р изменяется, другие закрывают глаза,  топают  ногами,
затыкают уши и  отрицают  мир.  Большинство  обычно  насмехается  и  тычет
пальцем в тех, кто имеет другие взгляды, кто думает и видит  не  так,  как
все - это сейчас, и точно так же люди поступали на протяжении  всей  своей
истории. Мы унаследовали их заброшенный мир, и  в  нем  происходит  что-то
новое;  мы  даже  не  можем  дать  этому  определение  с  помощью  бедного
человеческого  словаря.  Ты   должен   принять   это   именно   так:   это
неопределенный процесс; ты вовлечен в него;  это  удивительное,  страшное,
глубокое, и не поддающееся толкованию,  непроницаемое  для  твоих  попыток
разглядеть что-нибудь; и требует, чтобы ты путешествовал, определяет  твои
остановки, задержки и отправные точки, может подгонять тебя  с  любовью  и
ненавистью, даже искать смерти для Кида Смерти...
     - ...или дает мне музыкальные способности, - закончил я  за  него.  -
Что ты можешь еще рассказать мне, Паук?
     - Если бы я мог тебе рассказать, или если бы ты мог понять что-нибудь
из моих выводов, Чудик, то это бы потеряло всякую  ценность.  Много  войн,
хаосов и парадоксов назад два  математика  закончили  одну  эру  и  начали
другую... для наших хозяев, наших привидений по имени Человек.  Одним  был
Эйнштейн, который в Теории Относительности определил пределы человеческого
восприятия мира и выразил  математически,  насколько  условия  наблюдателя
влияют на наблюдаемый предмет.
     - Я знаком с этим.
     -  Другим  был  Гедель,  современник   Эйнштейна.   Он   первым   дал
математически  точные  формулировки  более  широкой  области,  лежащей  за
пределами, которые определил Эйнштейна.
     "В любых замкнутых математических системах" - ты можешь прочесть  это
так: "Реальный мир с его непоколебимыми законами  логики",  -  "существует
бесконечное  число  истинных  теорем"  -  ты   читай   так:   "...явлений,
поддающихся постижению и измерению",  -  "которые,  хотя  и  содержатся  в
исходной системе, не могут быть  выведены  из  нее",  -  читай:  "доказаны
ординарной и сверхординарной логикой". То есть, на небесах и на земле, мой
друг Горацио, есть многое,  что  и  не  снилось  вашим  мудрецам.  В  мире
существует бесконечное множество истинных вещей, истинность которых  никак
нельзя  доказать.  Эйнштейн  определил  степень  рационального,  а  Гедель
воткнул булавку в иррациональное и пригвоздил его к стене вселенной; и оно
висит там достаточно долго, чтобы люди знали о том, что оно  есть.  С  тех
пор и мир, и человечество стали изменяться. С другой стороны вселенной нас
мало-помалу  перетянуло  сюда.  Видимые   последствия   теории   Эйнштейна
устремились вверх по выпуклой кривой, и рост их был  невероятно  мощным  в
первый  век  после  открытия,   потом   стал   выравниваться.   Результаты
Геделевского закона поползли по вогнутой кривой, микроскопические сначала,
они  затем  устремились  вровень  с  кривой  Эйнштейна,  пересекли  ее   и
превзошли. В точке пересечения действия законов человечество было способно
достичь пределов известной вселенной  с  помощью  космических  кораблей  и
проецируемыми силами, которые до сих пор имеются в нашем мире для тех, кто
захочет их использовать...
     - Ло Ястреб, - перебил я. - Ло Ястреб посетил другие миры...
     - ...и когда линия закона Геделя взлетела над  линией  Эйнштейна,  ее
тень упала на опустевшую Землю. Человечество затерялось где-то, в мире  не
из этого континуума. Пришли мы и взяли их тела и души - заброшенная шелуха
умершего человечества. Города - суматошные центры межзвездной  торговли  -
рассыпались в песок, который ты видишь на их месте  сегодня.  А  они  были
больше Браннинга-у-моря.
     Я на минуту задумался.
     - Тогда с тех пор должно было пройти очень много времени.
     - Правильно. Городу, через который мы проезжали, тридцать тысяч  лет.
Солнце приобрело еще две планеты с тех  пор,  как  прекратил  существовать
Старый Мир.
     - А подземные пещеры? - внезапно спросил я. - Что находится в них?
     - Ты никогда не спрашивал об этом ваших старейшин?
     - Как-то не приходилось.
