выкнуть, и  ко  всему  привыкают.  Как  миленькие.
Нужда - заставит. Но,  кажется,  Амундсен  сказал:  "Нельзя  привыкнуть  к
холоду". Правильно, подтверждаю. И нельзя привыкнуть к страху.  На  чем  и
стоим....
     Николас, между прочим, был абсолютно бесстрашен.  То  есть,  он  умел
скрыть страх, довести его до состояния полной невидимости... Как некоторые
умеют скрывать боль. А некоторые - ум. (Очень, между прочем,  и  очень  не
простое умение!) Или, скажем, - горе... Но на самом-о деле  он  боялся.  Я
знаю точно: он боялся. Он боялся оказаться слабее себя. Он боялся  пауков.
(Это называется - арахнофобия). И он до смерти боялся, что на  прямой  его
вопрос, она ответит ему:  "Нет"  -  коротко  и  с  удивлением.  Он  боялся
потерять смысл  своего  существования.  Он  был  поразительно  слаб,  этот
потрясающе  сильный  человек.  Он  был  -  словно   мифический   атлет   с
микроскопически маленьким сердцем. У него под ногами была - зыбь.  Он  был
танк на тонком льду. Нельзя так ошибаться в выборе  смысла  существования.
Фундамент должен быть прочным, пусть даже стены - жидкие. А  у  него  было
наоборот. Всегда. С самого детства. С того самого момента,  как  он  вдруг
осознал, что не может ничего, а сможет - все, и  это  сознание  стало  его
modus operandi, и modus vivendi, и модус-всего-на-свете... Нельзя  ставить
все деньги на одну лошадь. Даже если это - Буцефал......
     Вот что. Через час я вытяну обратно на этот свет Виконта, а в декабре
я всех побью на выборах. Удивительно, как я мог  в  этом  сомневаться  еще
полчаса назад? Против лома - нет приема. Против Рока - нет зарока.  Слепая
бабища с мозгами крокодила - не подведет. И все будет так, как ей  угодно.
Не надо только ей мешать. Не нужно лишних движений. Не  нужно  выкриков  и
выпадов. Не нужно фокусов и ярких эскапад. Кузьма Иваныч -  прав,  Эдик  -
нет. Эдик считает, что  лягушка  в  крынке  со  сметаной  должна  работать
лапками до последнего, а великолепный Кузьма-Ваныч  отвечает  ему  на  это
(величественно): а откуда ты взял, что мы в крынке со сметаной?..
     - Иван, кто на выборах победит?
     - Нацисты, - Ванечка не задумался даже на малую секунду. Словно  ждал
этого вопроса. Словно только что (и всегда) об этом думал.
     - Вот это да! Но почему?
     - Время пришло.
     - Но ведь это же - война?
     - И очень хорошо. Мир всем уже надоел. Скучно.
     - Да чего же ради? Разве плохо живем?
     - Живем - средне. Но за них голосовать будут не те, кто живет средне,
а те кто - плохо, и все те,  кто  живет  скучно.  А  те,  которые  средне,
голосовать как всегда не придут.
     - Оригинальничаешь, Иван Веньяминыч, - сказал  он,  самым  неприятным
образом пораженный.
     - Ни в малейшей. Доказать ничего не могу, это верно. Но -  в  воздухе
же носится. И время подошло: десять лет после путча.  Как  это  и  было  в
Веймарской республике, помните? Так что - "настал момент такой"...
     - Однако же мы, все-таки, - не совсем все же немцы.
     - Еще какие немцы! Будьте  благонадежны!  Когда  доходит  до  желания
подчиняться - еще какие немцы! Подчиняться и подчинять. Тут мы все - самые
что ни на есть немцы. Раса господ тире рабов...
     - Ты однако же у нас философ, -  ему  не  хотелось  спорить  с  самим
собой.
     - Ага. Красногорова наслушался.
     - Вот именно. Любишь ты, как я посмотрю, "отрывистые банальности", а?
     Ванечка ничего на это не ответил, а спустя пару секунд  вдруг  сказал
встревоженно:
     - Стас Зиновьич, что это там? Зарево какое-то...
     Он выключил фары. Впереди, действительно, было зарево - прямо поперек
дороги, и не очень далеко: видно было, как  летят  искры  и  еще  какие-то
горящие легкие клочья, и все это - на фоне смоляного огненно подсвеченного
дыма, более черного, чем сама ночь.
     Ну вот, подумал он.
     До поворота по карте оставалось еще больше десяти километров.



                                    7

     - А чего вы так волнуетесь,  господин  Президент?  -  сказал  Большой
Мент. - Через час прибудут саперы. Через два, много - через три -  поедете
себе, по гладенькой дорожке...
