ем из погреба новых бочонков. Вскоре под закопченными  сводами
послышались разухабистые песни. Когда солидная часть присутствующих ушла
под стол, да и сам хозяин уже весело улыбался, сверкая красным  носом  и
обводя зал мутноватым взглядом, Грон придвинулся к еле шевелящему языком
мужичку и вкрадчиво спросил:
   - А скажи-ка, отец, почему с площади ведут сразу три дороги?
   Мужик уставился на него, с трудом фокусируя разбегающиеся глазки,  и,
громко икнув, попытался разъяснить:
   - Д-д-дороги т-т-три. В Р-р-р-оул, С-с-саор и к п-п-по-побережыо.
   Грон понимающе кивнул. А мужик, с полминуты повоевав со своим языком,
исхитрился изречь еще одну фразу:
   - А в ч-ч-четвертую  с-с-сторону  не  ходи.  Там  д-д-дикий  табунщик
живет. Он и п-п-пятеро с-с-сы-новей. 0-о-они с  волками  з-з-знаются.  -
Произнеся это, мужик вновь шумно икнул и сполз под стол.
   Грон окинул таверну внимательным взглядом. Народ веселился, забыв обо
всем. Только в углу сидел тот самый мужик и время от времени  бросал  на
него  исподтишка  совсем  не  пьяные  взгляды.  Грон   боковым   зрением
внимательно рассмотрел всех сидящих за его столом. По большей части  они
были изрядно пьяны, только сам мужик, двое, которые стояли рядом  с  ним
на площади, хозяин и вертящийся рядом слуга были несколько  трезвее,  да
еще невзрачный маленький  человечек,  неизвестно  почему  оказавшийся  в
столь именитой компании. Он  настолько  старательно  не  смотрел  в  его
сторону, что Грон невольно отметил это обстоятельство. Ну  что  ж,  если
эти ребята решили его пасти, тут уж ничего не поделаешь. Только на  этот
раз стоило попытаться обойтись без убийств. Грон усмехнулся про  себя  и
поднялся, он покачнулся,  шумно  рыгнул,  потом  обвел  зал  осоловевшим
взглядом, скривился, стиснул в кулак мужское достоинство и, пошатываясь,
поплелся к задней двери.  Выйдя  за  дверь,  он  метнулся  в  сторону  и
притаился. Его предположения оказались верны. Через несколько  мгновений
дверь распахнулась, и оттуда,  ворча,  появились  те  самые  двое.  Грон
дождался, когда захлопнется дверь, и прыгнул на них сзади. Два удара под
основание черепа, и мужики успокоились где-то на  полчаса.  Грон  подпер
дверь их телами, потом быстро обежал таверну и проделал то же  с  дверью
со стороны площади. Благо  тут  никого  оглушать  не  требовалось  -  на
открытой террасе дрыхло с  полдюжины  перебравших  гуляк.  Они  даже  не
проснулись, пока он перетаскивал их к двери,  только  что-то  недовольно
бормотали в процессе движения. Слава богу, его караван никто не  трогал.
Вьюки были на месте, хотя пару из них явно пытались распотрошить. Но  то
ли  времени  не  хватило,  то  ли  желание  выпить  пересилило,  короче,
ограничились лишь тем, что взрезали плотную  верхнюю  ткань  и  вытащили
часть содержимого. Грон мысленно возблагодарил местных  богов,  что  это
были тюки с материей. Если бы добрались до золота или оружия,  то  толпу
было бы не оторвать. Он вскочил в седло и постарался как можно быстрее и
тише двинуть свой караван в путь. Когда лошади, шумно шлепая копытами по
пыли, уже приближались к околице по  дороге,  ведущей  к  побережью,  со
стороны уже скрывшейся за домами  деревенской  площади  послышался  шум.
Грон криво усмехнулся и прибавил ходу. Он покидал деревню без  купленных
здесь запасов и облегчив кошели на сорок золотых, однако  все  остальное
было при нем. Грон дал шенкеля жеребцу и слегка  дернул  поводья  идущей
следом лошади. Что ж, сам  виноват.  Надо  было  сообразить,  что  столь
молодой парень с полутора десятком лошадей, груженных толстыми  вьюками,
в любом населенном пункте сразу вызовет подозрение.  Пора  было  решать,
что делать дальше.
   Остаток ночи он провел  в  ущелье  примерно  в  двух  часах  пути  от
деревни, размышляя над тем,  что  же  предпринять.  Возможность  продать
коней и материю представлялась очень проблематичной, скорее  всего,  его
обвинят в воровстве и разбое. Бросить все и следовать  дальше  только  с
деньгами?.. Что ж, быть может, впоследствии так и придется поступить.  А
пока он решил попробовать кое-что еще.