     - Эта сеть пещер опутывает всю планету и на самых нижних  ее  уровнях
содержатся источники радиации, с помощью  которой  в  деревнях,  когда  их
население вырождается,  можно  вызвать  управляемое  смешивание  случайных
вариаций генов и хромосом. Хотя мы не используем это уже тысячу лет.  Хотя
радиация все еще существует. Мы,  сначала  смоделированные  по  образцу  и
подобию людей, постепенно становимся  более  сложными  созданиями.  И  чем
сложнее мы становимся, тем  сложнее  нам  оставаться  совершенными:  среди
"нормальных"  становится  все  больше  и  больше  вариаций  -   и   клетки
переполнены забракованным человеческим материалом.
     - Какое отношение все  это  имеет  к  мифологии?  -  мне  надоел  его
монолог.
     - Вспомни мой первый вопрос.
     - Что я знаю о мифологии?
     -  Мне  нужен  геделевский,  а  не  эйнштейновский  ответ.  Меня   не
интересует ни их содержание, ни то, что кроется за ними, ни  то,  как  они
взаимодействуют; меня не интересуют  блестящие  повороты  их  сюжетов,  их
пределы и происхождение. Мне нужна их форма,  их  структура;  что  с  ними
твориться, когда ты прошмыгиваешь мимо них на  темной  дороге,  когда  они
рассеиваются в тумане; их вес, когда они  хлопают  тебя  сзади  по  плечу.
Хотел бы я знать, каково тебе будет взвалить на себя третий, если ты и так
уже несешь два. Кто ты, Чудик?
     - Я... Чудик? - спросил я. - Ла Страшная называла меня как-то Ринго и
Орфеем.
     Паук приподнял подбородок, и подпер голову руками.
     - Да, я это предполагал. Ты знаешь, кто я?
     - Нет.
     - Я - Искариот Зеленоглазого. Я Пат Гаррет Кида Смерти. Я Судья Минос
у врат ада,  которого  ты  должен  был  очаровать  своей  музыкой.  Я  все
предатели, которых только можно  представить.  И  я  повелитель  драконов,
пытающийся содержать двух жен и десяток детей.
     - Ты большой человек, Паук.
     Он кивнул.
     - Что ты знаешь о мифологии?
     - Ты уже третий  раз  спрашиваешь  об  этом,  -  я  поднял  мачете  и
приставил ко рту; переполнявшая меня любовь хотела озвучить (а вся  музыка
утихла) тишину.
     - Проникни в смысл моих слов, Чудик. Я знаю гораздо больше,  чем  ты.
Эти знания облегчат вину, - он бросил череп на стол, как  будто  (мне  так
показалось) предлагая мне, - Я знаю где искать Челку.  Я  могу  пропустить
тебя через ворота. Хотя Кид Смерть может убить меня; я хочу, чтобы ты  это
знал. Он моложе, безжалостней и сильнее меня. Ты хочешь продолжать поиски?
     Я опустил мачете.
     - Это предопределено! Я потерплю неудачу! Ла Страшная говорила, что у
Орфея ничего не вышло.  Ты  пытаешься  рассказать  мне,  что  эти  истории
рассказывают нам, что должно случиться. Ты рассказывал мне, что мы гораздо
старше, чем думаем. Все это много значит для реальности, которую я не могу
изменить! Сейчас ты говоришь, что я потерпел неудачу, как только начал.
     - Ты уверен?
     - Но ты сам только что это сказал.
     - Поскольку мы можем сохранять все больше и больше  нашего  прошлого,
мы все медленнее и медленнее стареем, Чудик.  Лабиринт  теперь  не  такой,
каким он был на Кноссе пятнадцать тысяч лет назад. Ты сможешь быть Орфеем,
осмелившимся бросить вызов  смерти  и  победить.  А  Зеленоглазый  сегодня
вечером может попасть на  крест,  будет  висеть  и  гнить,  и  никогда  не
вернется. Мир уже не тот. Он изменился. Он стал другим.
     - Но...
     - Сейчас вокруг нас столько  всего  происходит...  как  тогда,  когда
первый  певец,  пробудившись  от  своей  песни,   осознал,   чего   стоила
принесенная жертва. Ты не знаешь, Чудик. Все  это  потом  может  оказаться
фальшивой нотой, ложным диссонансом случая  в  гармонии  великого  рока  и
великого ролла.
     На некоторое время я задумался, потом сказал:
     - Я хочу уйти.