     - С кочки на кочку, - радостно подхватил Малый Мент,  -  в  ямочку  -
бух!.. -  и  заржал  по-лошадиному,  очень  довольный  всем  на  свете:  и
мотающимся по ветру вонючим дымным огнем, и заискивающей напуганной толпой
осиротелых без автострады водителей, и всеобщим вниманием к своей особе, и
тем, главное, что разговаривает по-свойски с самим Хозяином.
     - Да уж, да уж... - поддакнул ему  Хозяин  с  самым  светским  видом.
Огненные руины ворчали, дыша жаром  и  гарью,  словно  глотка  издыхающего
дракона. Он старался не смотреть в ту сторону и  все  норовил  повернуться
спиною к этой все еще корчащейся гряде раскаленного  металла,  -  все  еще
жадно пытающейся быть, существовать, даже шевелиться...
     (Что там было в  этой  гряде?  Вертолет.  Два  бензовоза.  Сколько-то
автомашин, залетевших сходу уже в огненное жерло...  Трясущийся  от  ужаса
очевидец, пьяный не то от счастья, не то водки успев  где-то  надыбать,  с
остекленелыми глазами и с улыбкой умалишенного,  снова  и  снова,  каждому
вновь подъезжающему повторял  свой  нехитрый  рассказец  о  шести  тачках,
влетевших ТУДА предсмертным юзом одна за другой, а  он  был  -  седьмым  и
успел затормозить на самой границе огня... Жена его тихо лежала у  себя  в
машине на переднем сиденье, откинув голову  с  мокрой,  в  черных  пятнах,
салфеткой на разбитом лице).
     Дорога  была  завалена  по  всей  своей  сорокаметровой  автострадной
ширине. Справа, уже за пределами и дороги, и даже кювета, где чадил  вверх
горелыми колесами какой-то прицеп с развороченным контейнером,  занимались
огнем все новые, все более отдаленные кусты и голые деревья. Но вот  слева
в дыму виднелся, вроде бы, малый просвет между огнем и краем автострады, и
туда  он  непроизвольно  то  и  дело  поглядывал,  боясь  раньше   времени
разоблачить свой замысел. Впрочем, замысел этот был прозрачен и  лежал  на
поверхности. Оба мента  прекрасно  понимали,  чего  хочет  невесть  откуда
взявшийся здесь легендарный Хозяин, и реакция у них на  это  хотение  была
совершенно однозначная: ни-ни. Со всем нашим уважением  и  пониманием,  но
даже и разговору быть об этом не может. Ни, ни и еще раз ни.
     Ментов толклось в шеренге поперек дороги многое множество: два полных
вертолета. Но эти двое - Большой и Малый -  были  здесь  (по  сю  сторону)
главными, особенно - Малый, в звании полного лейтенанта и очень противный.
Но самым на месте ДТП наиглавнейшим был майор, которого  видно  сейчас  не
было, поскольку с двумя другими вертолетами он  находился  по  ту  сторону
ДТП, где и функционировал, присутствуя по сю сторону лишь  в  виде  некоей
начальственной эманации.
     Можно было плюнуть на закон  и  порядок,  сесть  за  руль  и  рвануть
напролом - визжа горящей  резиной,  наискосок  сквозь  шеренгу  ментов,  в
дымную дыру слева, на  авось...  может  быть,  даже  ставши  при  этом  на
подушку, некоторой подстраховки для... Кривая вывезет.
     Можно попытаться пройти по целине,  болотом,  по-над  редкими  рыжими
кустами, сквозь унылую поросль замученных ржавой водой ив и осин... и тоже
встать на подушку, в крайнем-то случае...
     Можно прыгнуть через огонь. В лоб. Повыше огня, но пониже дыма...
     Все можно. Но.
     Будут гнаться и, может быть, даже стрелять. От вертолета не уйдешь...
Может пукалки не  хватить  -  прыгнуть-то  прыгнем,  а  вот  каково  будет
приземляться? И все горючее в одну минуту - ф-фук!.. И что там  за  дымом?
Кто мне скажет, что там за дымом и за огненной  грядой?..  "По  гладенькой
дорожке... в ямочку - бух!"...