   План представлялся ему несколько рискованным, но, в случае  если  все
пройдет, как задумано, сулил в будущем изрядные выгоды. Когда  рассвело,
Грон отогнал коней подальше, расседлал, стреножил и отправил пастись.  А
сам завернулся в плащ и улегся в тени под скалой.  Следовало  хорошенько
выспаться, ибо, судя по всему, следующую ночь  также  придется  провести
без сна.
   Он проснулся, когда солнце уже садилось. Наскоро перекусив  остатками
вяленого мяса, он прошелся вдоль  скалы,  внимательно  рассматривая  все
выщерблины и уступчики. Удлинившиеся тени облегчали задачу. Наконец  ему
показалось, что он нашел то, что искал. Он сделал триангуляцию  по  трем
приметным скалам, обоснованно считая, что, когда он закончит, будет  уже
темно, и, удовлетворенно кивнув, скинул  одежду,  обвязал  вокруг  пояса
несколько мотков веревки и начал карабкаться вверх.  Поднявшись  на  два
человеческих роста, он зацепился руками за небольшой карниз,  подтянулся
и забрался в небольшую  пещерку.  Здесь  было  сухо,  дно  было  покрыто
толстым слоем веток,  птичьего  пуха  и  помета.  Над  пещеркой  нависал
каменный козырек, не позволявший дождю проникать внутрь.  Снизу  пещерка
была абсолютно незаметна, и только удлинившаяся тень от козырька  давала
еле ясный намек, что там находится какая-то выемка. Грон  удовлетворенно
кивнул и, привязав веревку к выступу внутри  пещерки,  шустро  спустился
вниз.
   Он закончил, когда уже совсем стемнело. Вьюки  с  тканью,  оружием  и
деньгами уютно расположились внутри пещерки. В кошеле,  притороченном  к
седлу, покоилось десять золотых  на  первое  время,  а  все  лошади  его
каравана, кроме одной, были опять связаны в вереницу. Грон  взглянул  на
небо - погода стремительно портилась. Звезд не было видно, а  низко  над
землей плыли тяжелые черные тучи.
   Он  улыбнулся.  Определенно  боги  благоволили   ему.   Грон   быстро
пробежался  до   ущелья,   осмотрелся   и   постоял   некоторое   время,
прислушиваясь.  Все  было  тихо.  Он  вернулся  к  каравану,  придирчиво
проверил все узлы и вспрыгнул в седло.
   Когда из-за очередного поворота показались тусклые огоньки освещенных
масляными лампами и лучинами окошек, на землю упали первые капли  дождя.
Грон постоял несколько мгновений, раздумывая,  что  опаснее:  двинуться,
как он планировал, в обход, задними дворами, рискуя в полной  темноте  и
под сильным ливнем поломать ноги лошадям, или попробовать  проскользнуть
по улице, уповая на то, что в темноте и за стеной ливня никто ничего  не
заметит. Наконец он решился. Вода с  неба  к  тому  моменту  уже  лилась
потоком. При таком потопе лошади могли подскользнуться  и  сломать  ноги
даже на дороге, не говоря уж о буераках на окраине. К  тому  же  большая
часть мужчин после вчерашней халявы явно болела,  и  им,  скорее  всего,
было не до того, чтобы пялиться на улицу. Он попытался  разглядеть,  как
там его караван, но за шквалом воды едва было видно вторую лошадь.  Грон
вздохнул и дал шенкеля жеребцу.
   Ливень кончился, едва Грон успел  свернуть  за  выступ  скалы  позади
деревни.