     Паук кивнул:
     - Некий каменщик испробовал двухлезвийную секиру на камнях Феста.  Ты
несешь обоюдоострое, с двух сторон отточенное, поющее  мачете.  Интересно,
изменил ли Тесей что-нибудь в лабиринте.
     - Не думаю, - сухо сказал я. - Мифы дают тебе закон,  которому  нужно
следовать...
     - ...который ты можешь или нарушить или подчиниться.
     - Они ставят перед тобой цель...
     - ...и ты можешь или потерять эту цель,  или  достичь,  или  добиться
большего, превзойти самого себя.
     - Почему? Почему ты не можешь  плюнуть  на  эти  древние  истории?  Я
погружусь в море и найду Кида без твоей помощи. Мне плевать на эти басни!
     - Ты сейчас живешь в реальном мире, - печально сказал Паук. - Он идет
откуда-то и уходит куда-то. Мифы всегда затрагивают  то,  на  что  сложнее
всего закрывать глаза. В них перемешаны любовь и ненависть. И ты  робеешь,
ты не решаешься проникнуть в них.
     Он положил череп на стол.
     - Знаешь ли ты, почему  ты  нужен  Киду,  так  же  как  ему  нужен  и
Зеленоглазый?
     Я покачал головой.
     - А я знаю.
     - Я нужен Киду?
     - Как ты думаешь, почему ты здесь?
     - Причина... в _и_н_о_м_?
     - В основном. Сиди и слушай, - Паук откинулся на спинку стула. -  Кид
может изменять любые  материальные  тела  во  все,  что  угодно,  в  сфере
действия своего мозга. Он может превратить дерево в камень, мышь  в  кучку
мха. Но он не может создать что-нибудь из ничего,  из  пустоты.  И  он  не
может взять этот череп и превратить его в вакуум.  А  Зеленоглазый  может.
Вот поэтому-то он и нужен Киду.
     Я вспомнил неожиданную встречу в горах, когда  злобный  красноголовый
демон пытался соблазнить принца-пастуха.
     - Другое, что ему нужно - музыка, Чудик.
     - Музыка?
     - Поэтому он и преследует тебя -  или  заставляет  тебя  преследовать
его. Он  хочет  знать,  что  происходит,  когда  шесть  нот  предвосхищают
седьмую, когда три ноты, переплетаясь друг с другом,  задают  тональность,
мелодия - гамму. Музыка - это чистый  язык  временных  и  пространственных
связей. Он ничего не знает об этом, Чудик. Кид Смерть может управлять,  но
не может создавать. Вот почему ему нужен Зеленоглазый. Он может управлять,
но  не  умеет  приказывать,  а  музыка  повелевает  человеческой  душой  и
подчиняет ее себе. Поэтому ему нужен ты.
     - Но как...
     - Ни в твоем, ни в моем словаре для этого нет слов. Это  все  не  то,
Чудик, это иное. Все, что происходит в мире иного, имеет сюрреалистические
последствия в настоящем.
     Зеленоглазый  создает,  но  это   косвенный   эффект   чего-то   еще,
заложенного в нем. Ты  улавливаешь  и  зачинаешь  музыку,  но  это  только
дополнительная черта того, кем ты являешься на самом деле.
     - К_т_о_ я_?
     - Ты... что-то еще... - я спрашивал требовательно,  а  в  его  ответе
прозвучала насмешка, - но Кид нуждается в вас обоих, - продолжил  Паук.  -
Что ты будешь делать, когда настигнешь его?
     - Своим ножом я продырявлю весь его  живот,  я  выпущу  из  него  всю
кровь. Я буду гнать его по дну моря.  Я...  -  я  запнулся  на  полуслове.
Судорожно втянув воздух так, что заныли ребра, я  прошептал:  -  Я  боюсь.
Паук, я боюсь.
     - Почему?
     Я заглянул в его прикрытые подергивающимися веками глаза.
     - Потому что я не понимал, что я в этом одинок, - я погладил  рукоять
мачете, - Если мне и суждено найти Челку, дальше  я  должен  буду  идти  в
одиночку - без ее любви. Ты не на  моей  стороне,  ты  не  со  мной,  -  я
почувствовал, как охрип мой голос. Но не от  страха  -  это  была  грусть,
которая застревает в горле, першит, когда вы вот-вот заплачете. -  Если  я
найду Челку... я не знаю, что со мной будет... даже если  я  вновь  обрету
ее.
     Паук ждал, что я заплачу. Но я не доставил ему такого удовольствия. И
он, выдержав паузу, сказал:
     - Тогда я думаю, что пропущу тебя, если ты действительно это знаешь.