     Почему? Почему всю свою жизнь я натыкаюсь на дикие, невообразимые, ни
с чем не сообразные препятствия  каждый  раз,  когда  хочу  сделать  нечто
совершенно естественное, обыкновенное, ДОБРОЕ?.. Идешь в  политику  -  без
особой на то охоты, не идешь даже,  а  заносит  туда  тебя,  как  щепку  в
водоворот, и ведь глупостями, вроде бы,  там  занимаешься  -  какой-нибудь
бюрократомахией, или, скажем, гидру фашизма сражаешь, или несчастную  свою
Россию вытаскиваешь из очередной колдобины  (занятия  все  неестественные,
дикообразные, обыкновенному человеку отнюдь  не  присущие  и  с  ним  даже
как-то и не совместимые вовсе) - и при этом все у тебя идет путем:  добрые
люди у тебя оказываются на подхвате и всегда готовы, злые люди  -  как  бы
сами собою  низвергаются  во  прах,  идешь  себе  торной  дорогой,  внушая
почтительный ужас и весь в  белом...  Но  стоит  только  захотеть  сделать
что-нибудь человеческое, обыкновенное, от природы  тебе  данное  -  и  вот
торчишь, как куча  говна,  перед  немыслимой  и  непредсказуемой  огненной
преградой, и нет тебе никакого пути к твоей простой человеческой  цели,  и
светоносной Судьбы никакой и нигде не обнаруживается... Мент, маленький  и
противный, - вот и все, что тебе предлагается к рассмотрению,  он  и  есть
твоя Судьба сегодня, Рок твой, сумрачный твой Фатум...
     А толпа вокруг между тем все росла, новые и новые машины  со  стороны
Питера прибывали, гомон стоял, Малый Мент разглагольствовал все развязнее,
Большой ему с удовольствием подгавкивал, и все их комментарии сводились  к
тому, что ничего с вами со всеми не стрясется,  подождете  как  миленькие,
сам Хозяин, между прочим, стоит вот и ждет, и только Богу молится, что  не
занесло его в огненную кашу...
     Утомившись светски улыбаться и окончательно осознав, что поддерживать
разговор на этом уровне бессмысленно, ничего это ему не даст, только время
зря пережевываем, а пора бы уже и за ум взяться по-настоящему  и  выход  -
найти, совсем он уже было решил  откланяться  и  покинуть  этот  озаряемый
воняющим пожарищем раут, как вдруг, разрезав  толпу,  на  него  обрушился,
внезапно материализовавшись, невесть  откуда  взявшийся  почти  мифический
майор с ТОЙ СТОРОНЫ.
     Майор этот, огромный и громогласный,  как  генерал,  сходу  вообразил
себе (не разобравшись и даже разобраться не попытавшись), что  оказавшийся
здесь  Хозяин  -   пресловутый,   жульем   и   интеллигуями   зацелованный
кандидатишко в русские президенты, Хапуга Номер Один, не пойманный до  сих
пор органами только по недоразумению - торчит тут  с  единственной  целью:
развратить  вверенный  ему,  майору,  контингент  -  купить,   обольстить,
обдурить,  заговорить,  глаза  им  залепить,  чтобы  пропустили  они  его,
распустяи, нарушив долг и честь, где пропускать не велено. (Сквозь огонь).
Он был слегка пьян, разило от него сладковатым запахом спиртяшки на добрые
метр-двадцать, и он был громогласен, неподкупен, бесстрашен,  ни  в  какие
эти слухи и мистические разговорчики не верил ни на грош, никого на  свете
не боялся, ненавидел жулье и поганых дерьмократов и ничего этого от народа
не скрывал, а резал правду-матку беспощадно,  ломтями,  под  одобрительный
ропот толпы, впавшей, как водится, при  виде  этого  окончательного  здесь
начальства в  состояние  предупредительной  льстивости.  Большой  и  Малый
менты, оба, начальственные инвективы эти  выслушивали  с  обиженным  видом
незаслуженно  заподозренных  честных  битых   фраеров,   помалкивали,   но
поглядывали теперь на Хозяина с естественным осуждением и неудовольствием.
Делать здесь стало совсем уж нечего.
     - В письменном виде, пожалуйста, - сказал он майору  и  сунул  ему  в
нагрудный карман свою визитку. - Я принимаю заявителей по нечетным дням, с
двенадцати до четырнадцати...
     Майор поперхнулся на полуслове - не потому, что  ядовитые  вежливости
эти его сколько-нибудь  задели,  а  потому  как  раз,  что  ничего  он  за
собственным рыком и ревом не расслышал,  а  расслышать  ему  их  хотелось:
Хозяин, все-таки, не каждый день  с  ним  разговариваешь.  Однако,  Хозяин
повторять ему ничего, разумеется, не стал, а повернулся  тут  же  и  пошел
сквозь толпу, которая расступалась почтительно и охотно, источая при  этом
и льстивость, и неприязнь, и изумление, и одобрение, и еще довольно  много
других, противоположных между собою, чувств, которые сами по себе редкими,
пожалуй, не были, но редко, однако же, встречались все  вместе,  разом,  в
одном букете и в таких концентрациях.