   Дождь прекратился так  же  быстро,  как  и  начался.  Грон  торопливо
проехал чуть вперед по тропе, превратившейся в бурную  речку,  пока  все
лошади каравана не оказались укрытыми за скалой,  и,  спрыгнув  с  коня,
пошел вдоль  колонны,  придирчиво  осматривая  каждую  лошадь.  Пока  не
кончился ливень, он не знал даже, все ли лошади шли за ним.  Дважды  они
сбивались с тропы и забредали в тупики между домами. Когда они  проехали
деревенскую  площадь  и  двинулись  вверх  по  тропе,  ливень   усилился
настолько, что сложно было разглядеть морду  идущей  следом  лошади.  По
существу, именно лошади вывели его сюда. Дойдя до  конца  колонны,  Грон
слегка успокоился. Это казалось чудом, но все коняхи были в порядке.  Он
выглянул за поворот. В деревне не светилось  ни  огонька.  Он  вздохнул,
представив уютную, немного затхлую  сухость  крытых  соломой  и  дранкой
домишек, глянул себе под ноги, вокруг которых вспенивались бурунчики,  и
поплелся в голову каравана. Пока не иссякнет поток, смывающий все следы,
следовало уйти подальше. Кто знает, как  часто  деревенские  ходят  этой
тропой? И что им придет в голову, если они увидят на тропе  следы  копыт
через день после того, как от них ловко сбежал юнец с полутора  десятком
неплохих лошадей и неизвестно  какими  богатствами  во  вьюках.  Жеребец
впереди недовольно фыркнул и  переступил  ногами,  словно  намекая,  что
хозяин  выбрал  неудачное  место  для  привала.  Грон  подошел  к  нему,
взобрался в седло и продолжил путешествие в неизвестность.
   К утру тучи немного поднялись и  посерели.  А  может,  их  высветлило
поднимавшееся где-то за ними солнце. Грон проехал по горной тропе  около
пяти километров. Деревня осталась далеко позади, а его начали  одолевать
сомнения.
   Вокруг был только камень и  скалы.  По  его  подсчетам,  он  поднялся
метров на триста над уровнем моря относительно деревни. В  его  мире  на
такой высоте начинались альпийские луга, но  здесь  было  слишком  много
камня и слишком мало травы  и  низкорослых  кустиков,  притулившихся  на
крутых склонах, чтобы можно было рассмотреть даже  намек  на  какое-либо
пастбище. Местность явно не имела ничего общего с той, в  которой  можно
было бы содержать лошадей. Может, тот мужик в таверне имел в виду что-то
другое. Может, табунщиком звали какого-то местного духа, лешего или  еще
кого. Недаром тот  мужичок  упомянул  о  том,  что  табунщик  знается  с
волками. Его  затея  постепенно  стала  все  больше  представляться  ему
авантюрой. Мокрая одежда холодила тело, и время  от  времени  занемевшие
мышцы прихватывало, и все же он упрямо двигался вперед.
   К полудню небо очистилось, и Грон  немного  согрелся.  Однако  лошади
были порядком измучены. Следовало  дать  им  передых.  Грон  свернул  на
небольшую полянку с пожухлой травой и остановился.  Расцепив  коней,  он
стреножил их и устало опустился на камень.  В  следующее  мгновение  его
пронзило  острое  чувство  опасности.  Грон  дернулся   в   сторону   и,
молниеносно выхватив меч, резко обернулся. В то же мгновение  о  камень,
на  котором  он  сидел,  звонко  брякнув,  ударился  нож.  Грон   замер,
напряженно всматриваясь во всадника на отличном скакуне. Тот был одет  в
волчьи шкуры и сидел на коне, укрытом попоной, также скроенной из  шкуры
волка. Черные волосы были спутанны и торчали во все стороны, а  на  лице
сверкала белозубая улыбка. Некоторое время они молча  разглядывали  друг
друга. После неудачной атаки всадник больше не пытался нападать. А  Грон
силился понять, как тот смог подобраться незамеченным. Когда он  опустил
глаза к копытам лошади, все стало ясно. Они тоже были обернуты  волчьими
шкурами. Вскоре послышался топот,  и  спереди  из-за  поворота  вылетело
пятеро всадников. Все наметом, как и первый. Последний из  всадников,  с
перевязанной не очень чистыми тряпками головой, вдруг вскрикнул и указал
на жеребца Пакраста.  Кряжистый,  чем-то  неуловимо  напоминающий  краба
мужик, скакавший первым, на ходу спрыгнул с коня и подбежал  к  жеребцу.
Тот вскинул голову и тоненько заржал. Мужик  ухватил  коня  за  морду  и
дунул в ноздри. Жеребец всхрапнул, а мужик, будто  отвечая  ему,  что-то
прочмокал и под конец так же тонко проржал. Затем он повернулся к  Грону
и сумрачно посмотрел на  него.  Грон,  не  упуская  из  виду  остальных,
медленно шагнул к мужику и осторожно протянул руки ладонями вверх.
   - Я - друг. - Он умолк, несколько сомневаясь  в  способностях  мужика
понимать человеческую речь, но потом продолжил:
   - Я ищу табунщика. Мне сказали, что его можно  найти,  если  идти  по
этой тропе.
   Мужик оскалился, причем по его  лицу  было  совершенно  не  понять  -
улыбается он или злится, и хрипло произнес:
   - Откуда у тебя Осыпь?