     Я посмотрел на него.
     Он кивком ответил на мой немой вопрос.
     - Ты еще кое-кого должен увидеть. Здесь, в Браннинге.
     Он встал. В одной руке у него оказался небольшой мешочек.  Он  потряс
им, и внутри зазвенели монеты. Паук кинул мешочек мне, и я поймал его.
     - Кого?
     - Голубку.
     - Ту, которая нарисована на плакате? Но кто...
     - Кто такая Голубка? Голубка - это Елена из Трои, Стар  Антим,  Марио
Монтез, Джин Харлоу, - он остановился.
     - И ты? Иуда и Минос, и Пат Гаррет? Кто ты для нее?
     Паук фыркнул от смеха.
     - Если Голубка - Джин Харлоу, то я Поль Берн.
     - Но почему?
     - Ступай, Чудик. Иди.
     - Иду, - пролепетал я, - иду, - я был смущен. Тем же, чем и вы. Но не
совсем. Я продолжал внимательно смотреть на Паука. Неожиданно  он  швырнул
череп. Череп полетел ко мне, на мгновение задержался в  воздухе,  упал  на
пол и разлетелся. Паук засмеялся. Смех  был  дружественным,  без  шуршанья
рыбьей чешуи и мушиных крыльев, затмевающего смех Кида, без злой насмешки.
Но этот смех испугал меня до смерти. Я выскочил за дверь.  Осколки  черепа
хрустели под ногами. Дверь тут же захлопнулась за мной. А в  глаза  ударил
солнечный свет.



                                    12

                     Покинув Крит, отправляйся в святой храм.
                                             Сапфо. Фрагмент

                     Этим утром я укрылся от  небольшого  дождя  в  чайной
                вместе с докерами. Желтые облака плыли над Босфором. Нашел
                одного человека,  который  говорит  по-французски  и  двух
                других, говорящих по-гречески. Мы говорили о  путешествиях
                и согревали пальцы о стаканы  с  чаем.  Мы,  все  четверо,
                попутешествовали  по  земному  шару.  Радио  над   камином
                перемежало повторяющиеся турецкие мелодии  с  Азнавуром  и
                Битлами. Чудик начинает последний этап своего путешествия.
                Я не могу последовать за ним. Когда дождь  прекратился,  я
                прошел по прибрежному рыбному базару; жабры у  серебристых
                рыбок были вырваны, и казалось, что каждая голова увенчана
                кровавым цветком. Улица с деревянными домами  поворачивала
                в город вверх  по  холму.  Здесь  недавно  бушевал  огонь.
                Несколько  домов  фактически  сгорели  дотла,  но  высокие
                сверкающие  обугленные   плиты   нависали   над   булыжной
                мостовой, где в грязи играли апельсиновой кожурой дети.  Я
                наблюдал,  как  несколько  ребят  гнались  за  рыжеволосым
                мальчиком. Его лицо было мокрым, споткнувшись, он  упал  в
                грязь, потом побежал впереди меня.  Каблуки  его  башмаков
                были стоптаны. Возможно,  сопереживая  этому  мальчику,  я
                изменю цвет волос Кида Смерти, с черного на рыжий.  Прошел
                вдоль стены дворца, топча и расшвыривая  серые  листья  по
                мостовой. Я остановился  на  Султанахмет  Джамми.  Голубые
                узоры поднимались по куполу передо мной. Это действительно
                успокаивало. Через неделю еще один день рождения, я  снова
                смогу начать  скрупулезный  процесс  накладывания  другого
                слоя словесной вязи на  вновь  ободранный  скелет  романа.
                Камни  были  холодны  под  моими  босыми   ногами.   узоры
                продолжали подыматься, увлекая глаза  вверх  и  по  другую
                сторону купола. Снаружи я обулся  и  пошел  по  двору.  На
                втором этаже старой чайханы я  сел  в  углу,  подальше  от
                плиты и попытался подвести своих героев  к  концу  романа.
                Скоро я начну снова. Чтобы окончания были  полезными,  они
                должны быть незавершенными.
                                     Дневник автора. Стамбул, март 1966 г.

                     Каковы ваши достижения?  Осмелитесь  ли  вы  жить  на
                Востоке, где живем мы?  Боитесь  ли  вы  солнца?  Если  вы
                услышите,  что  новая  фиалка  прокладывает   себе   путь,
                расталкивая богов, будете ли вы решительны?
