, как на  краю  пропасти.
Пытаясь спасти умирающую ниву, человек решил провести к ней  речную  воду,
прорыть глубокую канаву. Несколько дней исступленно крошил  берег  реки  в
том месте, где он  ближе  всего  подходил  к  полю,  но  потом  опомнился,
сообразил, что здесь нужна не пара, а  сотни  и  тысячи  рук,  вооруженных
кирками и заступами. Опомнился и сбежал в лес, испугался, показалось  ему,
что  забыл  он,  как  чувствуют  кожей  освежающее  прикосновение   ветра,
почудилось, что зной стоял всегда и будет стоять вечно.  Тревога  стеснила
грудь, но тут закачались, забормотали  деревья,  переговариваясь  шелестом
друг с другом, все потемнело, и он понял причину тревоги. Птицы и  деревья
стали черными, мятые клубы черных туч показались из-за верхушек  деревьев,
мир замер и раскрылся навстречу грозовому ливню.
   Но ливень обманул, жестоко обманул. Редкий перестук первых капель так и
не слился в сплошной рокот настоящего дождя. Тучи лениво  обошли  стороной
клочок земли, на  который  возлагалось  столько  надежд.  Человека  обуяло
негодование, и он двумя кулаками погрозил небу и солнцу.
   Лишь к концу лета разрешилось небо по-весеннему теплыми дождями, и хлеб
налил колос. Пришла пора жатвы.
   Жал дотемна. Серп в свете луны сам как лунный полумесяц, а колосья и  в
темноте хранили золотистый солнечный отблеск. И  когда  отсекал  от  земли
колосья, сверкал в одной руке лунный серп, в другой - пригоршня солнца.
   Летнее время он  тоже  не  потерял  даром.  За  Ольховым  озером  нашел
камень-жерновик, обтесал два маленьких жернова для ручной мельницы: нижний
камень - лог, что лежит прочно на земле, и верхний  камень  -  ходун,  что
вертится под рукой, ходит ходуном.
   Муку пересыпал в мучницу - кадку для  держания  муки  под  рукой:  хлеб
печь. Мука получилась отличная, по муке он особый знаток. Опустишь  в  нее
руку - холодит, но не очень, внутреннее  тепло  все  же  ощущаешь,  словно
дотрагиваешься до живого тела, На зубах не хрустит, а стиснешь в горсти  -
сожмется в комок и тут же рассыпается, тоже словно живая.
   Взял в руки первую лепешку, свежую, душистую, понюхал,  переломил  и...
Со стороны реки раздался рокочущий  гул.  Из-за  излучины  крутого  берега
показался плывущий по воздуху новенький двухместный аэробус.
   Человек вздохнул, положил лепешку  в  тонкий  прозрачный  пластмассовый
мешочек и шагнул за порог хижины. Навстречу ему бежал пилот аэробуса.
   - Здравствуй, Главный Химик! - сказал пилот. - Извини  -  нарушил  твое
отшельничество. Прилетел сказать: отпуск кончился, все  в  Институте  ждут
тебя. Думал послезавтра прилететь, да не утерпел - твоя новая книга вышла,
хотел обрадовать. Вот, держи!..
   Каждый рисунок в книге был  объемным  и,  кроме  того,  излучал  тонкий
аромат свежеиспеченного хлеба. Почти вся книга состояла из таких  рисунков
- здесь были пышки и сдобы, калачи и рогалики, бублики  для  школьников  и
крендели для старушек, печенья для музыкантов и  пряники  для  влюбленных,
ватрушки для дальних рейсов и кексы подводног