   По-видимому, это было имя жеребца атамана, хотя Грон был  не  уверен,
что правильно понял вопрос. Казалось, человеческая речь давалась  мужику
с гораздо большим трудом, чем лошадиная.
   - Этот конь принадлежал вожаку  разбойников.  Мой  хозяин  его  убил.
Потом погиб сам. Я забрал всех лошадей, что были у разбойников и у моего
хозяина. В деревне хотели отнять моих лошадей. Я  не  хочу  отдавать  их
крестьянам. Я пригнал их табунщику. -  Грон  делал  паузы  после  каждой
фразы, пытаясь определить, какое впечатление производит его  рассказ  на
собеседников, но по их лицам мало что можно было прочитать.
   Первый, самый юный из всех, все так же скалился, на  лицах  остальных
застыли разные выражения - от тупого равнодушия до  злобной  свирепости.
Когда он замолчал, некоторое время стояла тишина, потом мужик у  жеребца
ткнул пальцем в сторону Грона и кивнул на коня:
   - Этот мой.
   Надо полагать, это означало, что когда-то жеребец принадлежал ему  и,
судя  по  бурной  встрече,   был   утрачен   при   не   совсем   честных
обстоятельствах. Грон согласно кивнул. Мужик немного подумал  и  широким
жестом указал на остальных:
   - Эти тоже хочу. Что хочешь взамен? Теперь  задумался  Грон.  Похоже,
его план был более трудноосуществим, чем он предполагал. Он рассчитывал,
что табунщик торгует лошадьми с деревенскими,  но  ни  в  одежде,  ни  в
упряжи всех шестерых не было  ничего  привозного.  Только  нож,  который
первый метнул в него.
   Но этот нож был исключением, поскольку у остальных  висели  на  поясе
кремневые.
   - Возьми в табун. Пусть живут. Жеребята будут твои.  Кони  -  нет.  Я
приду - отдашь.
   Табунщик несколько мгновений задумчиво рассматривал его, лотом сделал
какой-то жест. Грон напрягся, но скалящийся юнец боком подъехал к нему и
протянул  заскорузлую  от  поводьев  руку.  Грон   несколько   мгновений
помедлил, пытаясь приготовиться  к  возможному  подвоху,  однако  ничего
подозрительного, кроме  шестерых  непроницаемых  типчиков  рядышком,  не
было. Но с этим уж ничего не  поделаешь.  И  он,  ухватившись  за  руку,
вскочил на круп позади сына табунщика.
   Вроде бы все шло к тому, что  его  план  срабатывал.  Но  он  еще  не
подозревал, какой ценой.

***

   Когда солнце уже село и только самые высокие пики сверкали  последним
приветом  уходящего   дня,   ущелье,   которым   они   ехали,   внезапно
раздвинулось, и они очутились в  обширной  долине.  Паренек,  за  спиной
которого сидел Грон, оказался неожиданно легок, а  его  конь  достаточно
силен, чтобы спокойно  нести  двоих,  так  что  они  двигались  довольно
быстро. Сначала они ехали одни, но через полчаса их  догнали  остальные.
Лошади Грона скакали свободно, без всякой  сбруи.  Всю  дорогу  всадники
молчали, и только старший  время  от  времени  что-то  нежно  всхрапывал
скачущим рядом лошадям. По  долине  ехали  недолго.  Еще  через  полчаса
показалась группа  строений,  напоминавших  крытые  загоны  или  большие
конюшни. Почуяв дом, лошади прибавили ходу. Двое  из  сыновей  табунщика
обогнали их небольшой отряд и помчались  вперед.  Когда  вся  кавалькада
подъехала к строениям, они уже  открыли  ворота.  Всадники  соскочили  с
коней и ввели их внутрь. Кони были быстро расседланы и  обтерты  пучками
соломы. Табунщик сунул пучок и Грону, указав в сторону его лошадей. Грон
никогда не был особо толковым конюхом, но с грехом пополам справился  со
своей задачей. Закончив с лошадьми,  табунщик  подошел  к  тем,  которых
обихаживал Грон, придирчиво осмотрел и удовлетворенно кивнул.