     Спокойный, хотя и профессионально настороженный Майкл (он шел впереди
и именно пред его каменным квадратным ликом толпа раздавалась "в  стороны,
в мрак") проводил его к машинам. Ванечка,  как  водится,  прикрывал  собою
тылы, ухитряясь каким-то чудесным образом совсем при этом не наступать  на
пятки.
     У машин (они, обе, поставлены были  цугом  на  обочине)  имели  место
какие-то не совсем штатные события. Костя Балуев почему-то был при машинах
не один - стоял между ними и  крепко  придерживал  за  предплечье  некоего
мелкого  мужичка,  который  слабо,  как  бы  формально,  дергался,  норовя
освободиться, и при этом смотрел злобно  с  видом  насмерть  перепуганного
животного, залетевшего вдруг в западню.
     - В чем дело? - осведомился он, подойдя. - Кто таков?
     -  А  вот  такая  интересная  фигура,  -  пояснил  Костя,   продолжая
придерживать и осаживать. - Сам подошел. С хитрым видом. Подсказал  дорогу
в объезд - через Сплавной и Некрасово. Примерно десять кэмэ. Но  почему-то
- шепотом. И вообще явно чего-то скрывает, жлобина.  По-моему,  так  он  -
наводчик.
     - Чей наводчик? - спросил он с естественным недоверием.
     - А вот этого, ихнего, Стеньки Разина. Гроб Вакулин которого зовут.
     - Гроб?
     - Ага. Имя у него по паспорту - Герб, но зовут его в народе ласково -
Гроб.
     Он пожал плечами и, отворяя дверцу машины, спросил у наводчика:
     - Дорога-то хоть приличная?
     - Ну! - ответил наводчик. - Нормальная дорога. Как  на  нее  станешь,
так и попрешь до самого Некрасова... - говорил он плохо, несвязно, и  каша
у него была во рту, чтобы понять его, надо было напрягаться, словно он был
иностранцем. - И нечего меня хватать, будто я  ворюга  какая-то...  Пусти!
Чего ты меня, в самом де...
     - Цыц, - негромко сказал  Майкл,  и  наводчик  замолчал,  словно  его
заткнули пробкой.
     Он включил курсограф, нашел карту района  и  тут  же  обнаружилась  и
дорога. От того места, где они сейчас стояли на обочине, надо  было  сдать
назад  метров  пятьсот.  Там  имело  место  малоприметное  ответвление  от
автострады вправо: третьесортная дорожка (щебенка с гребенкой) на  нежилое
ныне селение Сплавной, а потом по краю болота Дубровский Мох на  опять  же
нежилое селение  Красная  Вишерка.  Было  там  где-то  сбоку  и  названное
Некрасово, а далее эта дорога шла на  Поддубье,  мимо  Лушина  болота,  на
Горнецкое,  Климково  и  заканчивала  свою  тридцатикилометровую  дугу   у
населенного пункта Добрая Вода, совсем рядом с  автострадой.  Весь  объезд
этот словно нарочно был  кем-то  построен  на  случай  огненной  баррикады
поперек пути Петербург-Москва на отрезке Большая Вишера - Малая Вишера.
     - А вы сами-то откуда? - спрашивал  между  тем  снаружи  у  наводчика
подчеркнуто вежливый Ванечка.
     - Да с Маловишеры я. Местный.
     - А здесь как оказались?
     - Так... это... Авария! Я и приехал.
     - На чем?
     - Как на чем? На этом... на  мотоцикле...  -  что-то  не  ладилось  у
наводчика не только с дикцией, но и с внутренней  логикой,  говорил  он  и
вообще-то  не  совсем  уверенно,  а  тут  и  вовсе  его  заклинило.  -  На
велосипеде! - поправился он. - А велосипед сперли. Вот я тут  и  отираюсь.
Хотел вам как лучше. Думал вам надо. Срочно. Подсказать хотел, я  же  знаю
места. Местный...
     (Или что-то в  этом  роде.  Чем  дальше,  чем  он  сильнее  обижался,
завирался и волновался, тем труднее становилось его разбирать).
     Он высунулся из машины и спросил его:
     - Раз вы местный, что там у вас в Красной Вишерке?
     - Известно, что: вэ-че.
     - И что там за ВЧ?
     - Да откуда нам знать? Солдаты. Машины. Колючка  по  стене.  Говорят,
какой-то секретный институт, а нам-то знать - откуда?..
     - Вы и в самом деле наводчик?