                                        Эмили Дикинсон. Письмо К.С.Тернеру

     "_Ж_е_м_ч_у_ж_и_н_а_" поразила меня.  Миллион  людей  -  это  слишком
много для вылезшего из трущоб. Но горожане все таки более  централизованы.
В этот бурный вечер в конце улицы я увидел эмблему "Жемчужины". Я заглянул
в кошелек. Пауку все же нужно было дать мне денег побольше.
     Черные двери плавились в темно-красных  лучах  заходящего  солнца.  Я
пошел вверх по ступеням лестницы, освещенной оранжевыми огнями. В  воздухе
витали ароматы. Было шумно. Я крепко сжимал мачете. Посетители  совершенно
истоптали ворс ковра своими бесчисленными ногами. На  левой  стене  кто-то
изобразил натюрморт: фрукты, перья, всякая  посуда  на  фоне  мятой  кожи.
Голоса, да. Но там, где звук становиться музыкой, там была тишина.


     - Ло? - спросила собака, сидевшая наверху лестницы.
     Я был сбит с толку.
     - Ло Чудик, - ответил я и улыбнулся  собаке.  Но  ее  морда  осталась
холодной.
     И на балконе, где веселилась Ее компания, встала Она,  наклонилась  и
спросила:
     - Кто ты? - и ее слова рассыпались смехом.
     Она была  прекрасна.  На  ней  было  серебристое  платье  с  глубоким
вырезом, из которого выглядывали  маленькие  прелестные  грудки.  Ее  рот,
казалось, был создан для того, чтобы смеяться. Волосы, густые и блестящие,
как у Маленького Джона. Оказалось, что она обращается ко мне:
     - Да-да. Ты, глупенький. Кто ты?
     Я забыл, что когда к вам обращаются, нужно отвечать. Если  бы  к  вам
обратилась такая красавица, вы тоже не сразу бы ответили.
     Собака кашлянула и объявила:
     - Это... Ло Чудик.
     Все в зале притихли. В наступившей тишине я  понял,  как  здесь  было
шумно. Шепот, смех, разговоры, стук ног  по  полу,  скрип  стульев  -  мне
захотелось, чтобы  шум  возобновился.  В  дверном  проеме,  где  две  змеи
обвивали рукоятку двери, я увидел знакомую  жирную  фигуру  Пистолета.  Он
увидел меня, затаил дыхание и прислонился к косяку.
     Потом Голубка сказала:
     - Ну, ты вовремя, Ло Чудик. Думаю, ты никогда здесь не был. Пистолет,
принеси стул.
     Я удивился. Пистолет был поражен. Не сразу справившись с в  очередной
раз отвисшей челюстью, он все-таки принес стул.
     Я направился к Голубке, пробираясь между  столов,  цветов,  свечей  и
наполненных бокалов; мимо мужчины с собакой на золотой цепочке, женщины  с
украшенными драгоценными камнями  веками  и  грудью,  чуть-чуть  прикрытой
сеткой из серебряной и латунной проволоки. Все они обернулись  посмотреть,
как я иду.
     Я остановился у лестницы, ведущей  на  балкон  Голубки.  Она  стояла,
прислонившись к перилам балкона, и протягивала мне руку.
     - Ты друг Паука, - сказала она, улыбаясь. Когда  она  заговаривает  с
вами, вы чувствуете себя великолепно. - Пистолет,  -  она  оглянулась;  ее
платье сверкало и переливалось. - Поставь стул возле меня.
     Пистолет тут же выполнил ее требование, и мы сели.
     Я видел только ее. Она прильнула ко мне, учащенно  дыша.  Думаю,  что
это так и называлось.
     - Мы должны поговорить. Что тебе рассказать?
     Изумительное дело наблюдать, как дышит женщина.
     - Э... о... хорошо, - я попытался сосредоточить все  внимание  на  ее
лице. - Девять тысяч действительно приятнее,  чем  девяносто  девять?  (Вы
думаете, я знал, о чем спрашиваю?)
     Она беззвучно засмеялась. Это было обворожительно.
     - Ах! Ты должен сам попробовать и испытать это.
     В зале снова зашумели. Голубка продолжала смотреть на меня.
     - Чем ты занимаешься? - спросил я. -  Паук  говорил,  что  ты  можешь
помочь мне найти Челку.
     - Я не знаю, кто такая Челка.
     - Она... тоже была прекрасна.
     На ее лице промелькнуло глубокое сочувствие:
     - Да, - сказала Голубка.
     - Думаю, здесь нам