   Потом указал в дальний конец конюшни,  где  виднелся  дверной  проем,
завешанный пологом  из  неизменных  волчьих  шкур.  Как  оказалось,  там
располагалось жилое помещение, которое представляло  собой  отгороженную
часть конюшни  с  утепленной  крышей  и  каменным  очагом  в  углу.  Все
присутствующие были заняты делом. Паренек, на коне которого он  приехал,
уже хлопотал у очага, раздувая огонь. Старший молча приводил  в  порядок
упряжь. А еще один, с перевязанной головой, едва войдя в помещение,  тут
же схватил колтун шерсти, по виду волчьей,  водрузил  его  на  прялку  и
принялся вить  толстую,  суровую  нить.  Остальные  трое  отсутствовали,
видимо, занимались лошадьми. Пока варилась похлебка из овса  и  желудей,
Грон исподтишка рассматривал хозяев. Старшему явно было много за  сорок.
Парню с перевязанной головой - не более двадцати, а кашевар  был  совсем
юн. Все были крепкими, с кряжистыми фигурами, только самый  молодой  был
несколько потоньше.
   Руки у всех троих были крепкие,  длинные,  с  широкими,  заскорузлыми
ладонями.
   Волосы - засалены и торчали во все стороны, и с первого взгляда можно
было точно определить, что все они  -  родственники.  Одинаковые  глаза,
носы и  манера,  прищурившись,  бросать  по  сторонам  быстрые  взгляды.
Наконец кашевар попробовал свое варево  и  удовлетворенно  повернулся  к
отцу. Тот поймал выразительный взгляд, поднялся и подошел  к  затянутому
бычьим пузырем окошку.  Приоткрыв  его,  он  проорал  что-то,  отдаленно
напоминавшее лошадиное ржание, и через несколько минут в дверь ввалились
остальные. К этому моменту на камень, стоявший в центре  помещения,  был
водружен большой  медный  котел  и  вытащены  деревянные  ложки,  больше
похожие на небольшие лопатки. Так закончился первый день.
   Грон жил у табунщика уже целую четверть. Табун  его  составлял  почти
полторы сотни лошадей, и каких лошадей! Из того, что Грон видел  до  сих
пор, эти были самыми рослыми и красивыми. Если  сам  табунщик  со  своим
семейством были прямо-таки  заскорузлыми  от  грязи,  то  лошади  просто
сверкали чистой, лоснящейся шкурой и вычесанными гривами:
   Естественно, это было немалое богатство. Поэтому  ежедневно  один  из
сыновей,  обмотав  копыта  шкурами  и  взяв   дорогой   бронзовый   нож,
отправлялся вниз  по  тропе  -  сторожить,  чтобы  в  долину  не  проник
посторонний. Остальные пасли табун и заготавливали скудный прокорм  себе
и обильный лошадям. Вопреки предположениям Грона,  табунщик  не  жил  от
своих лошадей. Несмотря на свою очевидную  ненужность,  в  табуне  ходил
десяток "старичков", которых вполне можно было  бы  пустить  на  мясо  и
шкуры. Кроме того, все, что Грон знал о ценах в этом мире, говорило, что
табунщик мог бы обеспечить безбедное существование себе и  своей  семье,
продав даже треть табуна. Но табунщик, видимо, был так сильно привязан к
своим животным, что не мог заставить себя расстаться с ними. И, кажется,
такая его привязанность была не  по  нраву  двоим  старшим  сыновьям.  А
может, просто злобность доминировала в их характерах. В остальном  члены
семьи походили друг на друга, как  оловянные  солдатики.  Вся  их  жизнь
крутилась вокруг лошадей. К исходу недели Грон понял,  почему  крестьяне
не сильно жаловали табунщика. Тот отличался от них слишком многим.  Весь
день семьи был наполнен работой, и за весь день все  пятеро  произносили
едва десяток слов. С лошадьми они и без  слов  прекрасно  понимали  друг
друга. Им не нужен был никто  другой,  другие  означали  только  помеху,
вносили сумятицу в размеренную и привычную жизнь, а  потому  раздражали.
Однажды утром Грон испытал это на себе.
   В этот день все поднялись еще затемно. Завтрак был обильнее обычного,
так как похлебка была приправлена бараньим салом. Столь  редкий  продукт
явился, по-видимому, результатом обмена с деревенскими.  После  завтрака
Грон привычно поднялся и пошел вслед  за  табунщиком.  Однако  в  дверях
перед ним возник старший сын. Обдав Грона злобным взглядом, он  с  силой
отпихнул его, так что не ожидавший этого Грон отлетел в сторону.  Второй
братец рассмеялся и попытался пнуть зазевавшегося гостя, но Грон  поймал
его за ногу и чуть вывернул ступню.
   Сынок заорал. В дверях вновь возник табунщик. Быстро окинув  взглядом
место происшествия, он рявкнул, но на этот раз старший,  который  прежде
лишь недовольно ворчал на рычанье отца, вдруг развернулся  и  заорал  на
п