     - Да какой же я наводчик? Да господи! Я же как лучше  хотел...  Я  же
вижу: люди в затруднении...
     - Цыц, - сказал Майкл.
     Он взял  микрофон  и  принялся  вызывать  генерала  Малныча.  Генерал
откликнулся быстро, и голос у генерала теперь снова был самодоволен,  бодр
и энергичен - как в самые лучшие времена. У него сразу отлегло от  сердца.
Видимо,  дела  если  и  не  улучшились,  то  по  крайней  мере   перестали
ухудшаться. Генерал между тем доложил, что  кризис  удалось,  слава  Богу,
купировать, из комы пациент выведен, хотя состояние и  остается  пока  еще
тяжелым. Что-то в его интонациях настораживало, и "Я нужен?" - спросил  он
впрямую. "Да, конечно", - ответил генерал, но с некоей заминочкой, которая
его удивила и насторожила еще более. "Нужен или нет?" - повторил он  тоном
выше. "Да! Да!" - страстно откликнулся генерал Малныч на этот раз уже  без
всяких там заминочек, и он решил, что не станет сейчас ничего  уточнять  и
выяснять. Он просто рассказал генералу о своих обстоятельствах и  спросил,
что тот думает по поводу дороги на Сплавной, Некрасово и  дальше.  Генерал
замялся - на этот раз совершенно уже явственно - и  сказал:  "Опасно  это,
Станислав Зиновьевич. Я же докладывал вам - там вакулинцы шалят"  "А  если
выслать мне кого-нибудь навстречу? На всякий пожарный?..." "Это  можно!  -
оживился генерал. - Давно  пора  им  по  мордам  надавать!  Я  вышлю  БТР,
Станислав Зиновьевич, прямо сейчас..." На этом они тут же и порешили.
     Он вылез наружу и спросил у всей своей команды сразу:
     - Ну что? Рискнем?
     - Конечно! - немедленно откликнулся Майкл. - Только вот этого с собой
прихватим.
     - Не имеешь такого права! - подал голос наводчик - малоразборчиво, но
с напором.
     - Права не имею? - сказал ему Майкл вкрадчиво. - Так вон же  милиция.
Чего же ты не кричишь караул? Хочешь, пойдем сейчас к ним, обсудим там все
вопросы? Не хочешь? Тогда помалкивай в теплую тряпочку и  делай  что  тебе
велят. Иван, блин, Сусанин маловишерский...
     - Отпустите его, Костя, - сказал он.
     - Господин Президент! - вскричал Майкл.
     - Стас Зиновьич, нельзя! - вскричал Ванечка одновременно и в  том  же
тоне.
     А Костя ничего не стал  вскрикивать,  но  приказ  начальства  тут  же
выполнил и даже слегка отпихнул от себя подозрительного мужичонку  -  иди,
мол, счастье твое...
     - Господин Президент! - наседал Майкл, растерявший в эти секунды  все
свое чувство юмора. - Я категорически настаиваю. Я в  конце  концов  здесь
старший охраны. Вы должны прислушиваться  ко  мне,  господин  Президент!..
Константин, держи этого жлоба, возьми его, пока он не удрал...
     И тут его схватило. Как всегда, ни с того, ни с сего, и  как  всегда,
абсолютно некстати. Зазвенело в ушах, мир отдалился,  отодвинулся,  словно
нарисованные мрачные декорации, и отдалились голоса: только на самом  краю
слышимости гудело, рокотало, ворчало,  булькало  -  взволнованно-настырный
Майкл,  и  бормочущие  на  холостом  ходу  двигатели,   и   по-генеральски
взрыкивающий совсем рядом майор... этот-то  откуда  здесь  взялся,  он  же
далеко, где огонь  холодеет...  задыхается,  умирает  и  никак  не  умрет,
несытый, слабо шевелящийся, уже некрасивый... жалко... А ведь могу  сейчас
и подковы отбросить, надо же как глупо... вот  будет  смешно:  ехал  друга
вытаскивать  из  темноты  на  эту  сторону  да  сам  в  ту  же  темноту  и
провалился... Нет. Не сейчас. Не сегодня. Еще. Обещаю...  Кто  это  сказал
мне? Давно. Не помню. Но обещание это было тогда нарушено, это - помню...
     Среди  бормотания,  шелеста,  тоненького  звона  и  эфирного   свиста
раздался вдруг - совсем над ухом - напряженный голос Ванечки:
     - Подожди. Заткнись. Видишь - его схватило. Пусти... Ч-черт, до  чего
же не во-время...
     - Это всегда не во-время, - сказал он одеревенелым ртом,  непослушным
языком, онемелым горлом. - Все. Спокойн